Собиратель зла

Он-то твердо уверен — другого шанса не будет предоставлено, нужно воспользоваться нынешним. И старик внимателен, он все замечает, он обращает внимание на такие мелочи, каких бы не заметил человек с гордо поднятой головой. А бывший раб привык смотреть под ноги. Вот и теперь…

Старик оглядел дремлющих пьяниц. Хорошо. Славно. Все перепились и наелись досыта. Во время пирушки Ойрик присматривал, чтоб никому не было грустно, чтоб никто не почувствовал себя забытым и обделенным. Бывший невольник самолично прохаживался вдоль столов, подливал вина, подкладывал куски посочнее. Сам весело шутил и охотно смеялся чужим остротам… мирил спорщиков, когда хмельные приятели затевали ссору, заставлял пить мировую… Но и замечал, что таится за дверью. Верней, кто. Теперь Ойрик медленно пошел вдоль стола. Храпящие приятели его больше не интересовали, теперь у старика была иная забота.

Выходя наружу, Ойрик прихватил тяжелую палку, которой обзавелся только нынче. Палка красивая, черная, покрыта толстым слоем лака, так что блестит на солнце. И медный набалдашник сверкает, как золото. И нижний конец железом окован. Хорошая штука, увесистая, а выглядит не оружием, а, напротив, признаком старого человека, немощного. Солидный пожилой господин, с трудом ходит, на палку опирается. На самом-то деле Ойрик был достаточно крепок, чтоб ходить без подпорок.

Старик вышел наружу и вгляделся в тень под стеной. Там прикорнул мужчина, в темноте его было не разглядеть, но бывший раб приметил. Теперь подошел и потыкал спящего тростью. Тот невнятно замычал, просыпаясь, — в грудь уперся окованный конец трости.

— Что, ждешь, пока кто-то выйдет, пьяный да беспомощный, чтоб ты мог карманы ему пощупать? — спокойно осведомился Ойрик. — Напрасно. Мои гости — шваль, такие же нищие, как и ты. Только они трусы.

Мужчина отстранил трость, потер глаза грязными кулаками и проснулся окончательно. Он приподнялся, свет из окошка упал на грязную свалявшуюся бороду и опухшие разбитые губы — тот самый злодей, который пытался отобрать у Ойрика подарок героя перед «Большой кружкой».

— Ты? Ты чего?

— Зря, говорю, ждешь, — повторил Ойрик. — Эти перепились на дармовщину, теперь до утра не поднимутся. А если поднимутся, все равно — до утра не осмелятся выйти.

— Чего надо? — хмуро просипел бородатый.

— Ты есть хочешь? Идем, на столах всего вдоволь.

Ойрик отступил на шаг и опустил палку, позволяя оборванцу встать. Тот поднялся, отряхнул одежду. Маленькие глазки с недоверием глядели на старикана.

— Идем, говоришь? А сам уже стражу позвал?

— Я мог и раньше позвать, а тебя не будить, — с обидой сказал старик. — Идем, разговор есть. Помнишь меня?

— Ну…

Оборванец не знал, на что решиться. Старик вел себя странно… но ведь и впрямь мог сдать страже, да не сделал этого! Бородатый поплелся за Ойриком в трактирный зал. Старик широким жестом указал на столы, где в самом деле оставалось немало снеди. Оборванец сдержаться не мог, очень уж есть хотелось — тут же накинулся на объедки, хватал куски, запихивал в разбитый рот, жевал уцелевшими зубами, жадно глотал, запивал вином из чужого обслюнявленного стакана, морщился от боли… Ойрик улыбался, глядя, как ест новый знакомец, кивал головой. Бородатый утолил первый голод, мощно рыгнул и стал есть медленней, разборчивей.

— Я на тебя не в обиде, — сказал Ойрик. — На твоем месте и я бы не сплоховал, на глупого старика насел бы, чтоб деньги отнять. Но уж и ты на меня не сердись, я тебя не бил. Другие били.

— Я им еще за все… — с трудом пробурчал оборванец, его рот был набит непрожеванными кусками.

— А как же, а как же… — усмехнулся Ойрик. — Да только промашка у тебя вышла. Орденский-то жив остался.

— Да я не… — Оборванец снова удивился. Он вовсе не хотел убивать Бремека, он никого не убивал… — Погоди, а откуда ты знаешь?..

— Оттуда, — голос Ойрика прозвучал совсем иначе, жестче, злей. — Орденского притащили в представительство. И лекаря к нему водили. Завтра к вечеру я буду знать точно, что там с ним да как. Но если он воспрянет и тебя припомнит…

— Я ж не того… только проучить… он же первый мне, я проучить… не до смерти…

— А надо было, чтобы сдох, — твердо промолвил старик. Улыбка бывшего невольника стала жесткой. — Потому что он оклемается и вспомнит тебя.

— Да я…

— Сбежать тебе надо. Или спрятаться. Пока добрый брат в беспамятстве валяется, есть время. Затаишься на время, этот орденский скоро уедет. Чужой он здесь — значит, не задержится. Я могу тебя спрятать.

Бородатый прикусил больным местом, скривился и сплюнул непрожеванное на пол. Потом уставился на Ойрика. Он не понимал.

— Мне, парень, помощник нужен. Ты как раз подойдешь. Если сбежишь, рано или поздно попадешься — не за орденского, так еще где. Если на меня руку поднимешь, пожалеешь. Да ты и не станешь против меня умышлять! Со мной тебе только лучше будет. Я стану думать, ты — делать. Мы с тобой — одного поля ягоды, нас Круг притеснял и обижал… теперь мы за все отомстим. Что скажешь?

— Ты даже имени моего не спросил…

— А на что мне имя? — старик пожал плечами.

«И впрямь, — подумал бородатый оборванец, — и впрямь…»

— Ладно. Будь по-твоему. А чем мы будем заниматься?

— Есть лишь одно ремесло, которое я изучил до тонкостей. Я посвятил ему полжизни… Да ты не смотри на старика, не смотри. Ты кушай.

Кушал оборванец долго. В тот миг, когда он наконец почувствовал, что больше в него не влезет, Корди проснулся и осторожно сел на топчане.

Юноша придвинул к себе меч, с которым не расставался во сне, встал и аккуратно вложил оружие в ножны. Ленлин спал, безмятежно улыбаясь. От него пахло пивом. Корди долго глядел на блондина… ему тоже хотелось улыбнуться, но как-то не получалось. Тяжело вздохнув, Корди натянул сапоги, застегнул пояс и пошел вниз.

Нашел конюха, разбудил и велел выводить жеребца. Тот спросонок никак не мог взять в толк, что это за человек уезжает. Конюх перебрал под песни Ленлина, а лошадь-то в конюшню ставил бородатый хозяин, так что заспанный мужичок заявил, что без трактирщика не может позволить вывести лошадь. Он человек маленький, что прикажут, то и делает. Пусть хозяин прикажет.

— Ладно, — согласился Корди, — зови хозяина.

Конюх замялся, будить трактирщика ему не хотелось, боялся, что тот осерчает… Корди положил ладонь на рукоять меча и нахмурился, это убедило упрямого конюха. Бормоча: «Сейчас, сейчас… вот ведь приспичило среди ночи…» — он побрел в дом. На пороге споткнулся, что-то с грохотом повалилось на пол, конюх выругался. Корди почувствовал, как в груди ворочается темный клубок, но расходовать злобу на этих ничтожных людишек ему казалось неправильным, юноша взял себя в руки. Восток уже начал наливаться красным, налетел ветерок, на колесе, украшающем вход, звякнули пестрые черепки…

Из дома показался хмурый трактирщик. Он почесывал волосатую грудь и зевал так отчаянно, что, казалось, вот-вот вывихнет челюсть. Оглядел Корди и махнул конюху лапой:

— Запрягай… то есть это… седлай.

Конец тирады бородача перешел в новый зевок. Пока конюх суетился, трактирщик чесался, зевал и разглядывал постояльца. Возможно, маялся от скуки и хотел поболтать, но хмурое лицо юноши не располагало к беседе.

— Съезжаете, мой господин? — решился наконец бородач.

Корди кивнул:

— Дорога далекая.

— Ну, это да, это конечно… а дружок ваш, стало быть, остается?

— Он сам по себе.

— А-а… — последовал новый богатырский зевок, — а я думал, вы вместе.

Корди смолчал. Конюх заканчивал возню, и юноша то и дело поглядывал в его сторону.

— Хорошо поет белобрысый, — снова заговорил трактирщик. — Дочка мне прямо уши прожужжала: оставь его, уговори, чтоб еще у нас пожил. Людям нравится.

— Мне не нравятся его песни, — признался Корди.

— А людям нравятся…

Конюх вывел жеребца из сарая, служившего конюшней, и Корди отвернулся от бородача. Трактирщик глядел в сторону, разговор был окончен, гость уезжал. Тут в зале что-то со звоном брякнулось на пол, послышалось долгое металлическое дребезжание — должно быть, миска свалилась на пол и покатилась между столов… потом раздались торопливые шаги — кто-то спешил во двор. Хлопнула дверь — на пороге возник босой Ленлин. Поэт прижимал к груди лютню, которую не успел спрятать в чехол. Чехол, башмаки и мешок с пожитками болтались в другой руке. Блондин с укоризной глянул на Корди: