Месть Владигора

Грунлаф поджидал, и каждый был пристроен к месту, собрал он в горнице своей князей борейских Гилуна, Старко и Пересея, оставив за пределами дворца младших воевод, потому что только с главными вождями толковать хотел о замыслах, к походу против Ладора подвигнувших его.

Когда за столом с чарами густого меда, браги, с большими братинами пива, с угощением немалым, щедрым расселись борейские князья, Грунлаф увидел на лицах союзников недовольство, раздражение, чуть ли не злобу. К угощению почти и не притронулись они, обидев этим властителя Пустеня. Бросали на хозяина косые взгляды, тихо меж собою перебрасывались фразами короткими. Наконец не выдержал Грунлаф. По длинной бороде рукой провел, с чарой, доверху медом налитой, поднялся, отвесил гостям поклон чинный. Заговорил:

— Благородные князья и воинские предводители, на самом деле пригласил вас я в Пустень не для пира. Пир богатый мы на чужой земле устроим, когда победу полную одержим над врагом. Похоронив злодея, как дохлую скотину, во дворце его и развеселим мы наши честные, жадные до боя сердца. Сейчас же — закуска только…

Чару поднес к губам, приглашая и других князей последовать его примеру, но лишь Пересей, князь коробчакский, поддержал Грунлафа. Гилун же и Старко еще сильнее омрачились, а гаруд Гилун ковш свой даже отодвинул, что не осталось незамеченным Грунлафом. Встал Гилун. Был он роста невеликого — Грунлафа едва ли не на голову ниже. Узким плечам его ширины не прибавляла мантия, стянутая на правом плече богатой золотой запоной, но во взоре виделось столько упорства, мужества и гордыни, что, казалось, тронь его сейчас хотя бы словом, брось в сторону его взгляд косой, и тут же удар меча будет ответом, какой бы статью богатырской ни обладал обидчик этот.

Сказал Гилун:

— Закуска, говоришь? Нет, что-то не больно похоже на закуску, Грунлаф, то, чем потчуешь ты нас сейчас. Видно, умаслить хочешь, да только, скажу я тебе, не по празднику яства — скудноваты.

Грунлаф вспыхнул:

— Повара мои в Борее лучшими всегда считались, а меды такие трудно во всем Поднебесном мире отыскать. Постой, дай переменю. Есть еще в запасе!

Гилун с насмешкой рукой махнул:

— Да уймись ты, Грунлаф, уймись! Будто невдогад тебе, о чем я толкую. Если б даже кучерской едой, потрохами с кислым пивом, накормил и напоил меня, и тогда бы я тебе ни слова не сказал, благодарен остался бы. О походе, который ты затеял, я речь веду и размышляю так: выгоды войны против Синегорья, с которым в мире мы уж третий год, не вижу!

— Как не видишь? — нахмурился Грунлаф. — Еще отец твой благородный Шипка и дед твой же Братила бились с синегорцами и именно потому считали счастливыми годы своих княжений. Синегорцы — наши заклятые враги, и если всего два года живем мы в мире, то это ни о чем не говорит: не о борейцах ли памятуя, измыслил Владигор новое оружие свое, самострел?! Хвала Перуну, что хитростью нам удалось тайну ту открыть и теперь всяк может делать самострелы да и стрелять из них!

Гилун недовольно передернул плечами:

— И вновь ты напраслину городишь, Грунлаф! Если бы против борейцев замышлял князь синегорский применить свое оружие, так не прибыл бы к тебе, не представил его на всеобщее обозрение у врагов своих! Ты, Грунлаф, о сем и не говори нам. Сам знаешь, что не в самострелах дело. В поход же ты нас с собой позвал по такой причине: сам Кудруну-дочь в Ладор отправил с уродом мужем, мечтая захватить чрез эту хитрость все Синегорье, к рукам его прибрать! Что, поделился бы ты после с гарудами? С плусками бы поделился? Выдал бы землицы синегорской коробчакам? Нет, все мимо нашего носа бы пронес! А теперь, когда дочь твоя неведомо от чего скончалась, может, и не от злой руки, не от беды, а от болезни, в которой Владигор не виноват совсем, ты кличешь нас: идите, союзники, будем Синегорье воевать! Вот и скажи: по старинным ли обычаям, по доброму ли к нам расположению к себе зазвал? Что получат плуски, гаруды, коробчаки от военного союза с игами? Если полагаешь, что обиду нанесли тебе синегорцы, так иди на них со своей дружиной, со своим ополчением. Мы-то здесь при чем?

Гилуну вторя, заговорил широколицый, румяный, с коротенькой бородкой князь коробчаков Пересей, вливавший в себя напитки Грунлафа куда проворней, чем Гилун:

— И впрямь, благородный Грунлаф, невиданное ты затеял предприятие: поход среди зимы! Кто по времени-то зимнему на войну идет? В длительном пути дружинникам и ратникам одежда теплая нужна, еды больше, чем обычно… А о ночлеге ты подумал? Тут легонькими шатрами не обойтись, на каждой стоянке домишки надобно рубить али рыть землянки. Да и завоюем ли мы Синегорье? Это еще бабушка надвое сказала. Владигор — отважный воин да и воевода славный. Хочешь подойти под Ладор? Осадой его взять? Так князь Владигор осады не допустит: в открытом поле нас одолеет. Ты же все про свое талдычишь: стены крепкие ладорские мне нипочем, войдут в столицу дружины соединенные плусков, гарудов, коробчаков!

Тут, видя необходимость и свое словечко вставить, заговорил Старко, широкогрудый плусский князь, мастер великий на мечах рубиться да дротики метать:

— Ну обложим мы Ладор — пускай. Так в Ладоре, слышал я, запасов собрано зерна, соленого мяса, всяческого питья года на полтора. Да к тому же тысяч до десяти умелых воинов, а если нужда придет — бабы, дети, старики на стены взойдут. Вот мы и попадем в силки — увязнем возле Ладора этого, как мышь, в смолу попавшая: взять город не сумеем, в открытом бою Владигора с дружиной не сломить, домой податься не солоно хлебавши тоже стыдно. Зачем позвал нас в Пустень, Грунлаф? За смерть дочки твоей мстить, и только?

Грунлаф не ожидал, что вожди главнейших племен борейских с таким недоброжелательством отнесутся к походу на Ладор. Может, и пожалел он сейчас о том, что взял на себя смелость потребовать от плусков, коробчаков и гарудов проявить союзническую верность и явиться с дружинами и ополчениями по первому зову. Да дело было сделано, и теперь уж нельзя было отказываться от начатого. Правда, понимал теперь Грунлаф, что и впрямь лишь злоба и желание отомстить руководили им, когда отправлял послов к союзникам.

Изобразив на красивом своем лице великую заботу и огорчение, Грунлаф ответил вождям:

— Князья благороднейшие, уж не отрока ли несмышленого увидеть захотели вы во мне? Не было б у меня причин весомых звать вас в поход против Владигора, сидели бы вы дома близ теплых очагов своих. Владигору же я обвинение намерен бросить в том, что он умышленно жизни лишил свою супругу, дочь мою Кудруну. Знаю об этом твердо. Похода же вы зимнего не бойтесь. В зиме найдем мы и своего союзника: весною, летом топи нам помешали бы, реки и озера, в количестве немалом преграждающие путь от Бореи в Синегорье. Теперь же, распорядившись заготовить множество саней, которые повезут пеших воинов и поклажу, в какую-то неделю доберемся мы до Ладора, имея ночлег в пути в попутных деревнях. Едва прибудем в Синегорье — а быстрый переход позволит налететь нам на врагов молниеносно, как налетает ястреб на спящую тетерку, — синегорские селения со всеми их запасами продовольствия окажутся в наших руках.

Пленных мы частью перебьем, частью же отправим в Пустень или в столицы плусков, гарудов или коробчаков. Там станут они рабами, не имея возможности когда-нибудь всадить нам в спину нож, соединившись в Ладоре с дружиной Владигора. Ладор к весне окажется окруженным, и Владигору придется или принять осаду, надеясь лишь на собственные запасы хлеба, или выйти в поле. Но может ли он быть уверен в победе? Да, Владигор — храбрейший, умнейший витязь, он способен биться с двумя десятками борейцев сразу. Но ведь не каждый синегорец таков! Несдобровать Владигору, когда против его войска выступят наши дружины с пятикратным перевесом в силах. Да и не решится он на сражение в чистом поле близ стен ладорских. Известно, как такие отчаянные действия не спасали, а губили города! На плечах подобных безрассудных защитников в город влетали враги, и уж тогда никто не спасался от меча: ни женщина, ни младенец, ни старик, не говоря уж о мужчинах!