Кладоискатель (СИ)

— Скажи, а как ты выполнил своё обещание герцогу? — начал я.

— Помнишь, я рассказывал о Доме милосердия в нашем городе? Я взял на своё попечение всех детей, которые в нём жили. Жрецы легко дали на это согласие, с радостью спихнув заботу о детях и об их будущем на мои плечи. Ведь им нужно было проводить ритуалы и молебны, украшать храм и собирать пожертвования, а тут вечно голодная толпа оборвышей. Дети нищих и бедняков вечно путаются под ногами, отвлекая их от важных дел.

Вот я и забрал у них эту ненужную для них обузу, чтобы они не отвлекались от своих молитв и ритуалов мирской заботой о малышах. Я купил в трёх днях пути от нашего города большое поместье, куда и переселил детей. Там, вдали от городской суеты, на свежем воздухе, они растут и учатся. Если хочешь, мы можем потом съездить туда, и ты сам всё увидишь. Там у нас большой фруктовый сад, виноградник и скотный двор с большим стадом коров, а ещё птичник и огороды, где мы выращиваем овощи. Те, кто постарше, помогают по хозяйству, совмещая работу и учебу. Я нанял десяток разных ремесленников, которые учат детей своему ремеслу. Я хочу, чтобы у детей, когда они подрастут, было призвание и знания, которые помогут им жить честным трудом. Не всем им это, конечно, вначале понравилось: дисциплина, работа, учёба. Многие привыкли к безделью и попрошайничеству. Но тех, кому это не нравилось, я не держал. Я дал им возможность, и указал путь. Если они хотели иного, они вольны были идти своей дорогой. Бездельники и лентяи лишь помешали бы остальным. Впрочем, некоторые потом возвращались, и были с радостью приняты обратно.

— И сколько сейчас живёт детей в твоём приюте? — спросил я.

— Двести сорок пять детей, — ответил маг.

— Двести сорок пять! — потрясённо повторил я. — Это же целая уйма! Почему их так много?

— Узнав о моём приюте, бедняки и нищие чуть ли не со всей страны стали подкидывать мне своих несчастных детей, которых сами были не в состоянии прокормить. Потом ко мне попала детвора из других домов милосердия, которые содержали жрецы. Многие сами пришли ко мне из других городов. Так получилось, что в начале у меня было около двадцати ребятишек, а стало больше двухсот.

— И как же ты со всем этим справляешься? — всё ещё не веря услышанному, спросил я. — Их же, всех этих детей, надо накормить, напоить, одеть, обуть, учить и лечить. Это ж спятить можно!

— Ну, тут всё проще, чем кажется, Хем. Я, разумеется, не занимаюсь этим всем один. Когда детей стало слишком много, я перестал принимать новых. Двести сорок пять, не больше и не меньше; один уходит, другой приходит. Конечно, первые десять лет было очень непросто: огромные расходы, постоянные проблемы, бессонные ночи. Иногда мне хотелось бросить всё и куда-нибудь убежать подальше от этих трудностей. Но постепенно всё как-то начало налаживаться. Нашлись люди, которые захотели мне помочь. Одни стали воспитывать и присматривать за детворой, другие согласились бесплатно учить детей своему ремеслу, кто-то дал одежду, а кто-то — еду. Мы не отказывались ни от какой помощи. Дети вырастали; они покидали стены нашего дома и шли по дороге своей жизни. Некоторые из них добивались успеха, и разбогатев, начинали помогать тем, кто помог им. Сейчас Дом надежды — так я назвал его — полностью обеспечивает все свои потребности. У нас есть ковровые и ткацкие мастерские; там работают те, кто решил остаться после окончания школы. На виноградниках выращивают одни из лучших в стране сорта винных ягод. Едой мы себя обеспечиваем сами, выращивая всё необходимое. Так что сейчас я почти не вмешиваюсь, но помогаю, если есть необходимость.

— А что случилось с той девочкой, которую ты когда-то подобрал?

— Я её удочерил, и у неё, я думаю, всё хорошо! — с улыбкой ответил Арен. — Хотя ты об этом можешь у неё сам спросить.

И он указал рукой на женщину, шедшую по саду. Я взглянул на неё, и меня как молнией ударило: что это была за женщина! Я видел немало красоток в борделях и кабаках, но эта отличалась от них, как лебедь от уток. Стройная, высокая, с ослепительной волной золотисто-рыжих волос до бёдер; тонкие губы, высокий лоб, ярко-зелёные глаза были подобны изумрудам. Она не шла, а шествовала по саду, как королева по тронному залу, в чёрном платье, усыпанном золотыми цветами. Серьги с бриллиантами и ожерелье из изумрудов лишь оттеняли её красоту, но не затмевали её. За ней гуськом шли несколько ребят.

Восхищённо проводив её взглядом, я спросил у Арена:

— Ты что, выдал её замуж за короля, и она решила тебя сегодня навестить?

— Увы, моя дочь так и не захотела выйти замуж. Уж сколько раз мы с ней из-за этого спорили! Впрочем, я её понимаю: волшебницам трудно найти себе достойную пару.

— Она стала магом? — удивлённо спросил я.

— А кем ещё она могла стать? Ведь она была единственным ребёнком в доме, где жили два мага. Сейчас Леда — признанный магистр магии, Хранительница путей, Владычица Тёмного круга, и один из сильнейших магов нашего мира, Хем. И это главная проблема, поскольку выйти она согласна лишь за равного себе, а таких в нашем мире можно пересчитать по пальцам на одной руке, и те старики, вроде меня. Так что внуков я, наверное, нескоро дождусь. Одна надежда на Амину.

Он замолчал, и устало вздохнул, с грустью глядя в воду пруда. Некоторое время мы молчали; каждый думал о своём. Но время шло, и я внезапно вспомнил, зачем я пришёл к Арену. Его невероятная история на время заставила меня забыть о собственных бедах.

— Ты поможешь мне, Арен? — спросил я тихо.

— Да. Но сначала ответь мне: ты когда-нибудь слышал о Голосе Гелиона?

Ещё бы! Кто о нём не слышал! Если потомки когда-либо будут вспоминать эти времена, то лишь потому, что мы живём с ним в одно время. Простой Солнечный воин, изменивший судьбу мира, доказавший, что боги не забыли про людей, что это сами люди слишком далеко отошли от их заветов. Никто не знает толком, почему, но через него Гелион возвестил людям правду — простые, но однажды забытые истины: что люди равны перед богами, что для богов нет разницы между магом и Озарённым. Для каждого из них уготован справедливый суд по делам, а не по вере. И эту правду он пытался донести до людей: до своих товарищей по ордену, до магов и простолюдинов, до всех, кто согласен был его слушать. Одни смеялись над ним, другие гнали его прочь, отвергая его слова, не слушая и не принимая истину, что он хотел донести. Но он всё равно не сдавался, выполняя волю своего бога.

Но слишком много крови было пролито, слишком глубоко сидела вражда в сердцах людей. Как мог какой-то мальчишка оспаривать слова тех, кого люди почитали за великих? Как мог какой-то юнец порочить славу самого Вегрейна? Это не могли долго терпеть, ведь глупые люди были уверены, что никому не дано право оспаривать истину и вносить смуту в ряды Озарённых, смущая ложью души Воинов света.

По приказу Владыки ордена Геран был схвачен и предстал перед трибуналом Озарённых. Был суд, где его признали виновным в ереси и отступничестве от истинной веры. Приговором ему была назначена смерть на костре, на котором сжигали колдунов и вероотступников. По приказу трибунала в Хогрум, твердыню ордена Озарённых, со всех миссий ордена, изо всех уголков мира, где чтили Огнеликого, прибыли представители; сотни Солнечных воинов, Ищущих и лекарей, прибыли, чтобы увидеть самим и рассказать остальным о казни того, кто вздумал осквернять идеалы Озарённых и осмелился попрать заветы Вегрейна.

На огромной площади перед главным храмом Гелиона был сложен костёр, и тысячи людей собрались вокруг. Перед смертью Герану дали проститься с матерью и невестой. Они долго уговаривали его отречься от его слов, но он остался непреклонен. В цепях его подвели к костру, где на глазах у всех собравшихся, в память о заслугах его предков, ему предложили ещё раз отречься от своих заблуждений, и тем самым сохранить свою жизнь. Но и в этот раз он отказался признать свои слова ложью.

И тогда был исполнен приговор трибунала. Его приковали к столбу, и в дрова, разложенные под ним, был брошен факел. Дерево, щедро политое маслом, вспыхнуло сразу. Огонь поднимался всё выше, но никто не услыхал криков сгорающего заживо человека. Многие тогда восхитились его мужеством и задумались над его словами: может, не так уж и не прав он был, раз готов был пойти за свои слова на костёр. А пламя костра разгоралось всё ярче, столб огня поднимался всё выше; в нём уже нельзя было увидеть того, кто горел. Многие ждали уже конца этой казни, и глубоко в сердце жалели юношу, горевшего в огне.