Энгус: первый воин

Мало-помалу я стал закаленней и сильнее и скоро набрал вес и силу взрослого мужчины, а главное, начал как-то проще смотреть на свое положение. Может быть, превратности, с которыми я столкнулся, на самом деле оказались милостью. Пожалуй, в этом утверждении даже была доля истины… Теперь моя жизнь заключалась в том, чтобы дробить камни, рубить деревья, копать землю и сажать растения. Я делал все это, и подолгу. Работал честно, пытаясь добиться расположения хозяев. Я понимал, что заставить их не поверить словам Идвала обо мне будет очень трудно, несмотря на то, что они — чистая ложь. Однако со временем я заметил, что есть один человек, который постоянно наблюдает за мной во время работы. Это был старый Бран ап Рис, вождь поселения, огромный, как медведь. Он наблюдал за всеми моими действиями, и я видел, что ему интересно это, — возможно, именно благодаря тем усилиям, которые я прилагал… Как я узнал позже, это он добился для меня относительного комфорта, повелел, чтобы я спал в отдельном стойле, хотя и в цепях. К тому же мне дали еще и шерстяное одеяло и вдоволь здоровой пищи в конце каждого рабочего дня. Закончил он этот свой добрый приказ словами: «Этот норманн делает работу сразу за нескольких рабов, а любой труд заслуживает платы, — так обращайтесь с ним как следует и кормите его хорошо».

Такое отношение старого Брана принесло некоторое облегчение моему положению. Я начал находить некоторый смысл в своем рабстве, которое, несмотря на духовное унижение, делало меня крепче физически. И снова я припомнил слова Ненниуса о том, какое дело я призван исполнить в этом мире…

А серая зима катилась к концу. Ее сменила бесцветная весна, а весну — жаркое лето, перешедшее в унылую и грустную осень. Я же, возмечтав все-таки сбежать из этого уединенного места, начал готовить себя совершенно к иному видению мира — видению внутреннему, которое позволяло мне осознавать происходящее шире и глубже. Я постоянно вспоминал всевозможные свои грехи и то, что, совершая их, я не лишался ни воли, ни физической силы и ни даже моего упрямства. И вот, имея столько ужасных грехов в прошлом, я все-таки остался сильным и здоровым, и молодость не покинула меня ни на мгновение. А если я тогда сумел пережить все горести и смерти, то теперь, на другом пути, — я знаю, что Господь уже никогда не оставит меня. Как говорил Ненниус, я буду только обновляться и закаляться, подобно чистейшей стали, чтобы выполнить дело, которому посвятил жизнь. Страдание очистит душу, и я стану твердым, как металл, из которого куют оружие.

Я становился все сильнее. От тяжкого физического труда мускулы мои наливались силой с каждым днем и наконец стали почти такими же твердыми, как скалы, которые я дробил. Я покорял горы, бросавшие мне вызов, и гордился этим. Я благодарил Бога за такое испытание. Стволы деревьев летали под моим топором, как перышки, и мне было хорошо. В душе у меня царил мир.

Однажды, еще в начале зимы, меня вдруг расковали и повели охотиться в лес в компании нескольких воинов. В поселении собирались устроить пир, на который пригласили и окрестные племена. Впереди шли старый Бран ап Рис, Оуен Льюндегвир, первый силач поселка, затем Сьюнид, Чвидил и Маурих, военный вождь и союзник Идвала. В лесу мы провели несколько дней и успешно забили немало дичи. Охотники гордились добычей — она обеспечивала изобилие на пиру через несколько дней. Счастливые и беспечные, воины вдруг превратились в детей и забыли, что в лесу всегда надо быть начеку. И вот, когда мы шли густыми зарослями, я увидел, как впереди деревья двигаются, будто пытаются выпустить кого-то наружу, и в тот же миг ветви распахнулись прямо перед нами, и оттуда выскочили четыре здоровых кабана. Оуен бросился на первого, а остальные стали бороться с тремя оставшимися. Но вот один вепрь глубоко вонзил клыки в воина, пытавшегося достать его копьем, и тот рухнул, воя от боли и отчаяния. Другой вепрь в этот момент набросился на Мауриха, вцепился ему в шею и так тряхнул, будто в зубах у него был не человек, а тряпка. Раненые вепри все же решили убраться обратно в лес, испуганные и раздраженные сильнее людей, но, уже убегая, самый мощный из них обернулся и успел впиться в ногу Брана. Не думая о своих действиях ни секунды, я вырвал копье из рук одного из воинов и ринулся на зверя. Все остановились словно в каком-то оцепенении, я же вонзил копье в бок чудовища, но вепрь был огромен. Он развернулся, перекусил древко и в ярости бросился на меня. Как полагается в таких случаях, я упал на землю, чтобы снизу вонзить ему в горло охотничий нож, единственное оружие, которое мне как рабу оставили в лесу. Когда зверь оказался надо мной, я изо всех сил полоснул ему по горлу. Туша его оказалась непомерно тяжелой; она корчилась и дергалась надо мной, заливая меня горячей кровью. Я же продолжал ворочать ножом в жирном горле, при этом стараясь избежать острых клыков, которые судорожно искали моего тела. И если бы два подскочивших воина, одним из которых был Оуен, не вонзили мечи меж ребер вепря, он, несомненно, еще успел бы пропороть мне шею. Все произошло очень быстро, и вот уже огромная туша захрипела и рухнула всем своим весом на меня. Только после этого охотники оттащили вепря в сторону и, к моему удивлению, Оуен вдруг протянул мне руку, помогая встать. Пораженный, я глянул ему прямо в глаза, и в этих глазах увидел откровенное восхищение. Я кивком поблагодарил Оуена, ибо все еще не считал, что настала пора заговорить.

Помимо Брана, вепри ранили еще нескольких человек. Один из них буквально визжал от боли, а Маурих скончался. У Брана нога оказалась повреждена до кости, и такая рана, конечно, быстро должна была загноиться. Мы помогли ему взобраться на лошадь и немедленно направились в поселок, прихватив с собой других раненых и труп Мауриха. Однако старик не мог выдержать скачки с такой раной, и мы вынуждены были остановиться. Видя, что Бран может вообще потерять ногу, а также вдохновленный тем дружеским участием, которое проявил ко мне Оуен, я решился заговорить.

— Нужно наложить на рану мазь, — сказал я.

Глаза Оуена вспыхнули огнем, и его восхищение мною внезапно превратилось в безудержный гнев.

— Так может, ты приготовишь эту спасительную мазь, норманн? — прошипел он, потрясенный тем, что я, оказывается, могу говорить.

— Я сын Морского Волка, норманнского ярла, и сын МакЛахлан, скоттки с севера. И, поверьте, я могу помочь раненому.

— Ты враг, норманн! Как ты можешь думать, что мы поверим тебе? Ты лжешь, раб! А здесь лжецов убивают!

— Я могу помочь спасти его, — упорно повторил я.

— Как? — снова вскричал Оуен, окончательно потерявший терпение.

— Я научился этому искусству от принцессы Гвинет Гвентской, которая сама спасла меня от смерти такой мазью. Я знаю, как приготовить ее, и могу спасти Брана.

Кровь вепря, пропитавшая всю мою одежду, казалось, придала мне мужества, и я не боялся храбро разговаривать с этим великаном.

— Ты лжешь, норманн! — снова крикнул Оуен. — Принцесса Гвинет никогда не станет заботиться о враге!

— Можете проверить мои слова, послав гонца к принцессе, но пока — разрешите мне помочь Брану! Я рисковал жизнью, спасая его, — так поверьте мне сейчас! По крайней мере позвольте помочь!

— Что ж, посмотрим, что ты сделаешь, человек с севера, но если хочешь избегнуть ужасной смерти, что я для тебя придумал, то старайся изо всех сил, — с угрозой произнес Оуен.

Не медля больше ни минуты, я попросил его срезать немного жира с убитого вепря, а сам пошел искать арнику, шалфей, пиретрум и другие травы. Все с недоверием следили за моими поисками, опасаясь, что я воспользуюсь этим случаем, чтобы убежать. Но когда я вернулся с охапкой трав, успокоились. Я быстро растер принесенные цветы и листья и смешал эту труху с кабаньим жиром, а потом густо намазал этим снадобьем раны Брана и других воинов. Кровотечение немедленно прекратилось, а обезболивающий эффект унял их мучения. Потом я перевязал раны полосками ткани, оторванными от одежд. Видя, как ожил Бран, Оуен смягчился, и когда мы въехали в деревню, я держался с ним рядом. Больше всего его заинтересовало то, что меня выходила сама принцесса Гвинет.