Слуги паука 1. Ночь Паука

Зита стояла, гордо выпрямившись, с достоинством глядя на своих растерявшихся друзей.

Образ огромного, пустого пространства настолько ярко предстал перед глазами Фабиана, что он зажмурился и потряс головой, сбрасывая наваждение. Открыв глаза, он уставился на продолжавшую гореть на странице фразу и почувствовал, что глаза его округлились от удивления.

Буквы изменили цвет. От бирюзы ничего не осталось, и фраза горела густым багровым огнем.

Он открыл было рот, чтобы спросить, что все это значит, но новое превращение заставило его промолчать. Буквы, прежде яркие и четкие, с сочным алым свечением, постепенно распухали и бледнели, и наконец настал момент, когда Фабиан с изумлением осознал, что они отделились от страницы и повисли в воздухе, источая странный аромат свежести после грозы.

Они все больше расплывались, пока не стали наползать друг на друга, перемешиваясь, превращаясь в бледное облако, которое росло и рассеивалось, пока не растворилось в воздухе комнаты, оставив на память о себе только запах.

Лишь в этот момент Фабиан, ошалело следивший за происходившим, осмелился вновь заговорить. Он уже успел прийти в себя и говорил в привычной, насмешливой манере:

— Что это было, моя колдунья? Надеюсь, нам твое колдовство ничем не грозит?

Зита посмотрела на него с гордостью, впервые за вечер почувствовав себя на высоте — личностью, а не маленькой девочкой в компании взрослых.

— Это ограждающее заклятье. Не знаю, заметил ли ты, но дом построен в форме пентаграммы.

Фабиан был удивлен. Впрочем, как и все остальные — никто из них ничего не смыслил в колдовстве.

— Ну и что?

Зита терпеливо объяснила:

— Это обязательный ритуал. После произнесенного мною заклинания никакое зло не в силах прорваться сюда и помешать нам, равно как и отсюда ничто не в силах будет вырваться, пока я не сниму заклятья!

Эмерик, который, как и все трусы, до смерти боялся всего неизвестного, смотрел на нее остекленевшими глазами. В нем боролись сомнение и страх.

Страх, которого он стыдился и старательно скрывал под маской высокомерия.

— Ты что, девочка, издеваешься над нами?

Зита ничего не ответила, только улыбнулась, и Эмерик вновь воскликнул:

— Уж не хочешь ли ты сказать, что я теперь не смогу выйти из дома, даже если захочу?!

Мелия взяла за руку своего трусоватого кавалера и сказала, смеясь:

— Так и есть, теперь отсюда никто не выйдет. Но успокойся, дорогой — я уже видела подобное. Не о чем волноваться: когда настанет время, Зита снимет заклятье, и все.

Фабиан смеялся, слушая ее. Сперва тихо — так, что его никто не слышал, а потому и внимания не обращал, но постепенно смех его становился все более громовым и безудержным.

Эмерик смотрел на него округлившимися глазами. Все происходившее он понимал на свой лад и совершенно не так, как его приятель.

— Она его заколдовала! — позорно взвизгнул Эмерик. — Он с ума сошел!

На мгновение Фабиан замолк, посмотрел на него удивленным взглядом, и смех его тут же грохнул с новой силой.

— Да она всех нас заколдовала! — наконец сумел он выдавить из себя и, увидев недоумевающее лицо Эмерика, едва не расхохотался вновь. — Неужели ты не понимаешь: самцов привели на случку. Их не выпустят из загона, пока они не удовлетворят самок…

Дальше он не мог говорить, а лишь чиркнул ребром ладони по горлу, показывая предполагаемую границу удовлетворенности.

До Эмерика наконец дошла банальная в своей пошлости мысль Фабиана, и он мгновенно успокоился, проклиная в душе собственную трусость. Чего он испугался? Все ведь так просто! Как только он сам не догадался?!

Он тотчас включился в игру и, покачав головой, осуждающе посмотрел на Зиту.

— Ай да скромница! — и захихикал вслед за Фабианом.

Зита открыла было рот, но Фабиан, не переставая смеяться, махнул рукой, загодя отметая ее возражения.

Девушка задохнулась от ярости и возмущения. От стыда щеки ее вспыхнули, и она отвернулась.

Мелия рассмеялась.

— Сестра, ты сама виновата: всем рассказала, что собираешься заняться колдовством, но никому не объяснила — зачем?

Это незначительное на первый взгляд событие странным образом изменило мысли и настроение всех четверых. Возбуждение еще не спало, заставляя шутить и смеяться, хотя все чувствовали, как изменилась атмосфера в их маленьком обществе. Однако каждый ощущал это по-своему и старался не выказывать своих мыслей, старательно делая вид, что все осталось по-прежнему, если не стало лучше — они продолжали развлекаться.

Впрочем, мужская часть компании вполне определенно знала, чего хочет, но если поначалу оба, и Эмерик и Фабиан, испытывали нетерпение, возраставшее с каждой минутой, то теперь, когда времени впереди неожиданно оказалось в достатке, оба почувствовали себя гурманами, единственная забота которых — не растерять аппетит перед обильной трапезой.

Чувства же сестер претерпели более значительные изменения.

К удивлению своему, Мелия осознала, как стремительно падает ее интерес к Эмерику и что от утреннего восторга, когда она, окрыленная предстоящей вечером встречей, витала в облаках, не осталось и следа.

Последняя сцена, когда ее «неотразимый кавалер» по совершенно пустячному поводу едва не забился в истерике, доконала остатки симпатии. Эмерик стал ей неприятен, и она уже понять не могла, как не рассмотрела его раньше.

«Запретный плод сладок, — запоздало пришла ей в голову та же, что и Конану, мысль, — впрочем, — успокоила она себя, — Лучше поздно, чем никогда».

Зита же и вовсе позабыла о своем кавалере. Ее занимало лишь предстоящее колдовство, и ни до Фабиана, ни тем более до Эмерика ей до поры не было дела. Разумеется: позже один из них должен будет принести из потайной комнаты Талисман Силы. Только мужчина может взять его, и если бы не это — Фабиана не было бы рядом. Если придется, она даже готова отдаться ему, лишь бы завладеть священным камнем! Однако все это будет еще не скоро, а значит, пока о предстоящем можно не думать. Сейчас важным было другое — они пришли в дом, и подошло время взять камень. Где-то внутри нее стремительно росла уверенность, что больше ждать нельзя.

Пока четверо наверху развлекались, строя свои планы, надеясь на что-то, Конан успел пройти до конца коридора и спуститься вниз. Теперь можно было никого не опасаться. Он зажег прихваченный фонарь и осмотрелся. Путь ему преграждала массивная с виду дверь, неожиданно легко открывшаяся от несильного толчка. Приятно удивившись, Конан вошел внутрь.

Стены подвала, сложенные из массивных каменных блоков, уходили в темноту. Было сухо, и лишь здесь он впервые почувствовал, что в доме очень давно не было ни души — толстый слой паутины покрывал потолок и стены, а на полу скопилась огромная масса пыли, при взгляде на которую расхожая фраза — пыль веков — получала зримое воплощение.

Он толкнул назад дверь и пошел дальше, утопая в пыли едва ли не по щиколотку.

Стигиец сразу предупредил его, что не знает, в каком месте подвала расположен тайник. Поэтому еще накануне, тщательно рассматривая план, Конан постарался наметить участки, где тот может находиться. Самым реальным из всех вариантов казался дальний конец коридора, поскольку за ним ничего не было, но тогда получалось, что тайник находится вне стен дома, а это было маловероятно.

Прочие места были не столь удобными в плане размещения, зато все они находились внутри здания. Конан пошел вперед, оставляя в пыли дорожку следов. «Кром! Любят же в этом городе потайные комнаты!» — с иронией подумал он, достав кинжал и рукоятью его начал простукивать стену.

Он работал быстро и тщательно и, хотя площадь стены была велика, вскоре имел полное представление о том, где находится скрытая кладкой пустота. Тогда он достал кусок мела и начертил на стене прямоугольник, точно соответствовавший размерам тайника или, по крайней мере, входа в него. По сути, он мог бы и не делать этого — очерченный кусок занимал ровно половину тупиковой стены коридора.