Изгнанник вечности (полная версия) (СИ)

— Верю, — улыбнулась она с таким чувством, будто орэ-мастер ее поздравил.

Корсет наконец-то подчинился ее воле, охватив истерзанное тело крепкими тисками.

Огромный, ростом с Тессетена, старый волк поднялся на задние лапы, возложив передние на плечи хозяйского приятеля. Человек и зверь посмотрели друг другу в глаза.

— Ты все понял, все понял, Натаути! — тихо проговорил Тессетен, потрепав мокрую шкуру волка. — Что за кровь у тебя?

Экономист раздвинул пальцами густую шерсть. На ребрах пса виднелась глубокая свежая рана. Сначала мужчина решил, что бойкий старичок схватился в джунглях с какой-нибудь особенно зловредной зверюшкой, но, приглядевшись, распознал след от прошедшей вскользь пули.

К базе, искусно спрятанной у подножья великих гор, подъезжали встречающие машины.

Когда всех привезли в Кула-Ори, дождь совсем закончился, но наступила ночь — а ночи здесь были на редкость темными. Несмотря на это, горожане высыпали на главную площадь и, в одной из машин при свете фонарей разглядев Паскома, разразились овациями: все уже были оповещены о неудавшемся нападении северян и считали, что бывший духовный советник отвел беду. Тот лишь покачал головой.

Танрэй кинулась на шею отцу и матери, Ал сдержанно приветствовал своих родителей — и так почти каждый эмигрант узнавал среди вновь прибывших своих родственников или друзей из Эйсетти.

— Ну что, словили приключений на задницу? — надменно спросила великолепная Ормона, безупречно одетая, причесанная и накрашенная, словно бы на высочайшую церемонию.

— Рад тебя видеть, родная, — сказал Тессетен, сжимая в ладонях ее тонкие и отчего-то холодные, как лед, кисти.

— Да что ты? Рад? А я уж подумала, ты решил затесаться в ряды защитников отечества и остаться там навсегда.

Он был настроен миролюбиво, до сих пор еще не в силах поверить, что они остались в живых:

— Будет тебе язвить. Мы не могли раньше.

— В следующий раз планируйте вылазку посолиднее — на год, на два.

— Понимаю, — Сетен усмехнулся. — Вас с Алом тут совсем замучили «челобитными». Они это могут…

— О, да! В свете всего остального это была для меня самая большая проблема.

Ормона отвесила ехидный взгляд в сторону радостной Танрэй, и только после этого Тессетену бросилось в глаза то, как похорошела за прошедшие два месяца «сестренка».

— Твоих рук дело? — шепнул он, наклоняясь к жене.

Она не дозволила себя поцеловать:

— Вот еще! И почему это сразу — рук?!

— Твоих-твоих! Только ты знаешь, как делается такое! Да, кстати! Я пообещал своей матери передать тебе просьбу. Не подумай, что у меня в дороге случилось разжижение мозгов — я и правда пообещал ей, что передам, а ты уж решай сама, что это значит — или же не значит ничего.

Ормона вопросительно и нетерпеливо взглянула на него огромными в темноте глазами.

— Словом, она просит, чтобы ты ее отпустила. Это ваши дела. Она сказала, что это не для моего ума тайна.

Жена слегка изменилась в лице и кивнула, так ничего и не ответив.

Когда они проходили мимо гвардейцев, ради наблюдения за порядком оцепивших площадь, молодой командир, Дрэян, уставился на Ормону восхищенным и весьма красноречивым взглядом. Что ж, судя по всему, и вы здесь не скучали, господа. Губы Сетена покривила злая улыбка.

Увидев обстрелянные, кое-как прикрытые ворота собственного дома, он опешил:

— Что тут стряслось?!

— Что, что… Я ключ от замка потеряла.

В памяти проскочил образ раненого волка. Ормона взглянула на мужа и замерла:

— Что с тобой? В чем дело?

— Что за тайны у тебя от меня, родная?

Она досадливо прищелкнула языком:

— Ох, ну извини за ворота. Коли уж они для тебя такая реликвия, я завтра с утра приглашу кого-нибудь, кто все почи…

— Да к проклятым силам эти ворота! — прикрикнул он. — Почему ты все время что-то скрываешь, таишься, просчитываешь?

Она смолчала. Впрочем, как всегда. Его не слишком задели очевидные шашни между нею и тем гвардейцем — Сетен уже несколько лет как приучил себя не считать Ормону попутчицей, и для него это значило, что они с нею просто живут под одной крышей, а при желании встречаются друг с другом ради неизбежных для супругов ласк и любви. Душевную близость с нею он отрицал. Поэтому если ей так нравится флиртовать, а то даже изменять ему с Дрэяном — что ж, путь свободен. А вот волк, в которого стреляли, в сочетании с разнесенным вдребезги замком на воротах — и, похоже, из одного и того же атмоэрто — это кое-что похуже. Прежде она не переступала черту. От Тессетена уже давно сложно было что-то утаить, а ей это всегда удавалось. И это бесило.

От недавнего миролюбия не осталось и следа.

В доме разило какими-то лекарствами или притираниями — он ничего не понимал во всех этих вещах и не стал спрашивать Ормону: все равно не скажет.

— Я спать, — бросил экономист, направляясь к лестнице.

Ему почудилось, или в странных глазах Ормоны на самом деле промелькнуло облегчение?..

Разбудил его долгий и непрерывный звонок в дверь. Сетен приподнялся на локте, посмотрел на спящую рядом жену. Ормона даже не пошевелилась, только брови ее были страдальчески сведены на переносице, будто она видела отвратительный сон и вот-вот готова расплакаться. Расплакаться? Ормона? Разве что во сне и то по ошибке…

— Идем, идем! — забыв даже поздороваться, с порога кинулась к нему Танрэй, лохматая и с горящими желтыми глазищами. — Ты нужен!

— Ты что, сестренка, травы какой-то нажевалась?

— Там Ната обвиняют в людоедстве!

— Чего?

Она ухватила его за руку и потащила к своей гайне. Сонный Тессетен не сообразил даже удивиться тому обстоятельству, что жена друга успела обзавестись собственным скакуном и обучиться езде.

— Давай, запрыгивай, потом я! — распорядилась она.

Сетен вздохнул и с кряхтением забросил себя на попону. Уж кто-кто, а он терпеть не мог верховую езду, хотя в свое время Ормона заставила его приобрести этот, с ее точки зрения полезный, навык.

Танрэй ловко заскочила впереди него и, перекинув ногу через шею гайны, устроилась поудобнее.

— Что за бред ты несешь, сестренка? — выслушав по дороге обстоятельства происшествия, спросил экономист, когда они доскакали до многолюдной площади.

— Это не бред. Хотя, конечно, бред, но они в это верят!

Она снова поволокла его за руку в направлении помоста. Сетен удивленно озирался по сторонам, поражаясь количеству зевак:

— Они со вчера не расходились, что ли?

— Они тут собрались еще до рассвета.

Он был страшно недоволен. Из-за какой-то откровенной глупости устроили невесть что и не дали ему отоспаться после вчерашнего перелета…

Недалеко от помоста, на корточках, возле перебинтованного Ната сидел Ал.

— Все серьезнее, Сетен, — поднимаясь на ноги, сказал он, и приятели обнялись. — Погиб Мэхах. Помнишь его?

— Не помню, ну да что за важность? Не Атембизе — и ладно. Эти антропоиды только и делают, что мрут один за другим, отрывая друг другу головы по пустякам, и никто их не переубедит, что это немного нехорошо.

— Думают на Ната: у зверя, который загрыз кхаркхи, были крупные челюсти.

— У ящеров из Кула-Шри еще крупнее…

— В том-то и дело, что его нашли недалеко от города, а твари уже давно перестали соваться сюда, разве что шакалы да лисы, но те людей остерегаются… А тут еще гвардеец говорит, будто своими глазами видел, как волк гнал кого-то по джунглям вчера вечером.

— Какой гвардеец?

— Да здесь где-то ходит, — вмешалась Танрэй. — Из отряда Дрэяна. Противный такой габ-шостер…

— Плохо, что они считают рану волка доказательством его вины: как будто Мэхах отбивался и чем-то пропорол ему бок, — продолжал рассказывать Ал.

— Чепуха, у Ната огнестрельная рана.

— Я знаю, но им ничего нельзя доказать. Свидетельство гвардейца они считают исчерпывающей уликой против Натаути.

Тессетен слегка толкнул локтем готовую разрыдаться Танрэй, да и волк взглянул на нее неодобрительно, будто тоже не хотел, чтобы она показала слабость досужим зевакам.