Пиратское фэнтези

— Что ж, в таком случае профессию вы себе выбрали верно, — сказал кок, приправив слова высокомерным намеком, — ведь за последние две недели нам едва ли перепало что-нибудь, кроме лещей, трески и муки.

— Такова жизнь моряков.

— Кое-кто назвал бы это жизнью умалишенных. Чего бы я не дал за то, чтобы время от времени касаться губами беленького, молоденького салата-латука!

Вдали показалась фигура, идущая вдоль линии прибоя по направлению к кострам. Большими шагами. В спину мужчине светило солнце. Впереди него шагала тень.

— Повезло, капитан?

— Конечно, — сказал последний и открыл мешок. — Я поймал краба-плавунца, который кричит, как котенок, краба-отшельника под названием Calliactus tricolor и несколько любопытных иглокожих. Скалистое мелководье на дальнем конце острова кишит всевозможной живностью.

Человек, к которому обращались «капитан», — а следовательно, мы можем предположить, что его положение обязывало принимать решения и повелевать другими, — заслуживает описания. Он был на удивление высок и худощав, голову его венчал потрепанный, видавший виды завитой парик с густыми белокурыми локонами до плеч. Лицо, поразительно бледное для моряка тропических широт, напоминало лошадиную морду, а губы, казалось, навечно скривились в хмурой усмешке. Одет он был в серый кафтан без воротника, с большими манжетами и длинный плащ с серой же подкладкой, черные бриджи, белые чулки и башмаки с большими медными пряжками. Звали его Никола Бруерович.

Между тем в воздухе разлился сильный аромат готовящегося на огне кушанья, поплыл по лагуне и джунглям, защекотал ноздри моряков и заставил их поспешить к лагерю на берегу.

На песке закружил целый хоровод всевозможных цветов: длинные тонкие черные усы и светлые бороды, яркие красные пояса и коричневые сапоги; беспечные гримасы тиснением украшали наполовину анилиновые лица, кое-кто из пиратов ловко ковылял на деревянной ноге, выточенной из ивы, или же ели, или дуба. Все они были дюжие и отчаянные парни, готовые выстоять и против штормов, и против людей. Среди них был Бычара-Мило — мужчина необыкновенной силы, но невеликого разума. Амрафель с длинной бородой в форме пики. Мартини — небольшой итальянец, искусный в обращении с кинжалом. Много их тут собралось: совершенно волосатых и безбородых, острозубых.

Последними из джунглей показались охотники, которые, усмехаясь, размахивая саблями и мушкетами, толкали перед собой пятерых низкорослых туземцев. С криками и смехом они шли к лагерю, а между ними брели аборигены в юбках из пальмовых листьев, длинные маслянистые волосы почти скрывали их лица.

Ла Мотт широко раскрыл глаза.

Капитан нахмурился.

Шутя и жестикулируя, все с интересом обступили новоприбывших.

— Давайте-ка запечем их, как яблоки!

— Нет, пусть лучше Ла Мотт сделает из них фрикадельки!

— Девчонка и так достаточно аппетитна, можно ее сырой съесть!

Кто-то заметил:

— Кажется, у них на животах что-то необычное. То ли татуировки, то ли шрамы.

Пират ткнул старика пальцем в живот и тут же заорал, потому что живот разверзся, подобно акульей пасти, обнажив два ряда зазубренных зубов, которые тут же отхватили у незадачливого моряка верхнюю фалангу пальца, — оранжевая вспышка, и мачете взбешенного раненого пирата мгновенно обрушилось на туземца. Вид крови взбудоражил остальных пиратов, они жаждали пролить еще и еще, все присоединились к резне, уничтожая волосатых туземцев, — послышались выстрелы, свист лезвий, и в считаные мгновения на песке растянулись окровавленные трупы. Лишь один избежал участи остальных.

— Остановитесь! — крикнул капитан. — Вы, которые всю свою жизнь ищете богатство, разве не видите сокровищ под самым своим носом? Я хочу, чтобы это чудо природы осталось в живых, ибо убежден: оно заслуживает изучения.

Среди трупов своих соплеменников дрожала, скорчившись на песке, маленькая туземка.

Быть может, кто-то задается вопросом: почему столько отчаянных головорезов подчинялись джентльмену такой странной наружности? Ответ весьма прост: в этом человеке сочетались жестокость и щедрость.

Он никогда не забирал большую долю добычи, ее поровну делили между всеми членами экипажа. Капитан всегда ел ту же пищу, что и остальные. Требования к дисциплине у него были весьма жесткие: за малейшее неповиновение ослушнику тут же вышибали мозги.

К тому же отваги капитану было не занимать. Во время нападений он вносил свою лепту в общее дело наравне со всеми, хладнокровно и методично убивая людей, словно всего-навсего брал пробы из водоема. Его никогда не видели смеющимся, улыбающимся, плачущим или орущим в гневе. Если ему когда и приходилось повышать голос, то лишь для того, чтобы его услышали. Казалось, он напрочь лишен эмоций.

Родился он в Республике Рагуза и рос, с младенчества наблюдая за кораблями в гавани и слушая плеск волн о скалистый берег. В молодости он учился в университете Падуи, где отличился написанием поэтической эпопеи из 4970 латинских строф гекзаметром на тему лунного затмения — работы высочайшей техники, но уж очень сухой. Несколько раз он дрался на дуэлях и увлекался изобретательством, картографией и ботаникой. Затем четырнадцать лет плавал по изведанным водам и писал труд о морских приливах и отливах, а когда закончил его, то был тут же осужден Римской католической церковью за теории, оспаривающие концепцию единого Творца и владыки Вселенной.

Высшие слои общества внезапно окатили его презрением, научные коллеги хранили молчание, и он отрекся от мира, обзавелся кораблем, собрал команду отчаянных, но большей частью умных и толковых моряков и отправился на поиски богатств.

Стайки ярких рыбок, плавающих среди вьющихся людвигий и колеблющихся сводов водорослей, глазели на шлюпку, курсирующую от берега к кораблю и обратно и доставляющую на борт съестные припасы. Вскоре на корабле оказалось около пятидесяти живых сухопутных черепах, а значит, запас свежего мяса для экипажа. Также в грузовом трюме разместили около четырехсот кокосовых орехов, прочих фруктов и большой запас пресной воды.

Вскоре ароматный ветерок наполнил паруса «Воробья» — удивительной, невероятно быстроходной шхуны с понтонами из скорлупы кокосового ореха по бортам, что делало судно практически непотопляемым даже во время самых неистовых штормов, — и корабль вышел в открытое море. Многие лиги за ним следовали киты-полосатики.

Капитан трудился над написанием трактата под названием «Каталог морских вод, их настроения и сопутствующие обстоятельства».

— Войдите, — резко бросил он, даже не отрывая взгляда от страницы, которую энергично заполнял прекрасным почерком.

Отворилась дверь, и в маленькую, тесно заставленную всевозможными предметами каюту зашел Лаговерде. С одной стороны, рядом с огромным термометром, к стене крепился стол для тригонометрических вычислений. Полки были уставлены книгами и рукописями, повсюду виднелись научные приборы, подле угломера примостился версориум, в одном углу стоял нониус, а в другом — покрытое слоем пыли заброшенное зеркало.

— Как вы приказали, туземку разместили отдельно. Дай-то бог, она не введет мужчин в чудовищное искушение.

— Каждый, кто попытается притронуться к ней, будет запорот до состояния пудинга.

— Я довел это до сведения команды.

— И как она себя ведет?

— Не хочет даже приближаться к гамаку и предпочитает зверем свернуться на кипе соломы в углу, из пасти в животе свешивается язык. Она много плачет и отказывается от приготовленной пищи, но при виде сырых черепашьих внутренностей оживляется и хищно на них набрасывается. Съела несколько свежих гуайяв, предложенных ей коком.

— Пусть Ла Мотт побреет ей голову, но не откладывает с этим, потому что сегодня вечером я хочу осмотреть ее необычный череп.

Вечером капитан Бруерович, как и собирался, отправился осмотреть туземку. Теперь, когда голова была выбрита, и без того большие глаза девушки казались просто огромными. Капитана поразила нежность ее кожи. Он заметил, что прикосновения к лицу туземки стимулируют движения ее гортани. Он ощупывал череп и записывал все особенности строения, его длинные тонкие пальцы, ловкие, словно осы, порхали от решетчатой кости к нижней челюсти и обратно до клиновидной кости.