Король и Шут (СИ)

Уже в начале двенадцатого, если верить механизму дворцового изобретателя Даниэля-мастера, шут, в сопровождении королевского летописца и двух солдат, колесил по грунтовой дороге, поднимая в воздух клубы пыли, оставив за спиной крепостную стену столицы Королевства серединных земель.

Телегу трясло на ухабах. Глупая лошадь то и дело пыталась уйти в поле, чтобы сорвать и сжевать какой-нибудь колокольчик или ромашку. Возницу она совершенно не хотела слушать, от чего шут ругался на чем свет стоит.

— Тупая скотина! Прямо ехай! — но гнедая только шевелила ушами и отгоняла хвостом надоедливых слепней. — Да что ты будешь делать?! Точно мяснику отдам, он из тебя фарш накрутит!

Кобыла словно поняла его слова, дернула телегу и убыстрилась. Стражники в телеге повалились на солому, звякнув доспехами и оружием. Шут улыбнулся и вновь замурлыкал какую-то мелодию. Мимо проплывали цветущие луга, на которых паслись коровы, козы и овцы. Вокруг порхали бабочки, по небу проплывали облака. Весельчак откинулся на спину, оторвал соломинку и засунул ее в рот. Едва он прикрыл глаза, как телега остановилась.

— Какого лешего?! — приоткрыл один глаз шут, а солдаты схватились за алебарды.

Но на опасность не было и намека. Посреди дороги сидела старуха. Она громко причитала и яростно жестикулировала. Гвардейцы переглянулись.

— Ведьма, — прошептал один и крепче сжал древко оружия.

— Сам ты ведьма, — сказал другой, поправляя шлем. — Это та самая, у которой муж с ума сошел. Жена старейшины из Большой пахоты, что за лесом.

Шут сел, покачал головой и отдал распоряжение своим сопровождающим.

— Посадите старуху на телегу, не бросать же ее здесь. Она таким темпом до дома к первому снегу доковыляет.

Гвардейцы зычно заржали. Они спрыгнул на землю, прогремев доспехами, подхватили бабку и усадили на солому. Под ворохом сухой травы кто-то ойкнул. Все уже и думать забыли о королевском летописце, который мирно почивал на дне повозки. Он вылез наружу, кивком поприветствовал бабку и осмотрелся. Та глянула на сухого вида паренька в помятом бархатном берете, коим оказался слуга пера и бумаги, и наградила его проклятьем.

— Мы еще не приехали? — спросил тот.

— Нет, — ответил шут. — К вечеру будем, — и, не глядя, обратился к старухе. — Тебя как величать-то?

— Апполинария, милок. А тебя?

— Милок — самое оно, — стражники усмехнулись. — А что, мать, часто ли такая беда с твоим дедом случается?

Бабка открыла беззубый рот и призадумалась.

Летописец за это время порылся в соломе и извлек оттуда узелок с письменными принадлежностями, где хранилась чернильница и набор гусиных перьев, и огромную потрепанную книгу, в которую заносилось все, что случалось в королевстве, во всех мельчайших подробностях. Стоит заметить, что при нынешнем служителе королевской библиотеке это уже четвертый том, а сколько их пылится на полках — и не сосчитать! Паренек поправил берет, открыл книгу посередине и приготовился записывать очередную историю.

— Мать, очнись! — прикрикнул шут, понукая кобылу.

— Ась? — встрепенулась та, поправляя платок, из-под которого выбивались седые пряди. — Ну да… Не замечалось ним такого ранее. Он уже лет пятьдесят, как не больше, в старостах ходит. Всегда спокойным был, рассудительным. И плуг починит и борону, если мастер в запой уйдет. Все у него при деле всегда ходили. И чего на него нашло? Не знаю. Выпил вчера, вроде как обычно, три чарки.

Шут присвистнул.

— Ничего себе, как обычно! Да у нас кузнец от такого замертво свалится!

— Ты, милок, не сравнивай хрен с морковью, — усмехнулась бабка, а стражники прыснули в свои железные рукавицы. — Мой муженек от этого даже не захмелеет, а тут на тебе! Я грешу на то, что его отравить хотели!

— И кто же? — удивился шут.

— Знамо кто, мужики. Должность его занять хотят, а это, извини-подвинься, пятьдесят монет сверх того, что наторгуем. А, может, и гость давешний чего в кружку подсыпал… — Она призадумалась. — Мужик же у меня государственный человек!

— Ну да… — согласился весельчак, откинул ладонью рыжие кудри и вновь тряхнул вожжами.

Солнце стояло в зените, и начало греть с такой силой, словно кто-то забыл закрыть заслонку у печки. С бедных гвардейцев пот лил в три ручья, но на всеобщее спасение телега въехала в лес. Тут же налетела мошкара и комары. Шут, бабка и летописец отмахивались от гнуса сорванными ветками орешника, а вот солдатам вновь не повезло. Треклятая мошка забралась под кирасы и шлемы и принялась кусаться. Стражники елозили по телеге, но советы снять доспехи игнорировали, ссылаясь на возможное нападение неожиданного врага. Так и ехали. Вдобавок ко всему прочему в животах у них начало урчать, а захватить в дорогу провизии вояки не удосужились. Хорошо себя чувствовали только привыкшая бабка и неприхотливый шут. Летописец, казалось, с головой ушел в свою книгу и не видел ничего вокруг. Он изредка спорил сам с собой, покусывал кончик пера и что-то писал на пожелтевших страницах. Королевский хохмач пытался определить, чем таким важным этот писака занят, заглянув через плечо, но тот буркнул что-то непонятное и пересел на дальний край телеги. Оставшийся путь до села Большая пахота проделали молча. Единственную фразу произнес один из гвардейцев, увидев изъеденный термитами указатель с названием населенного пункта.

— Наконец-то, уже все сварилось вкрутую!

Лесной массив остался позади, тогда как с фронта надвигались десятки покосившихся строений, обнесенных невысокими заборами.

— Мой дом самый последний, — крякнула старуха. — Туда гони!

— Как скажешь, мать. Держись крепче! — и шут стеганул кобылу веткой. Естественно, что та не попыталась перейти даже на рысь. Она повернула голову и, посмотрев взглядом «ты серьезно?!», продолжила лениво плестись по дороге, еле волоча копыта.

Солнечный диск продолжал плыть по небу, лавируя между редких перистых облаков. По пыльной обочине носились облезлые собаки и десятка два куриц.

— А где люди? — спросил летописец.

— По домам сидят. Деда моего боятся, — ответила старуха. Парень понимающе кивнул, поглубже натянул свой берет и придвинулся к гвардейцам.

Еще через минуту телега замерла напротив двора, где и жил виновник всех бед. На первый взгляд все было тихо и спокойно. Словно ничего и не произошло, за исключением бурых пятен на дороге.

— А это что? — указал на предмет своих наблюдений королевский писарь. Ответ бабки заставил его пойти пятнами и втянуть голову в плечи по самые уши.

— Так кровь, — спокойно ответила та, сползая на землю. — Говорю же, дед с вилами носился. Троих запорол насмерть, двоих подранил шибко. Остальные успели схорониться.

Гвардейцы спрыгнули с телеги, взяли алебарды наперевес и встали спина к спине. Заняли, что называется, оборону. Шут привязал поводья к забору и осмотрелся — нигде сумасшедшего старика не видно. Ставни наглухо закрыты, дверь тоже. Пожав плечами, он вошел через калитку во двор и направился к крыльцу.

— Я его в доме заперла, — крикнула Апполинария, прячась за кустами чертополоха на пару с писарем. — Я бы на твоем месте, милок, не выпускала его, от греха подальше.

Шут потрепал свои вихры.

— Мне же надо во всем разобраться. Меня сюда для этого сам король направил. Дед твой, вроде как, теперь под следствием. Троих укокошил, стало быть — убийца.

В тоже мгновение в доме что-то громыхнуло, раздался топот, и дверь содрогнулась под чьим-то натиском, но сдюжила, благо, что была подперта оглоблей. А через миг по двору разнеслась отборная брань. Со всех сторон к дому стали стягиваться селяне: уж коли этих пришлых не тронули, значит и им ничего не грозит, но близко все равно не подходили, наблюдали шагов с сорока.

Солнце начало медленно, но верно, клониться к горизонту, окрашивая небо в розовые и желтые цвета. Шут для пущей важности посмотрел на часы, сделав это так, чтобы жители Большой пахоты смогли оценить хитроумный механизм, но они не оценили.