Я люблю тьму (СИ)

Глава XLIX Белый сарафан, красный потолок

Я уже говорила, что обожаю кастинги? Нет? И не скажу никогда, даже под пытками. Терпеть это убожество не могу: сгонят человек десять–двадцать и заставляют дурью маяться. Песни там пой, стишки читай, разве что на стульчик не ставят. В нормальном–то состоянии бесит, а когда волнуешься, так вообще жесть полная. Вечная тема: вроде и нет Катеньки рядом, а всё равно жить мешает. А ещё как–то давно загадка сочинилась: знаете, в чём вы никогда не увидите приходящих на кастинги актрисок? Ответ: в адеквате. Нет, со времён, когда мне какая–то мамашка на платье «случайно» сок вылила, чтоб я не такой милой смотрелась рядом с её дочуркой, ни шиша не изменилось. Не девчонки, а корзина со змеями; вроде и не говорят ни о чём плохом, а чувствуется — злюки. Стелла сказала, что кастинг будет в Подмосковье, вроде там уже для съёмок всё обустраивают, а режиссёру ну очень хочется поглядеть на девчонок, так сказать, в декорациях. Она ещё — типа по секрету — сказала: там уже не просто так, а второй или третий круг отбора; меня, считай, по блату протащили. Про это я бабке, конечно, не сказала: пусть думает, что я сама. — Долго ещё ехать–то?! — простонала одна актриска, вроде Женя. Говорила она, правда, с жутким акцентом и требовала называть себя Джейн — мол, папаша английский граф. Знаем таких графов, на рынке хурмой торгуют. — Устала — обратно езжай! Кто сниматься хочет, тот потерпит. Правда, Станислав Аркадьевич? Станислав Аркадьевич — это режиссёр; а где мы — так в автобусе, дружно катим от станции к месту съёмки. Баба Света хотела с нами поехать, но не разрешили. Водитель, он тоже из киношников, так и сказал: — Согласие на участие в кастинге вы подписали, спасибо, конечно… Ваша девочка настолько несамостоятельная?.. Сама не разберётся, как и что? Все актриски, претендовавшие на ту же роль, расхихикались; молодец бабка, обеспечила рекламу. Хорошая ж из меня актриса будет, при такой–то дрессировке! Естественно, пришлось выруливать: — Вы её не слушайте, она пожилая, по поводу и без волнуется. Бабуля, дорогая, идите домой! Если что, я мобильник взяла. Глупой, бесполезной размазне Вике так с бабушкой разговаривать не положено: хамство и всё такое. А будущей актрисе, которой осталось только режиссёра заколдовать, чтоб правильно выбирал, всё можно. Оправдала ожидания и денежные вложения, по нужной дорожке пошла и прочее бла–бла. Ради того, чтоб мной хвастаться, бабка меня и на Луну бы отпустила. И вот катимся, с виду все радостные, а на деле — как подушечки для иголок, все утыканные. А я ёжик, мне иголки наружу — дело привычное; правда, нет–нет, да и кольнёт, как будто кто–то то и дело не различает среди подушечек ежа. Чего волнуюсь, спрашивается? Что снимают в Подмосковье — так нормально, и в замкадье жизнь водится; а что вокруг девчонки по–настоящему актрисы — ха! Тоже мне, проблема. Они–то кем угодно могут быть, хоть папой Римским, а я всё равно круче могу. Ведьма я или где?.. — Ой, слушай, а тебя я вроде по телику видела! — прочирикала наша английская графиня. — Ты в рекламе туалетной бумаги снималась, да? Это она ещё одной претендентке, самой молчаливой, зато и самой высокой. Провокаторша, сразу видно. Сейчас ко всем цепляться будет, чтоб кто–нибудь не выдержал, скандалить начал. Смотрите, мол, Станислав Аркадьевич, какие девочки неуравновешенные! Всего–то спросила, подумаешь, мелочи какие. А я — нежная лилия, вся в белом. Кстати о белом. Чего это все девчонки такие одинаковые? В смысле, на ком куртка, конечно, на ком пальто, но у всех из–под верха торчат одинаковые белые подолы. И как они, бедные, до станции–то доехали? Это в Москве, где даже снег время экономит и сразу коричнево–чёрным выпадает. А я в брюках… блин, неловко, знаете ли! Может, про дресс–код заранее сказать стоило?! Но тут по телу пробежал холодок, и я посмотрела вниз. Юбка. Белая. Стелла, улучив момент, подмигнула и задиристо шепнула: — Что–то подсказывает, что в твоём гардеробе всё равно с сарафанами не густо, тем более с белыми. Права она, конечно. Не водится у меня такое в шкафах. Только старый школьный валяется, и то серый. Да и в него уже без мыла не влезешь — я ж первоклашкой в этом добре рассекала. И всё равно колет что–то. Бывает похожее, когда в школьной столовке обедаешь: вроде прилично всё, а так и ждёшь, что рванёт. Тьфу ты. — Чего молчишь? Ой, ты глухая! Извини, не знала… — продолжала щебетать на заднем плане Женя. А высокая девчонка–то не дура, понимает, что подначивают. Молчит, в окно смотрит… тоже, что ли, попялиться? Да было б на что — то развалины, то лес. Непременно пошутила бы, что нас расчленять и по кускам прятать везут, да только, учитывая присутствие Стеллы, не актуально. Она–то, со своей наглостью, любого маньяка на куски разберёт и обратно, как конструктор «Лего». Тухлый пейзажик, аж зевать тянет: раздолбанный амбар, дорожный знак опрокинутый. Флора стандартная, грязно–осенняя, а из фауны только летящая за автобусом сова… Чего?! Что за дела? Крыша у меня, что ли, поехала? Но нет, глаза потёрла, поморгала — а она на месте. Сова. Днём. Сама догадывайся, с экологией чего не так или с твоей башкой, называется. Тут сова уставилась на меня круглыми жёлтыми глазищами — и за деревья! Как почуяла, зараза. Интересно, что там по поводу сов говорят дурные приметы? Вроде как сова — птица мудрая, все дела. А всё равно — ночная. Плевать на приметы! Если что–то странное происходит, это автоматом не к добру. Постепенно и другие изменения наметились в пейзаже: зелень появилась. Ноябрь, зима скоро — откуда листья? Облететь всё должно было раз двести. А нифига, вот вам, получите и распишитесь: цветочки–лепесточки. И жарче стало как будто, словно не поздняя осень снаружи, а самое всамделишное лето. Другие девчонки вроде тоже удивляются, пусть и строят, как одна, понимающе–пафосные рожи. Подумаешь, лето, чего я там не видала! Стелла посмотрела на меня — и подмигнула. Не удивляйся, мол, я тут поработала слегка. Я догадалась, или уже тоже мысли понемногу умудряюсь читать? Тут же в голове прозвучало: — Умудряешься, умудряешься. Ты только не увлекайся. Ух ты! А я и не пыталась даже. Значит, это непроизвольно происходит? Вроде и не задумываешься, и не хочешь, а всё равно слышишь, как будто рядом с тобой всё это вслух проговаривают. Погодите, а Вовка? Он же говорил — без разрешения никак. А значит, чтоб мысли не читать, напрягаться приходится? Тьфу, башка трескается! Автобус остановился, и Станислав Аркадьевич — мелкий такой мужичок в очках — встал во весь рост и даже слегка приподнялся, кажется: — На выход! — Мы чего, на дороге снимать будем? — фыркнула наша английская графиня, но как–то неубедительно у неё вышло, почти испуганно. Чего боится, дура? Тем, кто спрашивал, давно сказали, где съёмка проходить будет. Простое какое–то название, мыльное. В смысле, из головы выскальзывает на раз–два. — Зачем на дороге? Тут пешком всего ничего, а автобус не проедет. Легковушка если только… — Станислав Аркадьевич уныло покосился на лес: палится ведь, что самому не нравится по грязи чапать. Женя сморщила носик и хотела уже возмутиться, но вспомнила золотое правило любого кастинга: строй из себя лапочку. Это потом, когда половину материала с твоей рожей отснимут, можно звезду зажигать: слишком много бабок вбухано, а другую в кадр уже не сунешь. Другой вопрос, сколько таких скандалисток потом ещё хоть куда–то пристраивается, а не удостаивается слов вроде: «Милая, катись колбаской, в другие проекты кого посговорчивей и поскромнее возьмём». — Убивать нас, что ли, будете? Вы смотрите, у меня тётя прокурор! — хохотнула до того молчавшая девчонка. Понятно теперь, чего молчала: голосок–то у неё хриплый, низкий. Эдакий прокуренный басок. Такую только в главные героини, что сказать! Хотя напрасно смеюсь: вдруг выяснится, что играть надо, к примеру, какую–нибудь девчонку, которая парнем прикидывается, тогда голос только в плюс, да и рост, как ни крути. — Юмор?.. Чудно, чудно, — проворчал Станислав Аркадьевич, выпихивая наружу водителя. — А убивать тут никому никого не рекомендую. Тут Трёхселище рядом совсем, а там и люди, и цивилизация… кажется только, что глухое место. — Ух ты! — с чего–то вдруг нервозность в голосе молчаливой сменилась восторгом. — Это ж тут развалины рядом, да? А вы возле них снимать будете, нет? Как прорвало её! Хотя, в какой–то детской сказке говорилось, будто можно сосчитать все слова, которые человек в жизни говорил и скажет, да и украсть можно; мне, когда такое читала, представлялся эдакий мешок, набитый словами. По ходу, этот мешочек продырявило. — Время покажет, покажет… — бормотнул себе под нос Станислав Аркадьевич. — Но, в принципе, планируется пара сцен неподалёку. Что не значит, что можно туда лезть! Среди вас несовершеннолетних полно, под мою ответственность… А ну как кирпичом по голове — кто отвечать будет? И собак тут полно, м-да… Вы уж поближе держитесь! Он говорил, мы всей кучкой шли через лес, а я думала: вот куда жажда наживы–то заводит! Понятно, бюджет — штука ограниченная, чем дешевле, тем лучше. Но не до такой же степени, ёжики зелёные! Куда меня Стелла пристроить решила?! С другой стороны, а не без разницы ли? Может, сериал и не сильно крутой планируется, зато роль главная. А я уж постараюсь, вытяну. Интересно, через камеры можно народ заколдовать? Чтоб смотрели — и сразу я всем нравлюсь. Можно, наверное, иначе как Стелла со своими заморочками на самую верхушку вылезла? — А там красиво… — тоскливо вздохнула молчаливая. — Я ездила как–то, поглядеть. Вокзал там старый, и пионерлагерь ещё. Мозаика у входа — загляденье! Как новая. И потолок крутой — хоть красили давно, а не облетело, красный–красный, и в сосульках как будто… — Фи! — демонстративно сморщилась Женя. — Я вот думаю, глупо это — по развалинам шататься. И опасно к тому же! Кругом шелестели деревья, летние почти что, и дул тёплый ветерок, прямо захотелось стянуть куртку. Две, шесть, десять — двенадцать девчонок. И я. Все одинаковые, все в белом. Тихо всё, и совы больше не видать. Всё равно колет, как иголками, то в спину, то в кончики пальцев. Белый сарафан. Красный потолок. Где я это уже видела?..