Похищенный трон

– Держи за этот конец, я же возьмусь за другой. Посмотрим, дадут ли мне Четыре Пророка частичку своей силы.

Браслет украшали поясные изображения Четырех Пророков: юного Нарсе с едва пробивающейся бородкой; воина. Гимиллу, чье волевое лицо покрывали шрамы;

Шивини – воплощение материнской любви и доброты; и Фраортиша Старейшего, глаза которого сверкали черным янтарем. Хотя Таншар только что снял серебряную цепь со своего плеча, она была прохладной, почти холодной на ощупь.

Прорицатель встал и поднял глаза на соломенную кровлю своего домика.

Абивард тоже посмотрел наверх. Он увидел лишь солому, но у него возникло странное ощущение, будто взор Таншара проникает сквозь крышу до самого дома Господнего по ту сторону небес.

– О прозрении молю, – пробормотал Таншар. – Вашей волею о прозрении молю… – Глаза его широко раскрылись и застыли, тело напряженно замерло.

В левой руке Абиварда, которой он держал цепь, закололо, будто он отлежал ее. Он опустил глаза. По образам Пророков пробежала золотая искорка. Она остановилась на лице Фраортиша Старейшего, и его немигающие янтарные глаза словно ожили на мгновение и посмотрели в глаза Абиварду.

Сильным, повелительным голосом, ничуть не похожим на собственный, Таншар произнес:

– О сын дихгана, зрю я широкое поле, но оно не есть широкое поле, зрю башню на холме, где утратится и обретется честь, и щит серебряный, сияющий над узким морем.

Серебристый свет в глазах Фраортиша померк. Таншар, похоже, приходящий в себя, тяжело опустился на стул. Когда Абивард решил, что прорицатель окончательно вернулся в мир колченогих плетеных стульев и умопомрачительного разнообразия ароматов с базарной площади, он спросил:

– Что же все это значит… то, что ты сказал? Возможно, Таншар не совсем еще вернулся в реальный мир: его здоровый глаз смотрел так же бессмысленно, как и тот, что затуманила катаракта.

– Я изрек пророчество? – спросил он робким, срывающимся голосом.

– Да, да, – нетерпеливо сказал Абивард, повторяя слова, как отец. Он передал Таншару слова, которые тот произнес, стараясь воспроизвести их в точности и ничего не упустить.

Прорицатель откинулся было на спинку стула, но передумал – стул угрожающе затрещал под ним. Старик забрал браслет у Абиварда и намотал его на руку повыше локтя. Его кожа напоминала пергамент. Это, похоже, прибавило ему сил. Он медленно проговорил:

– О сын дихгана, я ничего не помню, и говорил с тобой не я. Кто-то – или что-то – воспользовалось мною как орудием. – Несмотря на жару и духоту, он вздрогнул. – Как ты видишь, я далеко не юноша. За все годы, что я занимаюсь разгадыванием того, что ждет впереди, такое случалось со мною лишь дважды.

По спине и рукам Абиварда пробежали мурашки. Он почувствовал себя лицом к лицу с чем-то огромным, непостижимым, превосходящим всякое понимание. Он осторожно спросил:

– А что произошло те два раза?

– Один раз ко мне пришел тощий караванщик, ты тогда только что родился, сказал Таншар. – Тощим он был от голода. Он сказал мне, что я напророчил ему груды серебра и драгоценных камней. Теперь он богат И живет в Машизе.

– А второй?

Абиварду на мгновение показалось, что Таншар не ответит. Лицо предсказателя сделалось отрешенным и очень, очень старым. Потом он проговорил:

– Знаешь, когда-то я и сам был молодым… И была у меня подруга, готовая вот-вот родить мне первенца. Она тоже попросила меня заглянуть в будущее.

Насколько Абивард знал, Таншар всегда жил один.

– Что же ты увидел? – шепотом спросил он.

– Ничего. Я не увидел ничего. – И вновь Абивард усомнился, что старик продолжит рассказ. Но через некоторое время прорицатель произнес:

– Четыре дня спустя она умерла в родах.

– Упокой ее Господь. – Слова эти показались Абиварду пустыми. Он положил ладонь на тощее колено предсказателя:

– Один раз к добру, второй – к худу. А теперь вот я. Что означает твое пророчество?

– О сын дихгана, я не знаю, – ответил Таншар. – Могу лишь сказать, что все это лежит в твоем будущем. Где, когда и что воспоследует, я угадывать не стану и не стану лгать, утверждая, будто могу угадать. Ты сам откроешь для себя смысл пророчеств, либо они откроются перед тобой – это уж как на то будет Господня, воля.

Абивард достал три серебряных аркета и вложил в ладонь прорицателя. Таншар подбросил монеты на ладони, послушал их звон, потом покачал головой и вернул деньги Абиварду:

– Ежели угодно, отдай их Господу, но только не мне. Не я говорил эти слова, пусть даже они и произнесены через меня. Я не могу принять за них твои деньги.

– Пожалуйста, оставь их себе, – сказал Абивард, оглядывая чистый, но пустой домик. – По-моему, тебе они нужнее, чем Господу.

Но Таншар вновь покачал головой, отказываясь принять деньги:

– Говорю тебе, они не для меня. Если бы я предсказал тебе будущее обычным путем, определяя грядущее по движениям браслета Пророков между твоей рукой и моей, я охотно взял бы плату, поскольку честно заработал бы ее. Но за это нет.

Среди прочего Годарс научил Абиварда распознавать, когда человек упорно стоит на своем и когда следует ему уступить.

– Да будет так, как ты сказал. – Абивард швырнул аркеты в окно. – Пусть Господь решит, куда лежит их путь и с кем.

Таншар кивнул:

– Ты правильно сделал. Пусть пророчество, услышанное тобою через меня, пойдет тебе только во благо.

– Да будет так, – повторил Абивард. Поднявшись со стула, он низко поклонился Таншару, словно перед ним был представитель высшей знати. Похоже, это огорчило предсказателя еще больше, чем полученное столь необычным путем пророчество. – Прими хотя бы поклон, во имя Господа, – сказал Абивард, на что старик неохотно согласился.

Абивард вышел из дома прорицателя. Прежде у него была мысль еще немного поторчать на базаре, купить какую-нибудь ненужную мелочь, чтобы поглазеть на молодых женщин, а может, и поболтать с ними. Но сейчас ему стало не до того.

Он всмотрелся вдаль – выжженная земля простиралась до реки Век-Руд. В это время года на ней почти ничего не росло. Означает ли эта земля то поле, которое не есть поле? Самое трудное в пророчествах – суметь их правильно истолковать.

Он повернулся и посмотрел на склон холма, на вершине которого примостилась крепость. Та ли это башня, где утратится и обретется честь? Абиварду крепость казалась не особенно похожей на башню, но кто может знать, как все выглядит в очах Господних?

А море? Означают ли слова Таншара, что в один прекрасный день он увидит море, как ему и мечталось? О каком именно море говорил прорицатель? И чей серебряный щит воссияет над морем?

Сплошные вопросы – и ни одного ответа. Абивард подумал, не лучше ли было получить обычное предсказание. И решил, что нет. Хотя пророчество и непонятно, оно во всяком случае означало, что ему суждено участвовать в великих событиях.

– Не хочу я видеть, как жизнь течет мимо, а я лишь считаю дни, – сказал он.

Несмотря на все отцовское воспитание, он был еще очень молод.

В последующие дни и недели Абивард завел обыкновение подолгу смотреть со стен на юг и на запад. Он знал, чего ждет. Знал и Годарс, время от времени подшучивавший над новым занятием сына. Но и сам дихган проводил немало времени на углу, где сходились восточная и южная стены.

Заметив приближающегося к крепости всадника, Абивард почувствовал, что не зря подолгу стоял здесь. В правой руке всадник держал нечто необычное. Сначала Абивард разглядел лишь зыбкое движение и только позже понял, что это колышется знамя. А потом увидел, что знамя это – алое.

Он издал торжествующий вопль – все находившиеся в крепости посмотрели в его сторону.

– Боевое знамя! – крикнул он. – Знамя, войны пришло к нам из Машиза!

Абивард не знал, где в этот момент был Годарс, но не прошло и минуты, как отец стоял на стене рядом с ним. Дихган тоже устремил взгляд на юг.

– Воистину это знамя войны, несомненно, – сказал он. – Давай спустимся вниз и встретим гонца как подобает. Пошли.