Час эльфов

Люди кричали, тянули к нему руки; развернувшись, он увидел атаку третьей линии, которая как кулак ударила по отряду гоблинов, – в ужасной какофонии смешались вопли и грохот железа. Он сорвал свой шлем, опустил металлический наголовник и привстал на стременах, ощущая дикое сердцебиение. Гоблины отступали… Три атаки пробили в их рядах три широкие кровавые бреши и остановили их неуклонное продвижение. Он повернул влево и чуть не подпрыгнул от радости при виде вновь выстроившихся в безупречную линию лучников.

Рыцари третьей линии возвращались. Многие лошади были без всадников. Почти не осталось целых копий… И, тем не менее, лица людей светились радостью. Канет и Нут подъехали на своих лошадях к королю, но он даже не дал им перевести дыхание. Монстры перестраивались, готовясь к новому столкновению.

– Ты все еще веришь, что их можно победить? – спросил Утер Нута.

Рыцарь не ответил.

– Я в это верю! – закричал Утер. – Останься со мной, ты увидишь, как ломают копья!

Они поскакали галопом, в оглушительном реве, огибая строй пехоты и лучников, чтобы добраться до ложбинки, где они укрывались во время первой атаки. Там они только успели выхватить новые копья из запаса и пришпорили своих коней, чтобы привести в порядок амуницию на вершине холма.

Монстров на какое-то время запутали их маневры, но вскоре они вновь бросились в бой, однако атаки рыцарей позволили солдатам короля перестроить свои ряды. Как только монстры показались вновь, на них обрушился дождь стрел, сметая их ряды. Однако они неуклонно приближались, и завязалась рукопашная.

За короткое время опьяненные успехом сердца людей похолодели. В рукопашной монстры не оставляли ни малейшего шанса ни пехоте, ни лучникам. Вся королевская армия отступила, копьеносцы исчезли, лучники сломали луки и вынули свои жалкие мечи. И вот уже люди побежали, бросая оружие и вопя от ужаса.

Утер молча посмотрел на Нута и опустил свое копье.

Атака рыцарей разбилась о полчище монстров с бесполезной яростью морского вала, разбивающегося о скалы.

Несмотря на тяжелый кожаный полог, покрывала и обитые мехом стенки, в возок проникала леденящая сырость. Прижавшись друг к другу, Игрейна и ее спутники не проронили ни слова почти с самого отъезда. Королева обнимала свою маленькую дочурку Анну, укутанную так, что из пеленок виднелся только кончик ее покрасневшего носика. Чтобы она заснула, старались не разговаривать, но это вынужденное молчание не тяготило их, потому что они не могли говорить ни о детях, ни о войне, ни об Утере – ведь в каждой фразе могло прозвучать неосторожное слово, которое довело бы Игрейну до слез. Брат Блейз, ее духовник, читал им Священное Писание, пока его монотонный голос не усыпил его самого. Постепенно и женщины тоже задремали, мерно покачиваясь в ритме движения.

Игрейна почувствовала себя более спокойно, потому что каждое слово ей давалось с усилием. Это будет длинный и утомительный путь до отдаленного владения Кармелидов, в этой скрипучей повозке, о стенки которой они стукались на каждой рытвине. Тщательно подогнанный полог пропускал внутрь лишь тонкие полоски света. От полумрака и холода все чувствовали себя почти как в могиле. Она уже проделала этот путь, только в обратном направлении, давным-давно, много лет назад, когда она была еще молоденькой девушкой, обещанной старому королю Пеллегуну. Но тогда было лето, повозка была открытой, и она глазела на окрестный пейзаж, в то время как сейчас не могла разглядеть вообще ничего. Она вспомнила их первую встречу, свое потрясение, когда она увидела своего супруга. Пеллегун был старше ее собственного отца и совсем не походил на жениха, каким его представляла себе юная девушка, но он излучал силу и надежность. Она старалась полюбить его. У них были счастливые дни, особенно когда король надеялся, что она сможет подарить ему наследника. Затем пролетели месяцы, Пеллегун постепенно покинул супружеское ложе, и она узнала, что такое одиночество и безнадежность. Затем для нее забрезжил свет религии.

Она смотрела на Блейза, вжавшего голову в плечи – он все еще держал на коленях свою открытую Библию и спал сном праведника. Сам Бог предал ее, заставив поверить в любовь, а потом отняв у нее все, что она любила. Утер был чуть старше ее самой, когда они встретились впервые. Два подростка в замке старика, оба у него на службе. Несмотря на свою молодость, он был одним из двенадцати стражей Великого Совета, все время старавшимся ожесточить черты своего лица, чтобы казаться более зрелым Он был так же одинок, как она, вероятно, скучая вдали от своего маленького баронского поместья Систеннен… Однажды вечером, вскоре после того как ей исполнилось пятнадцать, они целовались, и Ульфин их едва не застал. А может быть, он их и видел.

Потом Утер стал Пендрагоном, в котором поселилась любовь Ллиэн, а она в это время переживала самые черные дни своей жизни во власти герцога Горлуа. Она хотела убить себя тогда, но Горлуа подарил ей дочь, и у нее в жизни, по крайней мере, появился смысл. А затем Утер вернулся. Ради нее он дрался, ради нее отказался от Ллиэн и власти ее чар.

Рождение Артура было такой великой радостью, что она до сих пор плакала из-за этого. Все лето они наслаждались своим счастьем. В королевстве царил мир, Утер был рядом с ней… Почему же все пошло прахом? Этот вопрос не давал ей покоя с того дня, как он отобрал у нее сына. И она находила только одно объяснение: это эльфийка околдовала его, и этот проклятый Мерлин, который всегда появлялся, когда его совсем не ждали. Она держала его в своей власти, как тогда, когда он лежал без сознания, а она выкрикивала его устами свои проклятия. Эльфы не знают, что такое любовь, у них нет понятия семьи. Простое счастье короля в ее глазах должно было выглядеть как оскорбление… Вот почему она разрушила его жизнь. Если когда-нибудь ей вернут Артура, надо будет научить его ненавидеть эльфов…

Вдруг ее горькие мысли были прерваны возгласами, доносившимися снаружи. Она приподняла угол кожаного полога, а потом разом широко откинула его, когда увидела всадника, двигавшегося им навстречу.

Не дожидаясь, пока повозка остановится, она передала Анну одной из проснувшихся служанок, спрыгнула вниз и побежала к нему.

– Отец мой!

Оставив позади свой эскорт, Илльтуд пришпорил загнанного коня, взлетел на заснеженный подъем, образующий дорогу, и соскочил с седла за мгновение до того, как Игрейна бросилась ему в объятия. Несмотря на меч, кольчугу и плащ, забрызганный грязью, он был служителем Церкви и так давно не прижимал к сердцу женщину, что почувствовал себя неловко и смутился.

– Дочь моя…

Игрейна была такой молодой, что вполне годилась ему в дочери, и поэтому он поцеловал ее. Заплаканная девушка, вдали от своего любимого, несчастная и вынужденная оставить родные края…

– Утер жив?

– Я покинул его еще до того, как началась битва, – сказал он. – Он послал меня к тебе. Он любит тебя, Игрейна. Он думает только о тебе… Он хочет знать, простила ли ты его и любишь ли его по-прежнему.

Королева разрыдалась и упала на колени в мерзлую дорожную грязь.

– Мы даже не простились… Но это не его вина, отец мой. Это она его околдовала. Я ее ненавижу… Вы не можете даже представить, до какой степени я ненавижу ее.

Аббат поднял глаза и встретил взгляд Лео де Грана. Герцог медленно спустился с коня, подошел к ним и легонько приподнял сестру за плечи.

– Оставь меня, – закричала она, оттолкнув его.

– Это бесполезно, – прошептал ей на ухо Кармелид. – Молись сейчас за его душу. Если любишь его, это все, что ты можешь для него сделать…

Она пристально посмотрела ему в глаза, и мужчина и воин первым отвел взгляд.

Когда она обернулась, Илльтуд уже взбирался на лошадь.

– Что вы делаете?

– Я возвращаюсь назад, – сказал аббат.

– Но это безумие! – воскликнул Лео де Гран. – Скоро настанет ночь, а вы не в состоянии ехать верхом по такому морозу!

Илльтуд обреченно улыбнулся.