Дорога

Я видел, как мгновенно побледнела Нина, радостно-удивленно округлились глаза Витальки, как непроизвольно подобрался и напрягся Арсен… Впрочем, Даниэль все это видел не хуже меня.

– Знакомьтесь, – громко и весело возвестил он, стараясь разрядить обстановку. – Мой друг Рыки. Так сказать, местный несостоявшийся Шер-Хан… И вообще, мы с ним друзья, а вы – наши гости.

– Мы уже знакомы, – сдавленно промямлил я, косясь на зевающего Рыки. – Встречались в городе.

Тигр тем временем внимательно оглядел собравшихся, упруго прошелся по комнате и разлегся на топчане, по-прежнему глядя на нас. Потом еще раз картинно зевнул, обнажив полный набор белоснежных клыков, и прикрыл глаза, опустив голову на передние лапы.

– Да вы угощайтесь, угощайтесь… – Даниэль снова попытался нарушить неловкое молчание.

– А Рыки? – голос Витальки прозвучал неожиданно громко и звонко.

– А он уже на три дня вперед наелся, – махнул рукой хозяин. – Вы думаете, где я мясо беру – в магазине? Рыки сегодня такого секача завалил… Мы с ним по очереди охотимся. Так и живем…

На щеках Нины начал появляться румянец, мы с Арсеном расслабились, а Виталька так и ерзал на стуле, то и дело поглядывая на Рыки. Тот спал или притворялся, что спит. На нас он не обращал никакого внимания. И делал это весьма демонстративно.

Впервые за последнее время я – да и не только я – чувствовал себя спокойно. Впервые за весь Отросток. К чему бы это?..

После ужина мы все впали в то же лениво-жмурящееся состояние, что и тигр. Потянуло на разговоры.

– И давно он у тебя? – кивнул Арсен в сторону Рыки.

– Со мной, – поправил Даниэль. – Да месяцев семь уже. Говорят, из зоопарка сбежал. Только у нас поблизости ни одного зоопарка – свинарники сплошные… И чертовщина всякая. Тоже недавно началось… А так он сам ко мне пришел. Я поначалу струхнул было, а после чувствую – надо пустить. И пустил.

Дверь за ним закрыл – а мимо БТР… А за ним еще два – шасть! Ловили, охотнички… Стреляли. А за что? За свободу?

Поначалу ума не мог приложить – чем его кормить? Сена не жрет, а мяса не напасешься. Совсем отощал, бедняга, я уж бояться стал, чтоб на людей не кинулся… А потом он из леса первого кабана притащил – и пошло дело…

Ну а эти… лопухи зеленые – как завидят его, так сирену включают и окопы рыть кидаются. Одного боюсь – подстрелят сдуру… Он хоть и умный, а иногда такое выкидывает…

…Потом рассказывали мы с Арсеном, то и дело одергивая отчаянно врущего Витальку. Даниэль кивал, слушал. О многом он слышал, кое-что видел, а к Атмосферному Черепу давно относился спокойно.

Беседа постепенно угасала, всех клонило в сон. Даниэль постелил нам на полу, предоставив кровать Нине.

– Я не позволю, чтобы ребенок ночевал в одном доме с хищником! – шептала Нина мне в ухо, но Виталька уже собрался было улечься на топчане рядом с Рыки, и Нина принялась загонять его – Витальку, а не тигра – в самый дальний от двери угол…

Я пошел умыться. В импровизированной ванной висело большое мутное зеркало. Я глянул в него, и из треснутой глади на меня уставилось лицо. Не мое. Больше я ничего не помнил.

ПАПА В ЗАЗЕРКАЛЬЕ. ВИТАЛЬКА

…Ночью мне захотелось писать. Я осторожно вылез из-под покрывала, переступил через спящую маму, проскользнул мимо открывшего один глаз Рыки и выбрался в коридор. Туалет оказался в самом конце.

У большущей ванны – наверное, в ней купался Рыки – стоял папа. Он пристально вглядывался в растрескавшееся зеркало и, казалось, совсем не замечал меня. Я встал у него за спиной и посмотрел в зеркало.

Песок огромной арены – желтый, рассыпчатый песок – казалось, обжигал глаза. Папа в зеркале шел по кругу, держа в левой руке тяжелый широкий ножик, а в самом центре песчаного круга подпрыгивал кто-то рогатый, порезанный, с неуклюжими корявыми копытами… Потом рогатый бес махнул кнутом, а папа отрубил ему руку, и тогда я закричал, а папа в ванной все стоял и стоял, и прибежала мама, и Даниэль, и дядя Арсен, а папа все не двигался, и в зеркале уже больше никого и ничего не было…

КНИГА ВТОРАЯ

ПРЕДТЕЧИ

(Продолжение)

…Эта рукопись была найдена в полуразвалившемся заброшенном бунгало на острове Сан-Себастьян – одном из последних оплотов и убежищ Человечества в тяжелое, смутное время после Великого Излома. Изгнанные из городов, предоставленные самим себе, – люди частично поддавались на уговоры Бегущих вещей (Пустотников) и эмигрировали, подписав договор; частично приспосабливались к новому образу жизни, быстро утрачивая сдерживающие моральные факторы. Некоторые же уходили в очаги бурно развивающейся Некросферы, и дальнейшая судьба их оставалась неизвестной. Тогда еще мало кто сопоставлял формирование Некросферы с Большой эмиграцией, связанной с подписанием договора между человеком и Пустотником…

Сама рукопись в основном сгнила, так что создавалось впечатление, что листы долгое время находились в воде, а оставшиеся страницы были написаны корявым неустойчивым почерком, словно писавшему было трудно держать перо в руках – или в чем там он его держал, тот, кто писал эту сказку, слишком похожую на быль…

АНАБЕЛЬ-ЛИ

…Бирюзовые волны, загибаясь пенными белыми гребешками, накатывались на рассыпанное золото побережья, а я сидел на песке и смотрел на море. Я смотрел на море, а оно облизывало мои босые, исцарапанные ноги. Меня звали Ринальдо. Я родился на этом острове, где неправдоподобно огромные кокосовые пальмы врезались в неправдоподобно синее, глубокое небо. Я любил свой остров. Чувствуете? Взрослые рассказывали, что раньше Сан-Себастьян (так назывался наш остров) был частью материка. Но это было давно, еще до Великого Излома. Вот почему мы живем в каменных белых домах – хотя здесь их строить не из чего – и у нас есть и школа, и церковь, и даже электростанция. Но взрослые все же часто сокрушаются и скучают по жизни на материке, где у людей, по их словам, было много всякого такого… Но мне хорошо и без этого. У меня есть море, и небо, и скорлупа от кокосов для разных игр, и дом – а остального мне не надо. Дед Игнацио говорит, что я похож на Бегущего вещей, но мне не с чем сравнивать. Два раза я видел Пустотника, заходившего в поселение, и оба раза меня тут же отсылали на берег – играть – а издали он был обыкновенный и скучный. Мне хорошо. Я могу сидеть и глядеть на море, и думать о разном, и песок струится между пальцами, отчего пальцам чуть-чуть щекотно…

– Привет, Ринальдо! – чья-то тень заслоняет солнце, но я и так знаю, что это Анабель – она все время ходит за мной. Вечно она… И чего ей надо?!

– Привет, – не оборачиваясь, бурчу я. Некоторое время Анабель молчит и смотрит на меня, а, может, и не на меня – потому что наконец она произносит:

– Красивое сегодня море.

– Море всегда красивое, – соглашаюсь я и неожиданно для самого себя предлагаю: – Садись. Давай смотреть вместе.

Анабель тихо опускается рядом, и мы смотрим на море. Долго-долго. А потом я то и дело смотрю уже не на море, а на нее, на загорелые плечи, на пепельные волосы, развевающиеся на ветру; а потом она поворачивается, и мы смотрим друг на друга, и я впервые замечаю, что глаза у Анабель глубокие и печальные, а вовсе не насмешливые и ехидные, и…

– Тили-тили-тесто, жених и невеста! – раздается издевательский вопль совсем рядом, и на нас обрушивается целая туча мокрого песка, и глаза Анабель наполняются слезами. Отворачиваясь, чтобы не видеть эти слезы и набившийся в пряди ее чудесных волос песок, я замечаю Толстого Гарсиа с соседней улицы и его дружков, которые прыгают вокруг нас и орут свое "Тили-тили-тесто!.." – и тогда я вскакиваю и вцепляюсь в Гарсиа, и мы катимся по песку, но вскоре я оказываюсь внизу, и во рту у меня песок, и в глазах, и в волосах… Внезапно Гарсиа отпускает меня, и я слышу страшный захлебывающийся крик, который тут же обрывается. Протирая засыпанные песком глаза, я вижу ползущие по пляжу скользкие щупальца с плоскими белесыми блюдцами присосок, и уносимую в море мальчишескую фигурку одного из приятелей удирающего Гарсиа. Жертва обвита толстыми пульсирующими шлангами, и я успеваю схватить бледную Анабель за руку, спотыкаясь и…