Песнь шаира или хроники Ахдада

- Мне свернуть в этот переулок?

- Зачем? Разве я говорил, чтобы ты в него сворачивал?

- Но... зачем же...

- Про Фатиму это я так, к слову. Ты же идешь дальше. Доходишь до середины, а вот здесь - сворачивай, в аккурат к дому Али-Шара, у него еще одна створка ворот перекосилась, и он никак не соберется подчинить ее.

- Здесь?

- Не перебивай! Зайдешь во двор Али-Шара и передашь ему от меня привет, спросишь, как здоровье.

- И здесь будет дом Халифы?

- Во дворе чужого дома? Ты безумен? Дался тебе этот Халифа! Выслушаешь ответ Али-Шара, покинешь двор и пойдешь дальше по улице. По дороге заглянешь во двор Бахрама, забор у него ниже положенного и это не составит особого труда, а если и составит - у забора лежит перевернутая корзина, милостью Аллаха она всегда валяется там. И если тебе повезет, если тебе очень повезет, если праведной жизнью, ежедневными молитвами и богоугодными поступками ты заслужил милость Аллаха, увидишь ты черные, как ночь волосы Аматуллы - жены Бахрама, увидишь ты бездонные, как колодцы в пустыне глаза Аматуллы - жены Бахрама, увидишь ты прекрасное, как луна лицо Аматуллы - жены Бахрама. И клянусь Аллахом, поймешь ты, что день сегодняшний прожит не зря!

- Халифа! - напомнил Абд-ас-Самад.

- Не перебивай, я и рассказываю, как добраться к Халифе. У дома Бахрама ты тоже не сворачивай, а иди дальше. Минешь переулок, что ведет к дому Ицхака-еврея и жены его - несравненной Сарочки. Ох, ох, все мы создания Аллаха. Говорил я ему - принял бы истинную веру, глядишь, Аллах бы смилостивился, а так...

- Сворачивать? - Абд-ас-Самад начал терять терпение.

- Хочешь - сворачивай, если тебе нужен Ицхак, но, как я понял, помыслами своими стремишься ты к дому Халифы. Если я прав - идешь дальше.

- Прямо?

- Ну, не так, чтобы прямо. Улицы в Ахдаде подобны замыслам Аллаха. Никогда не знаешь, к чему приведет тот, или иной поступок. Вот взять, к примеру, моего соседа Пайама-повара. Ты думаешь, он родился поваром? Или мечтал всю жизнь стать им?

- Халифа! - воздев руки к небу, напомнил Абд-ас-Самад.

- Халифа, Халифа, заладил, как... - надулся старик. В конце улицы будет дом твоего Халифы. Тупик там - упрешься точно в его ворота, да и сети он во дворе сушит - запах, не проминешь.

- В конце улицы, отмеченной мочою пса?

- Ну, да.

- И никуда не сворачивать?

- Я же говорил, или Аллах в отместку за грехи заложил твои уши...

- Упрусь в ворота.

- Тупик там.

- А если пес Муслима еще не сделал свое благородное дело? Или ахдадское солнце сушит с утра больше обычного?

- На все воля Аллаха - тогда ты никогда не усладишь уши и не обогатишь словесные знания, испробовав речи Фатимы. Не засвидетельствуешь почтение Али-Шару - благороднейшему из мужей, и перекосившиеся ворота в том не помеха. Не увидишь черные, как ночь волосы Аматуллы, жены Бахрама, бездонные, как колодцы в пустыне глаза Аматуллы, подобное луне в четырнадцатую ночь лицо Аматуллы, и когда настанет последний день - а в истинности этого нет сомнения - не будет что тебе вспомнить, и поймешь ты, что зря истратил отмерянный срок...

- Благодарю, я пошел.

- Пусть пребудет с тобою милость Аллаха, пусть дорога твоя будет короче ожидания, пусть...

Но Абд-ас-Самад уже пошел, побежал, мысленно молясь Аллаху, чтобы не чтящий законов пес благородного Муслима и сегодня с утра не переменил свое отношение к законам.

"Вот то, что освободит меня из ловушки: я сейчас встану и буду пытать себя бичом, чтобы закалиться против побоев", Халифе-мудрому пришло в голову спасительное решение.

И тот час же, Халифа поднялся, освободился от одежды и взял в руку бывший у себя бич и начал стегать себя.

Было больно, и с каждым ударом он кричал:

"Ах, ах, клянусь Аллахом, это пустые слова, о господин мой, люди лгут на меня!"

А в следующий раз он кричал:

"Ах, ах, клянусь Аллахом, ни о каком золотом перстне с печатью и письменами я слыхом не слыхивал".

И Халифа своими криками и ударами разбудил всех соседей, и они повставали со своих постелей и вышли на середину улицы, и принялись требовать, чтобы Халифа прекратил, но он еще сильнее бил себя и кричал:

"Я бедный рыбак и нет у меня ничего, кроме мира!"

И так он бил себя и пытал всю ночь, а на утро Халифа-мудрый понял, что не сможет выдержать побоев.

Тогда он оделся, взял перстень и пошел ко дворцу султана и там потребовал встречи с ним.

Помня, что это тот рыбак, который научил Шамс ад-Дина ловить рыбу, Халифу пустили во дворец.

Представ перед очи Шамс ад-Дина Мухаммада, Халифа швырнул ему перстень со словами:

"На, забери! Если ты готов мучить несчастного рыбака из-за какой-то побрякушки! Подавись своим перстнем!!"

И гордый удалился к себе.

Уже на подходе к дому Халифы, Абд-ас-Самад заметил рыбака, что сидел у ворот, прямо на земле, подобно попрошайке с базарной площади. Не забыв поблагодарить Аллаха, Абд-ас-Самад ускорил шаг. К Халифе он уже приближался бегом.

- Вот, возьми свои две тысячи динаров, и даже тысячу сверх договоренного, отдай мне мой перстень!

- Будь проклят ты и все магрибинцы, и все перстни, и все богатства мира! - был ответ. - Воистину, от них только горе!

Вот и вся история про Халифу-мудрого, а откуда она известна мне, про то я промолчу.

36.

Продолжение повествования седьмого рассказчика

Голые стены.

Холодный камень выдавливал из воздуха остатки влаги, так что казалось - камень сочится слезами тысяч узников, побывавших здесь.

Света узникам не давали, и Камаким-вор руками прощупал каменный мешок, в котором очутился по милости Аллаха и не в меру глазастого медника.

Руками.

До рассвета, до крика слепого Манафа, обозначающего начало нового дня, оставалось всего ничего. А значит - прощай рука. Правая.

У Камакима не было сомнений в решении кади. Милостивый Аллах придумал только одно наказание для вора.

А Камаким был вор. И гордился этим.

Кому будет нужен однорукий? Кто возьмет его на службу? Да и умеет ли он что-либо, кроме воровства?

Камаким не спал всю ночь. Придумывал планы побега. Остроумные и, вместе с тем, полные уважения свои ответы кади. Оправдания, как и почему кошель чужеземца мог оказаться у него. Честно пытался выдавить слезу раскаяния.

И баюкал, баюкал правую руку, как мать баюкает любимое дитя.

Он думал, за ним придут сразу после фаджра. Крик слепого Манафа доставал даже сюда. До самого дна Ахдада. Думал, ждал, боялся, надеялся. Злился.

Не пришли.

Потом думал, придут после зухра.

Думал, ждал, надеялся, злился.

Не пришли.

Потом думал, придут после асра.

После асра пришли.

Дверь отворилась, плечистый тюремщик бросил короткое:

- Выходи!

Камаким вышел.

За дверью, вместо стражников, стоял чужеземец, тот самый у которого Камаким стянул кошель.

- Пошли со мной, - сказал чужеземец.

Мало что понимая, Камаким пошел.

37.

Продолжение повествования пятого узника

Выслушав рассказ заколдованного юноши, отец обратился к юноше и сказал ему:

- О, ты прибавил заботы к моей заботе, после того как облегчил моё горе. Но где твоя жена, о юноша, и где могила, в которой лежит раненый черный?

- Черный лежит под куполом в своей могиле, а жена - в той комнате, что напротив двери, - ответил юноша. - Она приходит сюда раз в день, когда встаёт солнце, и как только придёт, подходит ко мне и снимает с меня одежды и бьёт меня сотней ударов бича, и я плачу и кричу, но не могу сделать движения, чтобы оттолкнуть её от себя. А отстегавши меня, она спускается к рабу с вином и отваром и поит его. И завтра, с утра, она придёт.