Силь

— На войне с кем? — вскинулся Дон.

— Нешто не знаешь — с орками, конечно, — ответил слепой.

— А у меня тоже…, у меня… — раздались голоса.

Да что же это с толпой? Или нет, уже не с толпой — с людьми? То на клочки меня готовы были порвать, а теперь вдруг опомнились…

Взор Дона упал на новую бочку с вином, выкатываемую парой орков на площадь, и тут его озарила идея:

Конечно, они что-то добавили в вино! Но что? Что-то, что заставляет их симпатизировать оркам? Нет, этого быть не может. Не может зелье, даже самое размагическое, внушать человеку идеи! Значит, это зелье делает людей более легковерными, принимающими на веру всякий бред! Вот староста и внушал им всякую чушь, но они услышали другую точку зрения — и опомнились. Значит, всё зависит от победы в нашем споре!

— Вот видите — эльфы к вам относятся так же, как вы к младшим братьям! — голос Дона разнёсся над толпой. — Они считают людей очень возвышенными и неземными созданиями, да будет вам известно!

Да, то-то староста застыл — нечем крыть. Каждому приятно выглядеть хоть в чьих-то глазах возвышенным и неземным — даже распоследнему нищему. И ни у кого не повернётся язык сказать гадость в ответ на такое отношение!

— Эльфы убивали людей! — завопил староста, вновь начав двигаться.

— Да? А вот представьте — к вам в дом ворвутся некие существа и начнут рубить топорами мебель — как вы с ними поступите?

— Убьём! Зарежем! — закричали люди на площади.

— Вот так и эльфы поступают с теми, кто не желает вести себя, — Дон повысил голос, — ПО-ЧЕЛОВЕЧЕСКИ!

— Это были наши лучшие люди! Которые не побоялись бороться с эльфийской оккупацией! Которые шли на смерть под стрелами, ради того, чтобы…

— Чтобы осквернить цветущую поляну и выцарапать на вековых деревьях неприличные слова, а уж если им попадётся эльфийский подросток…

— Это проявление свободы!

— Это проявление хамства, — устало сказал Дон, — Знаю, видел я эти проявления этой вашей свободы — в том виде, как её понимают прислужники орков. Я долго есть не мог после взгляда на эти следы "свободы"! — с неожиданной яростью выкрикнул Дон. — И ещё… Я после этого очень жалел, что эльфы убили виновников этих бесчинств…

— Этих героев! — пискнул староста. Дон обратил на него внимания не больше, чем на пустое место, оглядел примолкших людей и продолжил:

— Жаль, что эльфы их убили. Иначе — я бы сам их убил. Обязательно убил бы. Такие — жить не должны. Они — не люди.

Воспоминания захлестнули с головой. Нужно не поддаваться им, собраться! И почему староста опять застыл, как изваяние? Даже бровью не шевельнёт, как каменный…

Дон прикрыл глаза, отвернув в сторону голову — и боковым зрением заметил тень, висящую над старостой. Словно только над ним сгустилась туча, и он выглядел каким-то тусклым, потемневшим… сумеречным. Дон всмотрелся пристальнее — и едва не вскрикнул. Над площадью парила Птица, неведомым образом совмещавшая черноту с полупрозрачностью. И от неё тянулись чёрные потоки падавшей сажи, которые покрывали всю площадь и людей на ней. Львиная доля потока доставалась старосте, отчего тот казался воплощением абсолютного мрака. И последняя деталь, испугавшая Дона больше всего — от Птицы тянулась багровая нить, уходящая в укромный уголок площади. В котором, ограждённый тройным кольцом орков, плёл свои заклинания Старший Шаман.

Что же это такое? Неужели они все получают от орка указания неким магическим образом? Хм, а почему бы и нет? Ладно, неважно это. Сейчас оживёт — и продолжим.

— М-да, закрутились тут дела, — почесал затылок гном, ловко семеня на своих коротких ножках рядом с упруго шагающей эльфийкой, только что закончившей рассказ. — Не думал, что заурядная поездка по… гм… торговым делам в какую-то глушь, почти ссылка — обернётся такими вот приключениями!

— А за что тебя сослали-то? — спросила Миралисса, бросив на гнома заинтересованный взгляд.

— Долго рассказывать, — нахохлился гном. — Мы ведь почти пришли… Ой, что это?

Эльфийка остановилась как вкопанная. Глаза её расширились, и на них навернулись слёзы. Ей показалось, что шершавая рука схватила за сердце и рванула. И вся кровь выхлестнула в этот разрыв из сердца, и в нем стало пусто и жарко. И больше ничего не будет, потому что она сейчас умрет. Миралисса смотрела на то, что совсем недавно было Радужной Площадью.

Рукотворного облака больше не существовало — на его месте валялось лишь несколько обгоревших обломков. Ни единой травинки. Ни клочка земли не выжженного, не вывернутого. Все вытоптано, загажено, опоганено. Здесь поработали упорно, методично, добросовестно — чтоб не выросло никогда и ничего. А всё пространство вокруг покрывала кисея из какой-то желтоватой дымки, сквозь которую едва могло пробиться Солнце — и площадь казалась мрачной, обветшавшей… болезненной. На месте сердца у Миралиссы билась пустота, и она падала, бесконечно падала в эту сухую жаркую пустоту.

Гном, также шокированный увиденным, без остановки бормотал:

— Я видел разрушенные храмы и оклеванные трупы, но это… Кому, кому могли причинить зло цветы? Они не говорят, не сражаются, не мстят, они просто молча растут. Зачем?

— Затем! — раздался визгливый крик, и одновременно поднятые взгляды гнома и эльфийки упёрлись в фигуру человечишки, поднявшегося из-за обломков. Того самого, что во время штурма стоял возле старосты и глядел на эльфийку с непонятно откуда взявшейся ненавистью, которая теперь смешивалась в его взоре с мутным осадком безумия. Человечишка зачем-то воздел три пальца вверх, продолжая визжать, странно искажая слова на оркский манер:

— Во имя свободы и независимости! Мы свободные люди — поступать как хотим на своей земле! Искореним эльфийско-иноземный след на нашей независимой земле! Эльфийские оккупанты — убирайтесь…

Этот противный визг оборвал свист стрелы… Стрел. Многих стрел. Эльфийка, сжав губы, не вытирая злые слёзы, струящиеся из глаз, продолжала стрелять и стрелять в утыканное стрелами тело, пока колчан совсем не опустел. После этого она бессильно опустила лук и пала на колени перед истерзанной землёй.