Стая

Просьба была необычной, но если Харек и удивился, то виду не подал. Отложил костыль, пощупал волосы притки, покачал головой:

— Зачем тебе это? Короткие волосы — позор для девушки.

— Для девушки — позор, а для притки — обычное дело, — грустно улыбнулась Айша.

— Так можешь или нет? — она настойчиво толкнула Волка кулаком в плечо.

Урманин засопел, задумался.

— Это неправильно… — то ли спросил, то ли заявил он.

Чувствуя сомнение в его голосе, Айша поднажала:

— Я была в Агдире и много говорила с матерью вашего конунга. Она тоже растила сына не по-правильному. Она убила мужа, сама стала править Агдиром, сама ходила в походы и сама учила сына воинскому делу. Все это — неправильно. Но разве она вырастила плохого конунга?

— Это другое дело, — возразил Харек. Бессмысленный спор надоел Айше.

— Режь! — требовательно сказала она.

Волк хмыкнул, ткнул пальцем в косу у основания шеи, велел:

— Держи тут.

Сам натянул оставшийся конец косы, одним движением рубанул по волосам.

Айша взвизгнула — кожу с затылка будто срезали скальпелем, боль охватила всю черепушку. Часть волос посыпалась в мох, но упрямая коса все еще цеплялась тонкими волосяными нитями за свою хозяйку.

— Тьфу! — рассердился Харек, рубанул еще раз, победоносно махнул перед лицом Айши обрубком ее косы. Утерев проступившие слезы, притка свернула остатки косицы в клубок, собрала со мха рассыпавшиеся волосья, стараясь не оставить ни единого волоска.

— Ты очень помог мне, Харек.

— Самому понравилось, — фыркнул Волк и принялся обстругивать толстый конец рогатины.

Уходя, Айша поймала его косой заинтересованный взгляд.

В ельнике, в том самом, где еще недавно лила слезы, притка отыскала ровную кочку, соскоблила пальцами мох, выкопала в сухой земле неглубокую ямку, уложила в нее остриженные волосы, попросила:

— Шишок под кустовник, возьми мой подарок, а с ним забери все печали-горести, что меня тревожили. Из подарка моего свей себе колыбелю, чтоб удобно спать, а печали-горести передай Ветряннику, чтоб раз нес-развеял за морем, за светом, за тридевятью землями…

Теперь она могла быть спокойна — хозяйственный нрав Шишков был всем известен. Полученным добром они дорожили — прятали в самые потаенные уголки своего жилища и никому не отдавали ни за плату, ни в дар. И на худое дело подарки не растрачивали.

Вздохнув, Айша притоптала мох ногой, тряхнула головой, ощущая непривычную легкость, словно впрямь вместе с волосами сбросила с себя все тягостные думы, печали, сомнения. Оставалось одно — довериться своей доле да продолжать путь, пока не попадется тот, назначенный, ..

В лагере ее не ждали — Орм собрал всех воинов в круг, определялся с десятками — кого над кем ставить головой. Айша услышала несколько знакомых имен — Слатич, Тортлав, Ньерт. С Белоголовым никто не спорил, названные послушно отходили в сторонку, вокруг них собирались те, кем отныне им придется править.

— Пойдем в старую усадьбу Юхо, — напоследок сообщил Орм. — Идем вместе. Десятки не распадаются, если отстает один — отстают все десять. Потом ищут дорогу сами…

Ярлу кивали, переговаривались вполголоса меж собой, одобряли. Орм предлагал верное решение — по пути отряд мог развалиться, но в каждой десятке был кто-то, кто знал здешние места и мог бы отвести отставших сотоварищей в указанное место.

Загибая пальцы, Айша посчитала собравшихся подле Орма людей. Вместе с Хареком их было ровно девять. Вокруг Слатича также оказалось девять его спутников.

Подождав, когда ярл оказался один, Айша осторожно подошла к нему, потянула за рукав:

— А с кем пойду я?

Орм выпрямился, жестко сжал губы. Серые глаза урманина обожгли Айшу холодом.

— Я спрашивал у людей из Альдоги, что значит «притка». Это означает — «ничья, прилепившаяся, приткнувшаяся к кому-то». Я хотел взять тебя, но ты сказала — нет. Значит, сама ищи — кто тебе нужен. — И, отворачиваясь от растерявшейся девки, выплюнул, словно ругательство, презрительно и зло: — Притка…

На третий день пути, ближе к ночи, когда вечерние сумерки привычно озолотили вершины елей и окрасили чернотой пеструю листву ясеней да кленов, посланные вперед разведчики доложили об усадьбе старого Юхо. Усадьба была рядом — Белоголовый даже передумал останавливаться на ночлег.

— Старик Юхо умер прошлой зимой, теперь там заправляет его дочка Скъяльв, — рассказывал Орму разведчик — тщедушный, вертлявый, похожий на змейку-веретенницу арох [155].

— Скъяльв? — Орм улыбнулся, пересиливая боль. В последние дни его трясла лихорадка — понемногу вытягивала из ярла силы, скручивала болью раненое плечо.

Его улыбка почему-то отозвалась в Айшиной груди резким уколом.

— Я помню, она была красива, — устало заметил ярл.

— И нынче красива, — согласился разведчик. — Она будет ждать нас. Сказала, что приготовит хорошую еду и питье и отворит большую избу Юхо, чтоб мы могли там отдохнуть с дороги. Только… — Разведчик замялся, потом потянулся к уху ярла, громко зашептал, стреляя на окружающих быстрыми круглыми глазками: — У нее в усадьбе всего два раба… Я говорил с одним, Сингом из гаутов [156]. Он сказал, что его хозяйка — колдунья. Сказал, чтоб не верили ей, что она кладет в еду и питье травы, которые обращают людей в скот… Я видел у нее в хлеву трех поросей, двух коров и трех лошадей…

— И что? — отмахнулся Белоголовый.

— Она одна, я два ее раба никак не могут прокормить столько скотины, — пояснил разведчик, Услышал в толпе подошедших воинов обеспокоенные шепотки, радостно закивал. Более не переходя на шепот, громко заявил: — Великая Фрея [157] да будет видоком [158] моих слов — никак не прокормить!

Орму ни его речи, ни шепот окружающих не понравились. Насупился, повысил голос, обращаясь к

Хареку:

— Волк, ты помнишь маленькую Скъяльв?

— Да, ярл, — опираясь на рогатину, Харек приковылял к своему хевдингу, встал рядом. — У Юхо была красивая дочка.

— Ты — зверь Одина, у тебя нюх на колдунов. Скъяльв — колдунья?

Харек засмеялся, сузил желтые глаза:

— Нет, ярл. — Похлопал по плечу тщедушного разведчика-ароха: — Тисе, тебя недаром называют Заяц.

Послышалось несколько смешков, но многие еще сомневались. Будь Орм хоть немного настойчивее или сильнее, он бы справился с людьми, но он устал, а болезнь ослабила его. Айша знала, что из всего отряда Орм спал меньше прочих — каждый вечер, когда останавливались лагерем, он обходил все десятки, сам проверял раненых, опрашивал разведчиков, делил скудную еду, улаживал ссоры. А днем упорно тащил измученных долгой дорогой людей через лес, к этой проклятой усадьбе.

За три дня он осунулся, скулы проступили резче, под глазами залегла синева, от крыльев носа к губам протянулись глубокие складки. Он не желал лечить рану на плече, поэтому она воспалилась, от зарастающего коркой шрама на руку и грудь расползлась яркая красная опухоль. Несмотря на его резкие слова и равнодушие, Айша оставалась при нем и ночью как ни в чем не бывало ложилась спать где-нибудь рядом, слушая его тяжелое дыхание и понимая — то, что видно снаружи, всего лишь малая толика того, что происходит у ярла внутри. Однажды она отважилась дотронуться до его лба и отдернула руку: он весь пылал. Раньше от такого прикосновения Орм вскочил бы и приставил к горлу разбудившего оружие, но той ночью он даже не почувствовал ее руки. Зато Харек с удивительной легкостью шел на поправку. Даже длительные переходы не мешали его ране благополучно срастаться. «Заживает, как на собаке, потому что волк — та же собака, только вольная», — со смехом говорил он о себе. И опасливо косился на Орма, который день ото дня становился слабее и тише…

Из толпы урман выступил Слатич, повел аршинными плечами, кхекнул. Начал: