Рыцарь Хаген

Наконец перед ними замаячил просвет.

— Вот и наш дом, господин, — сказала Хельга.

Хаген шагнул вперед, пытаясь разглядеть в тумане маленький домик, на который показывала девочка. Хижина была не больше хлева — удивительно, как здесь могли жить люди! Крыша была сколочена из грубо обтесанных бревен, щели законопачены мхом и соломой. Рядом с дверью виднелось единственное крохотное окошко, прикрытое массивным ставнем. Из трубы курился тоненький дымок. Должно быть, огонь в хижине горел очень слабо — только для того, чтобы хоть немного прогнать холод и сырость. Навстречу им из-за дома, громко залаяв, выскочил косматый серый пес.

Хаген едва заметно покачал головой:

— Твоя мать дома?

Собака, оскалив пасть, преградила ему путь, не смея приблизиться к незнакомцу в темной одежде, будто чувствуя его превосходство.

— Тихо, Фенрис! — приказала Хельга. Она обернулась к Хагену: — Да, господин, она дома. Но ты и в самом деле хочешь… — Она смущенно улыбнулась. Теперь, когда они были уже дома, ее, видимо, начали одолевать сомнения: правильно ли она поступила, приведя сюда чужого? Рыцарь он был или нет — она ничего не знала о нем и его намерениях.

— Я поговорю с ней, — решил Хаген.

Девочка кивнула. Кулачки ее сжались так, что под кожей проступили косточки, глаза вновь наполнились страхом. Хаген подбадривающе кивнул ей и направился к дому.

Должно быть, его шаги услышали в хижине. Дверь отворилась, и из дома вышла женщина, остановившись в тени приземистого крыльца, будто не желая подставлять лицо дневному свету.

— Это твоя мать? — вполголоса спросил Хаген. Хельга не ответила, и, расценив ее молчание как согласие, он шагнул вперед, — Ну пойдем же, — пробормотал он. — У меня мало времени.

Мать Хельги была невысокого роста, худенькая, как и ее дочь. Хаген с любопытством уставился на нее. Она выглядела куда старше, чем он ожидал, судя по возрасту девочки, — но старухой ее назвать было нельзя. Волосы женщины поседели, но оставались густыми, а глаза, окруженные сеткой морщинок, глядели ясно и живо. Хаген не смог прочитать в них ни удивления, ни испуга. Поверх платья на длинном витом шнуре висел маленький костяной крестик. Странно — христианский символ совершенно не вязался с обликом женщины.

— Приветствую тебя, Хаген из Тронье, — произнесла незнакомка, когда Хаген остановился перед ней.

Хаген не смог скрыть удивления:

— Ты… знаешь меня?

Старуха кивнула:

— Кто же не знает такого воина, как ты, господин! — Голос ее был молодым и совсем не вязался со сгорбленной фигурой и изборожденным морщинами лицом. Хаген отметил, что подобострастия, к которому он привык, общаясь с людьми из народа, в нем не было. Лицо ее озаряла едва заметная улыбка.

Она покачала головой:

— Необязательно видеть тебя, Хаген, чтобы узнать. Я слышала, что ты возвращаешься в Вормс, — Она вздохнула, шагнула в сторону и кивнула на дверь: — Проходи и будь нашим гостем, благородный господин.

Хаген хотел было покачать головой, но, тут же передумав, принял приглашение. Старуха заинтриговала его. Что-то было в ней, невыразимое словами, что волновало его душу. Он испытывал такое же удивительное чувство, что и в присутствии Хельги, но сейчас оно было намного сильнее. Хаген невольно оглянулся, ища взглядом девочку, но ее нигде не было. Должно быть, от страха она убежала.

В доме оказалось темно и тепло, теплее, чем он ожидал, и только теперь Хаген заметил, как холодно было на улице. Туман пропитал влагой его так и не успевшее высохнуть платье; руки и ноги одеревенели. Хаген ощутил вдруг смертельную усталость.

Старуха следом за ним проскользнула в дом, прикрыла дверь и жестом показала на стол:

— Присаживайся, Хаген из Тронье. Я не могу предложить тебе много, но, если удовольствуешься хлебом и водой, будь моим гостем.

— Я не могу остаться, — отвечал Хаген. В темноте он пытался рассмотреть лицо женщины, но огонь в печи давал лишь тепло, а не свет. Однако можно было разглядеть убогую обстановку хижины — кроме стола и двух приземистых деревянных табуретов здесь стояли еще кровать с соломенным матрацем и массивный деревянный ларь. К стене над ним была прибита полка с домашней утварью. «Только одна кровать», — удивился про себя Хаген. Вслух он произнес:

— Мои спутники ждут на берегу реки. Они будут беспокоиться, что меня так долго нет. Я… пришел только из-за козы.

— Козы? — Старуха открыла ларь, извлекла оттуда деревянное блюдо и чистое полотенце, — Какой козы?

— Которую пасла твоя дочь, — Хаген начинал сердиться: смеется над ним, что ли, эта баба? Он вытащил из мешочка с деньгами монету и положил ее на стол, — Я ее покупаю. Мои люди голодны и хотят мяса. Думаю, этих денег будет достаточно.

Старуха пристально взглянула на него, затем наклонилась и взяла монету кончиками пальцев.

— Этого хватит, чтобы купить на рынке целых три козы. Ты очень щедр, господин. Но тебя ведь попросила об этом моя дочь?

— Я…

— До Вормса осталось полдня пути, — продолжала женщина, качая головой и кладя монету на стол. — И столько же времени тебе понадобится, чтобы забить козу и приготовить еду, — Она негромко рассмеялась, — Уже не в первый раз это глупое дитя засыпает на лугу, а Регис убегает от нее, господин. Но животные куда умнее, чем мы думаем. Коза вернется домой, когда наступит ночь и она проголодается. Забери свои деньги, Хаген из Тронье, благодарю тебя.

Нерешительно взяв монету, Хаген повертел ее в руке, не спуская глаз со старухи. Красноватый свет придавал ее чертам мягкость, и казалось, пропали даже морщинки вокруг глаз, словно она вдруг помолодела. Должно быть, в юности она была очень похожа на дочь.

— Не беспокойся, господин. Я не накажу Хельгу. Она еще ребенок, какой с нее спрос! А теперь присядь и раздели со мной угощение.

Хаген покачал головой:

— Я не голоден. И к тому же меня уже давно ждут.

— Ты привык не к хлебу и воде, — сказала женщина, — Тогда давай я хотя бы осмотрю твою руку — в благодарность, что проводил мою дочь через лес.

— Ты… — Хаген невольно поднял руку и уставился на перчатку. — Откуда ты знаешь?..

— У меня есть глаза, чтобы видеть, господин. Сними перчатку, я обработаю рану. У меня есть целебная мазь.

И не успел он возразить, как старуха стянула с него перчатку. Скрюченные руки оказались на удивление сильными, кожа была нежной и гладкой, как у юной девушки.

— Выглядит не очень хорошо, — проговорила она, — Рана откроется, если ее не прочистить и не перевязать. Сядь вон туда и подожди немного.

Хаген молча повиновался. Старуха тем временем опять открыла сундук и, бормоча что-то себе под нос, принялась в нем копаться. Ее острые, костлявые лопатки торчали, точно пара крыльев, проступая из-под темного платья. Она низко наклонилась, и Хаген брезгливо отметил, что голова ее была покрыта струпьями.

Взгляд выхватил из темноты продолговатый предмет, висевший над дверью напротив. Не сразу в тусклом свете очага Хаген рассмотрел, что это был деревянный крест, похожий на тот, что висел у старухи на шее. Прямо под ним висели палочка для рунического письма и серебряный молот Тора.

Хаген удивленно вскинул брови. Старуха вернулась, неся в руках глиняный горшочек, наполненный вязкой темно-серой массой — очевидно, это была ее мазь.

Жестом Хаген показал на крест и молот:

— Как такое возможно? Христианский крест и эти, — он многозначительно подчеркнул слово, — языческие символы?

Старуха усмехнулась.

— Возможно, — отвечала она, — Вполне возможно, Хаген из Тронье, — Она развернула чистый платок и деревянной ложкой положила на него слой мази. Резкий неприятный запах распространился по хижине, — Наверное, воину из Тронье, сражающемуся под Бургундским Крестом, этого не понять.

Хаген встрепенулся.

— Я сражаюсь за Бургундию, — отрезал он, — А не за крест.

— Который начертан на гербе Бургундии лишь потому, что Рим распространяет христианство, и лучше бороться на сильной стороне, а не против нее, — добавила старуха, беря его руку.