Слуги паука 2. Пленники паука

Оба при этом и не подозревали, что потчуют друг друга одним и тем же напитком, который проныра-торгаш, расписав несуществующие достоинства, продал им с огромной выгодой для себя, пользуясь жарой и спросом.

Одним словом, жизнь в огромном городе не замирала, и не только в прохладе, хранимой каменными стенами домов, и в тени защищавших от солнца навесов, но и на улицах, где раннее лето даже не приостановило мирской суеты.

Правда, днем измученное жарой нутро не принимало тяжелой пищи, зато в избытке способно было потреблять кисловатое стигийское виноградное вино, прекрасно утоляющий жажду чай, сочные туранские дыни невероятных размеров и полосатые арбузы. Многие же предпочитали аргосский темный виноград величиной со сливу, уже поспевшую в Шеме, или огромные сочные шемитские же груши, брызжущие, стоит лишь прокусить плотную шкурку, ароматным соком, нежные вендийские персики, покрытые тонкой, бархатистой кожицей — словом все, что дарило влагу и способно было хотя бы приглушить жажду, потреблялось в неимоверных количествах.

Однако такие картины можно было наблюдать лишь днем, когда даже мальчишки, разносившие по улицам холодную родниковую воду в тяжелых вместительных бурдюках и вполне привычные к своему ремеслу, вскоре валились с ног от усталости: они вынуждены были нанизывать на шест по два, а кто постарше — и по четыре наполненных живительной влагой кожаных пузыря зараз.

Зато к вечеру все менялось, и если днем лишь жажда не позволяла людям забыть о потребностях тела, то к вечеру, когда удушающая жара спадала, желудок словно просыпался, веско напоминая о том, что на воде и чае, даже если потреблять их целыми бурдюками, далеко не уедешь.

Многочисленные духаны, таверны и кабаки, которыми изобиловала воровская столица мира, наполнялись желанными гостями, которые жаждали вознаградить себя за дневной пост. Жизнь на пропеченных с утра улицах затихала и сосредоточивалась под крышами домов, которые, впрочем, и днем не пустовали. Воздух наполнялся другими ароматами, главным из которых был запах жаркого, приготовленного на любой вкус. Словом, жизнь била ключом, не замирая ни днем, ни ночью.

Стигиец шел к центру города.

Жара не действовала на человека, облаченного в одежды жреца Сета. Тело его оставалось сухим, словно покрывала его не обыкновенная, как у всех людей, кожа, а листы равнодушного к зною древнего папируса, рыхлого от времени, что оставляет от прикосновения невидимый след, который невольно хотелось смыть как можно быстрее.

Он шел из таверны, где только что встретился с киммерийцем, и мысли его были невеселыми. Талисман, упрятанный в мягкий замшевый мешочек, лежал в кармане, но, хотя это означало, что задание свое он успешно выполнил, радости он не испытывал. Правда, и вины за собой он не чувствовал, но и это не утешало.

Вряд ли Рамсис станет разбираться, по чьей вине сила покинула камень, и Талисман оказался бесполезным, а в том, что дело обстоит именно так, сомнений нет. Это жрец почувствовал сразу, как только рука его коснулась мешочка. Почувствовал даже раньше, чем увидел потускневший камень.

Рамсис не признавал провалов и не выносил неудачников. Сам он был молод и силен. Он жаждал могущества, и его совершенно не волновало, каким образом достичь вожделенной цели. Он уже возглавлял Черный Круг, хотя и не был сильнейшим в нем, и сознание этого не давало покоя, ядовитой занозой засев в его отравленном злобой мозгу.

Он рвался к абсолютной власти, а потому черпал силу и знание везде, где только мог, не останавливаясь ни перед чем. У него не было друзей, и даже сторонники Рамсиса его боялись, а потому, будь злосчастный жрец простым смертным, вероятнее всего, он просто сбежал бы и попытался найти защиту у кого-то из могущественных врагов черного мага, но в его положении это было невозможно.

Поэтому он просто шел туда, где ждало его жестокое, хоть и не заслуженное ничем наказание, инстинктивно уступая дорогу встречным и обходя препятствия, не видя и не слыша ничего вокруг. Он шел словно заводная игрушка, какие, говорят, делают на забаву своим владыкам мастера в далеком Кхитае.

Он шел и не знал, что от самой таверны, где Конан передал ему камень, за ним неотступно следовали четыре неприметные фигуры. Стигиец еще не пересек Пустыньки, но уже подходил к ее границе, когда двое из них, мягко, но твердо взяли его под руки.

— Наш господин желает переговорить с тобой, прежде чем ты вернешься к Рамсису.

Жрец вздрогнул от неожиданности, и говоривший, желая избегнуть возможного сопротивления, шепотом добавил:

— Если ты не станешь противиться, это не займет много времени, а сам ты останешься цел.— Он попытался заглянуть под низко опущенный капюшон плаща стигийца.— В противном случае мы все равно заберем Талисман, но ты об этом уже не узнаешь,— закончил он веско.

Говоривший так и не увидел ни глаз, ни даже лица, закрытого тканью, хотя и готов был поклясться, что заинтересовал незнакомца, на что, по правде говоря, совершенно не надеялся.

Мгновение спустя зазвучал странный, шуршащий голос, словно два куска папируса терлись друг о друга:

— Кто твой господин?

— Ты узнаешь об этом позже,— усмехнулся тот, кто говорил со стигийцем,— если пойдешь с нами.

Он потянул незнакомца за рукав, но тот не двигался с места.

— Он колдун?

Человек снова взглянул на жреца, не понимая, чего тот добивается, но в странном голосе ему послышалась удивившая его надежда и, поняв, что ответ его важен для обладателя необычного голоса, серьезно пояснил:

— Мой господин не принадлежит ни к каким «рукам» и «кольцам», но связываться с ним я бы не посоветовал никому. Это все, что я могу сказать тебе сейчас.

«Вот он — Случай!» — мелькнуло в иссушенном мозгу жреца.

— Я согласен,— прошелестел он,— ведите меня.

Последний вздох страсти вырвался из полуоткрытых уст, в последний раз содрогнулось прекрасное тело, и все стихло. Огромная кровать, только что служившая полем сладострастной битвы, приняла смертельно уставшие тела любовников в свои объятия, и лишь тогда, словно стоявший снаружи ждал именно этого мгновения, раздался тихий стук в дверь.

Конан подпрыгнул, как отпущенная пружина, словно не он, а кто-то другой только что без сил повалился на белоснежные простыни и, даже не потрудившись накинуть на вое могучее тело хоть какое-то подобие одежды, оказался рядом с дверью.

Женщина осталась лежать, так же мало, как и он, заботясь о том, что чей-то нескромный взгляд сможет коснуться ее нагого тела, в соблазнительной позе раскинувшегося на простынях.

Дверь бесшумно отворилась, и улыбающаяся веснушчатая мальчишеская рожица с хитрющими глазами просунулась внутрь, явно пытаясь заглянуть за спину гиганта. Однако, быстро поняв, что ничего из этой затеи не получится, мальчишка весело взглянул в лицо варвара.

— Там еще одна ждет своей очереди, господин!

Конан на миг прикрыл глаза и расслабился, а мальчишка мгновенно повторил свой маневр, но на этот раз гораздо успешнее. Глаза его восторженно округлились, но он тут же почувствовал, как стальные пальцы стиснули его ухо, и, обхватив руку киммерийца, но не сводя восторженного взгляда с новой подружки Конана, повис на его руке, неестественно выгнув голову.

— Ну, ну! Пусти же! Пусти, а то скажу той, внизу, что ты здесь! — пригрозил он, когда все попытки вывернуться окончились неудачей.

— Ах ты, паршивец! — Молодой варвар и не думал выпускать жертву.— Ты же знаешь, что до вечера меня ни для кого нет.

Сказав это, Конан беззлобно и беззвучно рассмеялся и только тогда разжал пальцы. Мальчишка потряс рыжей головой и растер покрасневшее ухо.

— Хорошо,— мстительно ответил он,— скажу ей, что до вечера ты вряд ли спустишься!

— Вот я поймаю тебя сейчас…— рыкнул на него Конан, делая шаг вперед, но мальчишка со смехом отскочил.