Силой и властью (СИ)

Вот так. Просто и понятно.

Он даже ответить ничего не успел. Потому что прибежал Ваджра и вывалил целый воз новостей: что в замке только и говорят о степном поветрии, что две сотни крылатых уже улетели, что магистры Рахун и Жадиталь тоже собрались к буннанам, и они с Доду будут сопровождать наставницу. И что все ждут только их двоих, чтобы попрощаться.

А потом были поспешные проводы, неловкие объятия Жадиталь и глупые, неуместные слова о том, какой он уже взрослый. И молчание отца, его долгий взгляд, тихая песня о том, что все будет хорошо. Интересно, кого он пытался утешить? Его, Адалана, Жадиталь с учениками или самого себя? Слишком длинный путь до ворот, натужные шутки стражей... И до Адалана наконец дошло, чего так боялся Хасмар, почему волновались магистры на совете, а даахи не смогли сохранить человеческую сдержанность. Потому что это было самое настоящее прощание: те, кто уходили в степь, могли не вернуться.

И потому что возвращения мог не дождаться он сам.

Впрочем, о последнем ни Кайле, ни Ваджра с Доду не догадывались, а об опасности смертельного заболевания старались не думать. Они смеялись, подтрунивали друг над другом и строили планы, как будто впереди было долгожданное путешествие с приключениями и новыми открытиями. Доду рассуждал о том, что такое серьезное дело поможет ему получить грамоту магистра, а вместе с ним и свободу от службы кнезу.

- Буду сам выбирать, кому служить, - говорил он, - где жить и с кем. Кайле, пойдешь за меня тогда? А что, я в Ласатре не был, мне любопытно! - И подмигивал Адалану. - Береги мою невесту, златокудрый.

Кайле отшучивалась:

- Ты сначала испытания пройди, магистр-недоучка.

А щеки ее розовели от удовольствия и в глазах плясали лукавые огоньки.

Уже за воротами Ваджра вдруг остановился и, ухватив за рукав, потянул Адалана с собой. А когда они приотстали, вложил в ладонь стеклянный флакончик.

- Пыльца куцитры, чистая. Только не выдай меня, смотри, и не увлекайся!

Куцитра - сильнейший дурман, особенно пыльца, белым о ней и шептаться-то запрещали, но без нее целителю беда: ни обездвижить больного, ни боль снять, ни самому быстро восстановиться.

- Ты-то как? - только и спросил тогда Адалан.

- Тебе нужнее. Да и в степи куцитра не редкость - еще соберу.

Видно, Ваджра не хуже хранителя все про него понял - ему всегда удавалось понимать тех, кого лечил.

И вот они уехали: купеческая повозка, трое верховых и заводные лошади. Адалан и Кайле подождали, пока отряд скроется за поворотом на городские улицы, и побрели домой. Адалан хотел взять подругу за руку, но вспомнил ее слова и передумал. Так они и дошли до замка, молча, не глядя друг на друга.

Наконец этот безумный день кончился, оставив лишь пустоту, холод и одиночество. Адалан думал, что будет больно, обидно, а может быть, даже страшно, но ничего не было - все проглотила ненасытная бездна. И некому пожаловаться, некого звать на помощь. Вот если бы тут был Ягодка...

Сабаар. Брат.

Мысль о брате сразу отрезвила. Ну и что, что совет не слишком в него верит, Кайле не принимает всерьез, а отец и друзья где-то далеко рискуют жизнью? Это ничего не меняет: он должен заниматься своими делами, потому что никак не может подвести брата. Он должен разобраться в своих страхах и дурных снах, и тогда Сабаар увидит сильного, уверенного в себе мага, которого нет причин бояться и больше не нужно защищать.

Только бы справиться со своим бунтующим даром.

Адалан сжал в кулаке подарок Ваджры - куцитра точно подействует. Еще бы знать наверняка, как? Это не успокоительный настой и даже не вино из ночной невесты, те предсказуемы, но сейчас бесполезны. Сейчас другого способа нет. Одним рывком вскочив с кровати, Адалан схватил кружку, щедро отсыпал из флакона, потом долил воды и быстро, пока не передумал, выпил.

Маслянисто-приторная горечь заполнила рот, горло, покатилась глубже, растекаясь густой тяжестью. Некоторое время он таращился в кружку, пытаясь сообразить, что за глупость вытворил, и в самом ли деле не было другого выхода? А потом накатила дурнота: дрожь волнами затрясла тело, рот наполнился слюной, такой кислой и холодной, что не проглотить. Адалан, с трудом подавив позыв к рвоте, стянул сапоги и вполз на кровать.

Свернувшись клубком под одеялом, он притих и немного согрелся. Вскоре тошнота сменилась вязкой слабостью - ни повернуться, ни рукой пошевелить. Зато и бездна успокоилась: сначала перестала тянуть, а потом наполнилась податливым мягким пламенем. О, Творящие, как же много его было!.. Лилось и лилось, выплескивалось из носа, изо рта, струилось из-под век и из раскрытых ладоней. Расплавило ребра и хлынуло из груди. Ручейки пламени, стекая с кровати, затопили пол, расползлись по коридору, заливая все вокруг сиянием, то голубовато-холодным, то горячим, солнечно-золотым... Адалан сгорал под меховым одеялом, не в силах отпихнуть его в сторону - где уж пытаться укротить огонь? Сейчас все сгорит - понял он, но почему-то остался равнодушен. Комната поплыла, смазалась радужными разводами и закружилась, сначала медленно, потом быстрее, быстрее, пока не исчезла во тьме.

Тьма была тиха и бесконечна, она длилась века... или, быть может, всего миг, - Адалан не знал. Казалось, он умер и уже забыл все: свою жизнь, мир, себя самого. Как вдруг одно прикосновение, легкое и в то же время нестерпимо острое, ледяное, разбудило его, возвращая разом и краски, и чувства.

«Ты готов, вершитель?» - произнес кто-то... хотя, может быть, это был он сам.

И даже не успел ответить, как оказался там, в заляпанной кровью комнате, как утром, как множество раз до этого. Только теперь все было иначе: ярче, четче в мелочах, подробнее. Заныл ушибленный затылок, вспыхнуло болью плечо. Мама! Он почти закричал, но взгляд уперся в застывшие глаза златокудрой женщины - и крик застрял в гортани.

- А он? Ты не хочешь забрать его? - Дед Бо, Борас, старший надсмотрщик школы Нарайна Орса, теперь Адалан узнал, кому принадлежит голос. - Это же твой сын...

Борас отер руку о полу рубахи и потянулся к нему, но кто-то другой опередил: грубо схватил, поднял. Почтеннейший Нарайн Орс. В холодных глазах работорговца была ненависть.

- Это ты виноват, отродье, - прошептал он. - Откуда ты взялся? Кто из Творящих вытянул тебя из бездны? Лучше бы тебе сдохнуть... лучше бы тебе, чем ей.

Вторая волна осознания пришла ужасом вины: мама была бы жива, если бы его не было. Адалан точно знал, что произойдет в следующий миг, но сейчас ожидал другого - что господин свернет ему шею или швырнет об стену - и все кончится.

Но все произошло, как и прежде: Орс повернулся к Борасу, ненависть сменилась холодным презрением.

- Сын? Старик, да ты из ума выжил! Он мне не нужен. Хотя...

Теперь во взгляде господина было только гадливое любопытство.

И тут же всплыли другие видения: ласковые слова Бораса, опытные руки Рауфа, азарт в глазах мьярнских торгашей живым товаром, издевательская улыбка Датриса и откровенная неприязнь Майялы... кто он для них? Вещь? Любопытная, ценная, опасная - но вещь? Красивая игрушка, капиталовложение, интересный опыт. И чего же ждать, если даже для отца он ничем другим не был?..

«Ты просил знания, маг? Вот и узнал...»

Будь проклят путь Закона! Будьте прокляты вы все!

Страх исчез, словно его никогда и не было. Боль и стыд превратились в ярость. Он сжал в ладонях огненные струи, замахнулся, хлестнул!.. но пламя опало, даже не развернувшись. Слабое, вялое, оно отчетливо воняло куцитрой. И сам он согнулся, рухнул в кровавые лужи, давясь слезами, которые тоже не могли пролиться, - тело снова перестало слушаться. А вокруг неслись опаленные пожаром стены Орбина, кровь на клинке, вражеская сталь - боль, злобный оскал... страх и азарт боя. Слезы на глазах, жадные исступленные ласки - страсть и ужас... Растерзанные тела: женщина и дети, могильный ров, комья твердой глины, виселица на площади... Боль. Нестерпимая боль и ярость!

И пламя, любимое оружие и защита, по-прежнему не дается, струится жижей сквозь пальцы, сквозь ребра, вытекает из глаз, разливается под ногами, жжет кожу, жжет душу. Пути Закона пылают, как жерло Стража... как солнце, и сам Адалан плавится, истекая огнем и осыпаясь пеплом.