Нагаш бессмертный

Неферата уставилась на Анхата уничтожающим взглядом. Ушоран прочистил горло.

– Никакие факты не говорят об этом, – вмешался он. – С момента исчезновения принца Разетра не посылала нам никаких запросов. Очевидно, он каким-то образом связался с ними…

– Тогда как главный шпион ты должен знать, где он находится! – огрызнулся Анхат. – В Кхемри до сих пор нет царя. Ты думаешь, что он вытирает столы в какой-нибудь таверне квартала Путешественников? – Он обернулся к Неферате. – Что во всем мире может быть для него важнее, чем корона Живого Города?

– Алкадиззар здесь, – заявила Неферата холодным и твердым как камень голосом. – Я знаю это. – Она наклонилась вперед, сжав руками подлокотники своего трона. – Спроси его снова, – зашипела она на Ушорана. Сдирай с него кожу, пока он не скажет правду.

Рано или поздно он выдаст нам свои тайны. Все они начинают говорить.

Ушоран поклонился царице и снова повернулся к столу, усеянному начищенными до блеска инструментами. Он слышал, как позади Анхат с отвращением что-то проворчал и с порывом ледяного ветра покинул зал.

Владыка Масок выбрал длинный зазубренный клинок и проверил его лезвие. Человек на каркасе начал слабо дергаться в своих путах.

Неферата права. Рано или поздно этот несчастный заговорит. Он скажет что угодно, чтобы прекратить свои мучения, заставляя царицу гнаться за очередным нелепым слухом. И оргии крови и боли не будет конца.

Возвращаясь к своему ремеслу, Ушоран молчаливо надеялся, что потерянный принц никогда не заявит о себе.

Медленно двигающийся но Золотой долине караван поднял завесу густой пыли, которая растянулась на полмили вдоль прямой, будто стрела, торговой тропе. В зловещем свете заходящего солнца стена пыли покраснела, поэтому ее можно было видеть на множество лиг к северу и югу.

Любой стоящий разбойник мог быстро научиться рассчитывать размер и скорость каравана но пыли, которую тот поднимал. Этот караван двигался со скоростью меньше мили в час, а значит, состоял из перегруженных повозок, которые тащили медленные быки. Полмили пыли – это немного. Огромные караваны со специями, которые выходили из города каждые три месяца, оставляли след, растягивавшийся на лигу, а то и больше, в зависимости от силы ветра. Алкадиззар посчитал, что караван состоит из не более чем дюжины повозок, а также из эскорта спереди и по бокам. Они покинули город к вечеру – слишком поздно, – поэтому к ночи окажутся достаточно далеко от ламийских гарнизонов на восточном краю равнины. Легкая добыча для разбойничьих шаек, которые знали свое дело; либо хозяин каравана выжил из ума, либо все было не так просто.

Нават бен Хазар не разделял волнения Алкадиззара. Главарь разбойников нетерпеливо ерзал в седле, растянув беззубую улыбку от уха до уха.

– Осталось совсем недолго, – сказал он с хриплым смешком. – Они наверняка нападут на караван перед заходом солнца, когда эти глупцы будут разбивать лагерь и пить вино. – Он повернулся и взглянул на Алкадиззара, который вел свою лошадь в паре шагов позади и немного справа от Навата. Темные глаза главаря блестели под лохматыми седыми бровями. – Помяни мои слова, хутуф. Сегодня в наших кошельках будет золото, а в животах – мясо.

Принц рассеянно кивнул, сосредоточившись на полосе пыли, плывущей по северному горизонту. Разбойникам он представился Убайдом, бывшим солдатом и изгнанником Разетры, но Нават называл его – и любого другого человека, который происходил не из племен Большой Пустыни, – просто хутуфом. На диалекте племен это означало «домашний пес» – этим словом называли избалованных питомцев торговцев и других сытых, праздных жителей города. Нават не позволял своим людям забыть, что сам он произошел из другого рода. Он называл себя назиром и знал своих предков до великих вождей бани-аль-Ахтар, самых свирепых из пустынных кланов. Он был стройным и выносливым, его кожа потемнела и обветрилась за годы, проведенные под безжалостным солнцем. И хотя он носил простые хлопковые одежды ламийского покроя – похищенные из сундука торговца специями и выпачканные дорожной пылью, – он никогда не снимал широкий кожаный пояс пустынного наездника. На потрескавшемся поясе он делал отметины, которые обозначали количество битв, в которых он сражался в качестве воина племени, а также убитых людей – одна отметина за двадцать смертей.

Алкадиззар и не думал сомневаться в словах Навата. За пояс главаря разбойников были заткнуты два клинка с рукоятками из слоновой кости, а также блестящий изогнутый меч, излюбленное оружие воинов племен. Старый разбойник сидел в седле украденной лошади так легко, будто родился в нем, и даже мог посоревноваться с Алкадиззаром в искусстве наездника. Но он сомневался, что Навата изгнали из племени за любовную связь с дочерью вождя, как тот часто хвалился. Он подозревал, что дело скорее в характерных черных пятнах от корня лотоса, покрывавших немногочисленные оставшиеся зубы разбойника.

По всему было понятно, что дни славы Навата остались позади. Его банда состояла из двадцати голодного вида мужчин и женщин, облаченных в разномастные грязные лохмотья. Большая часть шайки шла пешком, а Нават и лучше остальных вооруженные разбойники сидели на худых лошадях, украденных во время предыдущих набегов. В качестве оружия многим бандитам служили лишь сучковатые дубины или тупые бронзовые ножи; никто не носил хоть что-то напоминающее броню. У них не было ни луков, ни копий – ни далее простой кожаной пращи, как у пастухов. Алкадиззар никогда в своей жизни не видел столь жалкой кучки мнимых бандитов, которые питались тем, что им оставалось от более крупных и сильных банд, – зато это единственные отверженные во всей Золотой долине, которые отчаялись настолько, чтобы принять его в свои ряды.

Пять лет назад Алкадиззар думал лишь о том, чтобы поскорее бежать из Города Зари и предупредить Неехару о зле, которое притаилось в глубинах храма Крови. Ирония заключалась в том, что лишь благодаря ужасному эликсиру Неехары ему удалось выжить после долгого падения из окна; доскональное знание царского дворца позволило ему избежать стражей и тихо проникнуть в город. К тому времени уже отчаянно били сигнальные гонги и ошеломленная городская стража тщательно обыскивала улицы с дубинками наперевес. Первый день на свободе принцу пришлось провести, скрючившись в огромной церемониальной урне на заднем дворе гончарной мастерской; и все это время он дрожал, пытаясь своим ослабевшим разумом справиться с шоком, чтобы как следует все обдумать.

Неферата быстро и решительно отреагировала на побег Алкадиззара. В течение дня она бросила все силы на его поиск, и несколько раз он слышал из своей урны, как гончар с сыном ожесточенно спорили с городскими стражниками, которые обыскивали лавку. Принц пытался отнестись к этому, как к очередному испытанию, которому подвергал его Хантшур, учитель по военному ремеслу. Ты оказался в глубоком вражеском тылу лишь в легкой одежде, а за тобой объявши охоту. Найди способ выбраться и вернуться к своим людям.

Проще сказать, чем сделать. Алкадиззар остался без оружия и без золота – он даже ходил босиком. И хотя его одежды испачкались и изорвались, богатый белый шелк обязательно привлечет внимание стражей города. К тому же, скорее всего, описание его внешности уже попало к людям на пристани и у городских ворот; возможно, за его поимку уже объявили награду. Хуже того, его ближайшие союзники находились в Разетре, в сотнях лиг отсюда. Даже если ему удастся выбраться из города, все равно пришлось бы пройти длинный и суровый путь к родному городу.

К концу первого дня Алкадиззар пришел к выводу, что в ближайшее время выбраться из Ламии у него не получится. Ему нужно ждать благоприятного момента и набираться сил, пока поиски не прекратятся. Той ночью он вылез из своей урны и тихо забрался на крышу гончарной мастерской, где сушилась только что постиранная одежда. Алкадиззар взял одно из платьев сына ремесленника, поклявшись себе когда-нибудь отблагодарить эту семью, а затем прошмыгнул на людную улицу. Испачканные белые одежды он оставил где-то в проулках квартала Путешественников – так он надеялся убедить городскую стражу, что покинул Ламию с одним из торговых караванов. Вместо этого принц отправился в многолюдные районы у пристани, чтобы заработать немного денег.