Пристрелочник (СИ)

Палач, исполнявший смертные приговоры в отношении французских дворян в конце XVIII века, рассказывал:

«Все палачи отлично знают, что головы после отсечения живут еще с полчаса: они так изгрызают дно корзины, в которую мы их бросаем, что корзину эту приходится менять, по меньшей мере, раз в месяц…».

Пожалуй, эта технология даст мне несовместимое: простоту, быстроту, гуманность и воспитательное воздействие на массовое сознание здешних туземцев. Мёртвые головы в моих руках будут демонстрировать мою власть над казнимыми в посмертье. По физиологии, по гальванике, просто — из-за ловкости рук. Как «задавил» муниципалов Изумрудного Города Урфин Джус, поедая шевелящихся в его пальцах червяков и пиявок. Сделанных из шоколада.

Здесь все верят в загробную жизнь. Парочка подмигивающих мёртвых голов убедит, что и там от меня не уйти.

— Трифа, напиши подзаголовок: «Гильотина». По краю рамы сделать надпись: Lasciate ogni speranza, voi ch'entrate. И по-русски: «Оставьте всякую надежду вы, входящие».

Использованную индифферентную дуру я отправил к её товаркам, а сам велел Трифе исполнить роль служанки — принести тёплой воды. В конце концов — кто в доме хозяин? Потом — помочь намылиться. И помыть меня. И вытереть. Везде. Потом я — её. Потом…

«Остальное было делом техники — в хорошем смысле этого слова».

Уже лёжа у меня на плече она погрустила о том, что нарушила «женскую солидарность» — дамы решили игнорировать всех мужчин в лагере.

— Успокойся. Ты никаких обещаний не нарушила. Я — не мужчина. Господин, Воевода, «Зверь Лютый». Ваши глупости на меня не распространяются.

— Господине, наши девки волнуются. Что парни будут с ними, как… как с этими. Ну, не отличат. Надо какой-то… знак.

— Гос-с-споди! Они же все бритые! Чем не отличие?!

— Волосья отрастут. Или нашим, может, кому постричься придётся. Кресты… ты ж их окрестить собираешься. Говор… они переймут скоро. Может, ошейники? Какие-то… особенные. Ну, одного цвета.

— С наших же я ошейники снял! Зачем «особенные»?

— Ты говоришь — и другие люди приходить будут. Надо как-то отличать. Что они такие…

Снова — ничего нового. Особые правила ношения одежды чрезвычайно распространены в сословных обществах. Проститутки и приравненные к ним в Европе — должны одеваться специфически. Чтобы не спутали с приличными женщинами. И наоборот: добропорядочные простолюдинки не могли, например, носить золотые украшения. Только шлюхи и аристократки.

Женская часть колонии быстро нашло решение: челядинки общего пользования получили ошейники, оплетённые рыжей кожей. На оплётку пошла никому ненужная, дырявая лосиная шкура Аггея — мы только вшей с неё свели. Для других категорий несвободного населения использовали чёрную кожу. От шкур другого типа лосей — северных, пермских.

Это «украшение», часто наблюдаемое именно «гостями города», послужило основанием для ещё одной легенды. Будто Воевода Всеволжский столь богат, что дарит «весёлым бабёнкам» золотые гривны на шею. Бывали дурочки, которых «позвала в дорогу» надежда на такое украшение.

Гильотину мы построили чуть позже. Когда появились достойные кандидаты. Надпись на конструктиве этих «ворот» на русском и латыни была вскоре дополнена «мудрыми мыслями» на других языках. Вплоть до рун. Характерная форма устройства, поставленного на обрыве над Волгой, хорошо просматривалась от реки и стала одной из «визитных карточек» Всеволожска. Великое множество страшных сказок было порождено этим, прежде невиданным способом казни. Кроме «живых отрубленных голов» аборигены были более всего потрясены «механистичностью» процедуры. В сказках гильотина по земле ходит, виноватых — находит и рубит в кусочки. Автоматический самоходный «меч-кладенец» правоохранительной направленности.

Сей страх есть одна из причин низкой преступности в землях моих. Особенного — групповой. Всевозможные тати и шиши уверились, что как бы не был крепок любой из них, а, попав в посмертии в руки мои — про все дела их злодейские расскажет.

Утром пошёл дождь. Тяжёлый, непрерывный, обложной. До-о-олгий. Осень пришла. Похолодало. Не ко времени. Так не хочется выбираться из тёплой постели в эту сырую серую холодрыгу. Ничего — ещё будет пара недель солнышка. А пока… пока нельзя дело делать — будем думать.

«Когда нечего делать, берутся за великие дела».

«Великое дело» сейчас — построить мой город. Какой-то… «правильный». Как? — Составить план, распределить обязанности, сформулировать цели и обеспечить потребности.

Начнём с плана.

«Планы это то, чем мы занимаемся, пока мимо проходит жизнь».

Как строят города? Странно, никогда не встречал в попаданских историях внятного описания этого процесса. А ведь это целая наука. Причём именно в России особенно проработанная. Решения Разрядного приказа, закладывавшего города Черты (южного порубежья) в 16–17 веках, план Санкт-Петербурга в 18-ом, казачьи станицы на Кавказе в 19-ом, «социалистические города» советского периода…

Теории градостроительства я не знаю. Поэтому — по простому. Три вещи должны сойтись для успешного основания поселения: дороги, рельеф и вода. В моём случае… по каждому пункту есть вопросы.

Для начала я сразу, ещё по прибытию, отправил приплывшего с караваном из Пердуновки Фрица, гулять по полчищу и окрестностям. Три прошедших дня он, с парой своих мальчишек подмастерьев — геодезистов-землемеров, мотался по округе. Не сильно отвлекаясь на наши «общегородские» празднества.

Теперь я зазвал его в свой здоровенный «штабной» балаган — отчёт давай.

Фриц, невыспавшийся, опухший от осенних комаров, начал с извинений, но выглядел очень уверенно:

— У нас быть есть мало дней. Мы смотреть здесь земля. Мы делать… э… маленький земля похожий. Вот.

И его мальчишки затащили в балаган ящик с вылепленным в нём из песка, глины и веточек макетом куска Окского берега.

Фриц — умница! Сделал наглядное пособие. Столько труда, внимания, умения! Всё сразу стало понятно: его план — фигня.

Туманные образы и сослагательные формулировки в моей голове немедленно начали кристаллизоваться и обретать ясность: «Так жить нельзя. И мы так жить не будем».

Собравшийся к этому моменту народ кинулся восхищаться и обсуждать игрушку. Фриц важно надулся и тыкал хворостинкой в разные детали, поясняя своё художество:

— Здесь делать пристань. Тут копать — делать дорога туда. Здесь строить стена. Тут и тут — башня. Шесть сажен.

А я внимательно рассматривал пришедших на презентацию людей. Народу собралось много — дождь, работать нельзя. Здесь была не только собственно верхушка — вход-то свободный. Молодые ребята из хоругви и пришедшего каравана, мужики из переселенцев постарше, «брошенные» из войска, малознакомые из пришлых — не-рябиновских. Караван по дороге подцепил нескольких «вольных поселенцев». Что это за люди?

Внимательно слушал Любим, изредка обмениваясь взглядами и репликами с другим парнем из десятников моей хоругви. Ребята «в авторитете» — их бойцы выставляют вперёд уши, чтобы послушать мнения своих командиров.

Чем-то напоминает обсуждение запуска молотилки в Пердуновке. Тогда мне попал на глаза Глазко. Своей глазастостью. Я его начал тихонько… продвигать. А он, не смотря на некоторую скандальность, проявлял толковость, внимательность. Инициативность. Вот и сюда с первым караваном напросился.

Может, и ещё кто-то прорежется? Кто-то проявит свои свойства так, что бы я мог сказать:

— Давай, парень, попробуем тебя в начальниках.

Мне крайне не хватает командных кадров. Чуть начнёт массово приходить народ со стороны — придётся бегать по пляжу среди бела дня со свечкой и криком кричать по-древнегречески:

— Ищу человека! Начальник, ты где?

«Кадры решают всё» — лозунг сталинских коммунистов и японских мега-корпораций. Кадры подготовленные, обученные, мотивированные, расставленные оптимальным образом. «Человек на своём месте».