Твари Господни

– Привет! – сказала ему крупная голубая, почти сапфирово-синяя звезда. – Ты кто?

– Я? – Кайданов растерялся, не услышав, а, скорее "почувствовав" этот вопрос. И вдруг отчетливо вспомнил предостережение, сделанное странным незнакомцем, то ли спасшим Германа от какого-то ужаса, то ли, напротив, погубившим, вырвав из привычной жизни и выбросив – одним лишь своим внезапным появлением – в никуда.

– Ты, – подтвердила звезда. – Ты ведь тут уже бывал?

"Ни в коем случае не отвечайте на вопросы, просто лежите и смотрите", – сказал Некто.

– Почему ты молчишь?

"Потому что, – Кайданов с трудом отвел взгляд от разговорчивого светила и заставил себя смотреть в бесконечное пространство между звезд. – Как он сказал? "Выберите кусок черного неба и представьте, что выворачиваете его на изнанку". На изнанку? А как это, на изнанку?"

Кайданов попытался представить, что перед ним не разверзшаяся в бесконечность бездна межзвездного пространства, а черная ткань или бумага, обратная сторона которой теоретически должна быть светлой. Но как можно вывернуть эту "ткань" наизнанку? Как это сделать? Это ведь даже не лента Мёбиуса, а какая-то бутылка Клейна [1] получается, и здесь следует…

Внезапно тьма обернулась светом, но не ярким, режущим глаза, а приглушенным, и Кайданов увидел перед собой небо осени, серое, пасмурное, но, с другой стороны… Это небо – и ведь он доподлинно знал, что видит перед собой именно небо – было совершенно пустынным. Ни солнца, ни туч или облаков, ни птиц. В нем не было ровным счетом ничего, за что мог уцепиться взгляд.

"Пустыня", – почему-то сразу же подумал Герман.

И в то мгновение, когда слово "пустыня" мелькнуло в голове, Кайданов почувствовал тепло, и сразу же понял, что все с ним и вокруг него изменилось самым драматическим образом. До это момента он ничего, собственно, не чувствовал и даже не обращал на это свое "бесчувствие" никакого внимания. Вся его человеческая активность ограничивалась одной лишь способностью видеть и еще, быть может, "ощущать" обращенную к нему речь звезд, чем бы эти звезды на самом деле ни были. Однако сейчас Герман неожиданно обнаружил, что ощущения – все ощущения сразу! – вернулись к нему, и тотчас, словно повинуясь некоему беззвучному приказу, опустил глаза. Оказалось, что стоит он на занесенной песком земле перед широко распахнутыми городскими воротами. То есть это он так подумал, что это городские ворота, потому что никогда прежде ничего подобного не видел, разве что на иллюстрациях к Вальтеру Скотту и другим подобным книгам.

"Квентин Дорвард… Хозяйка Блосхольма… Или это был Хаггард [2], а не Скотт?"

Вправо и влево уходили высокие зубчатые стены, сложенные из крупных блоков желтовато-серого грубо обработанного камня, а прямо перед Кайдановым поднималась круглая башня, в которую, собственно, и были врезаны ворота с широко распахнутыми створками. За воротами лежало затянутое густой тенью пространство тоннеля, ведущего сквозь толщу массивной башни, но там, в конце темного прохода, угадывался дневной свет.

"Однако!" – Кайданов покачал головой и обернулся назад. Насколько хватало глаз, перед ним тянулись бесконечные пустынные пространства: желтый песок, серые камни, невысокие барханы и далекий, едва различимый взглядом темный силуэт какого-то замка или чего-то подобного на горизонте.

"Н-да", – Кайданов в задумчивости потер лицо ладонью и замер, удивленно уставившись на собственную руку. Темно синий рукав, того, во что почему-то оказался одет Кайданов, был расшит серебряной нитью и украшен по краю широкой малиновой тесьмой. Из-под рукава выглядывали белоснежные кружева манжет, скрепленных золотыми запонками с огромными бриллиантами, но вот рука в рукаве была, несомненно, его собственная, хотя в следующую секунду Кайданов в этом уже усомнился. У него никогда не было таких ухоженных – что называется, холеных – рук, с гладкой матовой, чуть тронутой загаром, кожей, длинными покрытыми лаком ногтями, и такого перстня на указательном пальце у него тоже не было. Кайданов отродясь не носил никаких колец или перстней, а такого – тяжелого, золотого, украшенного зелеными и красными камнями – он никогда даже не видел.

Герман опустил взгляд еще ниже и обнаружил, что одет он в какой-то длиннополый сюртук – или как эта штука называется? – из темно-синего сукна, расшитого серебром, белую, всю в кружевах, рубашку и мешковатые синие же штаны, заправленные в высокие черные сапоги. Слева, на широком, украшенном чеканными серебряными бляшками поясе висела длинная шпага или рапира, но в холодном оружии, в отличие от тактических ракет, Кайданов тоже не разбирался. Он лишь отметил, что рукоять и полусфера ("Как ее там?"), которая, по-видимому, должна была защищать руку, державшую оружие, богато украшены чернью.

"Что за…? – но у него даже подходящих слов не оказалось. – Что происходит?!"

Пойдете по главной улице…

"Пойти?"

Герман пожал плечами и неуверенно шагнул к воротам. Выходило, что незнакомец знал, что говорил, и, значит, ему, Кайданову, оставалось лишь последовать совету этого, черт знает, откуда взявшегося на его голову, таинственного Некто и отправиться на поиски старика Якова, кем бы этот Яков на поверку не оказался.

6

Если разобраться, полученные Кайдановым объяснения могли оказаться или исчерпывающими, или, напротив, совершенно недостаточными. Сразу за воротами начиналась довольно прямая улица, уводившая куда-то в глубину города, но была ли она той самой, о которой говорил Некто Никто, или нет, сказать было трудно. Улица была не особенно широкой, во всяком случае, на взгляд Германа она была узковата, чтобы называться "главной", а дома, ее образующие, никак не могли сойти за выдающиеся образцы архитектуры. Табличек с названием здесь не оказалось тоже, что было, вероятно, естественным для средневекового города – а город был, очевидным образом, средневековый – так что Кайданову оставалось только надеяться, что он не ошибся и все делает правильно.

Он шел по пустынной мощеной булыжником улице, полого поднимавшейся куда-то вверх, слышал стук своих подкованных сапог о камни мостовой, и рассматривал двух и трехэтажные дома, стоявшие слева и справа от него. По первому впечатлению, большинство из них были необитаемы, но при том отнюдь не выглядели заброшенными, и на руины похожи не были тоже. Потом улица сделала неожиданный поворот, и Кайданов увидел первого живого человека. Прямо в дверях высокого и узкого – два крошечных окна по фасаду – дома сидел в деревянном кресле молодой мужчина в белой рубахе до пят, какие носят арабы – Кайданов никак не мог вспомнить, как она называется, бурнус или галабия? – и курил трубку. На араба мужчина похож не был, он был рыжим и сероглазым, и к тому же держал в руке бокал с вином, а вот про то, что мусульмане вино не употребляют, Герман знал совершенно точно. Конечно, все знакомые Кайданову татары пили водку, то есть ее пили, в основном, мужчины, женщины, как и большинство других знакомых Кайданову женщин, предпочитали вино. Но, с другой стороны, эти татары точно так же, как и Венька Розенблат, ели и свинину, которая ни татарам, ни евреям вроде как тоже не полагалась. Однако еще с другой стороны, татары не арабы, а советские граждане и белых рубах до пят не носят.

– Здравствуйте, – сказал Кайданов, останавливаясь перед курильщиком. – Вы не подскажете, это "Главная" улица?

– Так, – коротко ответил мужчина и, утвердительно кивнув, с любопытством посмотрел на Кайданова.

– А Торжище?

– Там, – рыжий "араб" показал рукой, с зажатой в ней трубкой, вперед и вверх.

– Спасибо, – поблагодарил Герман и, неуверенно повернувшись, пошел дальше.

– Не за что, – сказал ему в спину человек, и тут до Кайданова дошло, что короткий их разговор происходил на двух разных языках: он, Кайданов, говорил по-русски, а рыжий – по-немецки, которого Герман отродясь не знал, но сейчас, вот буквально секунду назад не затруднился понять.