Нездешний

— Думаешь, я до того туп, что мне надо все разжевывать, как это делает твой начальник? Я знаю, что у него на уме, и уважал бы его куда больше, если бы он сознался прямо. Долго мы крепость не удержим — стену придется сдать, и солдаты отойдут в замок. Карнаку нужно будет разместить здесь бойцов — он не желает загромождать здание тысячью раненых, которых надо кормить, поить, обмывать и лечить. — Дундас промолчал, и Эврис улыбнулся. — Спасибо и на том, что не. споришь со мной. Когда Карнак отступит, вагрийцы перебьют раненых прямо на койках.

— У него нет выбора.

— Без тебя знаю.

— Зачем вы тогда докучаете ему?

— Потому что он здесь! Его власть — его ответственность. И еще потому, что он мне противен.

— Как вы можете так говорить! Ведь он защищает все, что вам дорого.

— Защищает? То, что мне дорого, нельзя защитить мечом. Тебе этого не понять, верно, Дундас? Я же не вижу особой разницы между Карнаком и Каэмом. По духу они братья. Ладно, некогда мне тут с тобой лясы точить — у меня раненые умирают. — Эврис пошел прочь, но у самой лестницы оглянулся. — Нынче утром я нашел троих человек мертвыми в погребе под конюшней, куда вынужден был их поместить. Их съели крысы.

Он ушел, а Дундас со вздохом вернулся к генералу. Открывая дверь, он набрал в легкие побольше воздуха. Карнак сидел за столом, все еще кипя от гнева.

— Жалкий червяк! — вскричал он, увидев Дундаса. — Как смеет он говорить со мной подобным образом? Я посчитаюсь с ним, когда кончится осада!

— Ничего подобного, генерал. Вы наградите его медалью и извинитесь перед ним.

— Никогда! Он обвинил меня в том, что я довел Дегаса до самоубийства и не забочусь о моих людях.

— Он хороший лекарь и неравнодушный человек. И он понимает, почему вы не позволяете класть раненых в замке.

— Откуда он может это знать?

— Он ведь тоже солдат.

— Если так, то почему же он, черт его дери, нападает на меня?

— Не знаю, генерал.

Карнак усмехнулся, и гнев его прошел.

— Для человека такой комплекции он держался со мной очень смело.

— Весьма и весьма, — Ладно, медаль я ему, так и быть, повешу, а извиняться не буду. Скажи-ка, как у нас с водой?

— Мы перенесли в замок шестьсот бочек — это последние.

— Надолго нам этого хватит?

— Зависит от того, сколько нас останется.

— Ко дню отступления — около двух тысяч, я полагаю.

— Тогда недель на шесть.

— Этого недостаточно, совсем недостаточно. Какого черта Эгель засел там в лесу?

— Время еще не пришло. Он не готов. — Слишком уж он осторожен.

— Он знает, что делает, командир. Он хитрый малый.

— Ему недостает чутья.

— Храбрости, хотите вы сказать?

— Ничего подобного я сказать не хотел! — рявкнул Карнак. — Ступай-ка отдыхать.

Дундас вернулся к себе и лег на узкую кровать. Снимать доспехи не было смысла — до рассвета осталось меньше часа.

Он погрузился в дремоту, и перед ним всплыли образы Карнака и Эгеля. Оба они люди незаурядные. Карнак — словно буря, уносящая ввысь, а Эгель больше похож на бурное море — глубокое, темное, гибельное. Никогда эти двое не смогут стать друзьями.

Дундасу представились тигр и медведь, окруженные стаей разъяренных волков. Пока общий враг угрожает им, оба зверя бьются бок о бок.

Но что будет, когда волки уйдут?

Сарвай застегнул ремень шлема и отточил меч на бруске. Рядом Йонат молча наблюдал, как враг идет на приступ с лестницами и мотками веревки. На стенах осталось мало лучников — запас стрел почти совсем иссяк еще три дня назад.

— Чего бы я только не отдал, чтобы скакать на коне в пятитысячном строю легионеров, — проворчал Ванек, глядя на идущую к крепости пехоту.

Сарвай кивнул. Кавалерия разметала бы их столь же легко, как копье протыкает свиное сало. Первые вагрийцы уже лезли на стену, и защитники отошли чуть назад, чтобы не попасть под острые крючья.

— Новый денек начинается, — сказал Ванек. — И как им до сих пор не надоест?

Сарвай в ожидании первого вражеского солдата думал о другом. Кому это надо — лезть первыми? Первые всегда гибнут. Любопытно, как чувствовал бы себя он сам, стоя у подножия лестницы? О чем они думают, карабкаясь навстречу смерти?

Вот над стеной появилась рука, толстые пальцы вцепились в камень. Ванек взмахнул мечом, и рука со скрюченными пальцами отлетела под ноги Сарваю. Он подобрал ее и швырнул вниз. Появились новые вагрийцы. Сарвай ткнул клинком кому-то в зубы, так что острие вышло из затылка. Вытащив меч, он рассек горло следующему. Рука устала, а бой еще толком и не начинался.

Около часа враг не мог закрепиться на стене, но потом какой-то высоченный воин прорвался-таки к западу от башни. Вагрийцы хлынули в образовавшуюся брешь, вбив клин в оборону. Геллан с пятью людьми ударил на них с фланга от башни. Громадный вагриец замахнулся на него мечом. Геллан пригнулся и вогнал клинок ему в бок. Вагриец только заворчал и тут же нанес Геллану новый удар. Отразив удар, Геллан отступил.

— Я убью тебя! — заорал вагриец.

Геллан молча сделал шаг вбок и направил колющий удар ему в горло. Вагриец упал, захлебнувшись кровью, но успел напоследок рубануть по ноге соседнего с Гелланом солдата.

Вагрийский клин постепенно таял. Геллан заколол кинжалом только что взобравшегося на стену врага. По ту сторону клина уже слышались громкие команды Сарвая. Вагрийцев медленно теснили назад, стена очищалась — но в тридцати шагах правее уже образовался новый клин.

На этот раз в брешь кинулся Карнак, размахивая своим огромным топором, рассекая доспехи, круша ребра и вспарывая животы.

Сарвай споткнулся о чей-то труп и упал, ударившись головой о камень. Перевернувшись на спину, он увидел летящий на него меч.

В самое последнее мгновение кто-то отбил удар, и вражеский меч чиркнул о камень над его головой. Ванек прикончил врага, Сарвай вскочил на ноги. Благодарить не было времени — оба снова кинулись в бой.

Тяжкий грохот заглушил звон стали. Сарвай понял: вагрийцы опять пустили в дело таран и окованное бронзой бревно бьет в дубовые ворота. Солнце пылало вовсю на ясном небе, и соленый пот ел глаза.

В полдень атака утихла. Вагрийцы отошли, унося с собой раненых. Дренайские носильщики складывали пострадавших во дворе — в лазарете больше не было места.

Другие таскали на стену ведра с водой, чтобы защитники могли наполнить фляги, третьи смывали со стены кровь и посыпали камень опилками.

Сарвай послал троих за хлебом и сыром для всего отряда, сел и снял шлем. Вспомнив, что Ванек спас ему жизнь, он стал искать его глазами. Солдат сидел около башни. Сарвай устало поднялся и подошел к нему:

— Горячее выдалось утро.

— Скоро еще горячее станет, — слабо улыбнулся Ванек.

— Спасибо, что спас меня.

— На здоровье. Хотел бы я, чтобы кто-то сделал то же самое для меня.

Только тут Сарвай заметил, что лицо у Ванека серое от боли и что он сидит в луже крови, зажимая рукой бок.

— Сейчас кликну носильщиков, — привстал Сарвай.

— Не надо... что проку? Да и неохота мне, чтобы крысы сожрали меня ночью. Боли я не чувствую — говорят, это дурной знак.

— Не знаю, что и сказать.

— Ну и не говори ничего. Слыхал ты, что я ушел от жены?

— Да.

— Глупо это. Я так ее любил, что не мог видеть, как она стареет. Понимаешь? Связался с молодой, с красивой, а она обчистила меня до нитки и завела молодого любовника. Почему все люди должны стареть? — Голос Ванека все слабел. Сарвай придвинулся к нему поближе. — Год назад меня бы так просто не подкосили. Но я все-таки убил того ублюдка! Извернулся так, чтобы он не мог вытащить клинок и взрезал проклятому глотку. Этот-то поворот думаю, меня и доконал. Боги, вот бы жена сейчас оказалась здесь! Глупо, да? Хотеть, чтобы она оказалась в этом кромешном аду. Передай ей от меня, Сарвай, — передай, что я думал о ней. Она была так красива прежде... Люди — точно цветы. Боги! Ты посмотри только!