Оскал Фортуны. Трилогия (СИ)

Жрец издали заметил Алекса, расхаживавшего у закрытых ворот казарм. "Чтото мой охранник занервничал? – усмехнулся про себя Тусет. – Кажется, он всетаки неравнодушен к девчонке. Это плохо".

Носильщики опустили паланкин.

– Айри здесь. Жива, здорова, – доложил юноша. – Но без распоряжения начальства ее не отпустят. Десятник ушел со стражниками в город, а стратег на службу еще не явился.

– Где его можно отыскать? – нахмурился жрец.

– Писец сказал, что дома.

– Где он живет? – отрывисто спросил Тусет.

– Неподалеку от храма Сухара всенасущного.

Жрец повернулся к старшему из носильщиков.

– Это не так далеко, маг, – прогудел тот.

– Подождите, мудрец, – остановил Тусета охранник, когда тот собрался сеть в паланкин.

– Что еще? – нахмурился келл.

– Давайте отойдем, – предложил Алекс, и жрецу это сразу не понравилось. Но он уже привык доверять своему охраннику.

– Здесь Нарон, – вполголоса проговорил юноша, когда они подошли к стене казармы.

– Где? – не понял старик.

– В тюрьме, – усмехнулся Алекс. – Сидит со вчерашнего утра.

– За что?

– Пришла быстроходная бирема с послами магистрата Милеты, – стал рассказывать юноша. – По их требованию городская стража и задержала Нарона.

– Ты не можешь толком объяснить, в чем его обвиняют? – не сдержавшись, рявкнул жрец.

– В ночь нашего отплытия в Милете ограбили храм богини мудрости, – так же не торопясь, продолжал Алекс. – По утверждению послов награбленное вывезли на его корабле.

– Приказчик Мальтус?! – вскричал Тусет. – Шерсть!

– Вы правы, мудрец, – кивнул юноша. – В тюках оказалась сухая трава, камни и овечий помет.

Жрец с силой ударил посохом о землю.

– Треплос! Сюда иди!

Поэт, с тревогой наблюдавший за их беседой, стрелой подлетел к господину и поклонился.

– Ты знал, кто такой Мальтус?

Юноша побледнел.

– Я способен многое простить, – процедил сквозь зубы жрец. – Но ограбить храм!!!

Треплос рухнул на колени.

– Я не знал! Клянусь всеми богами, я не знал! Он сказал, что им надо срочно уехать из города изза долгов!

– А про то, что никакой шерсти нет…

– Мальтус говорил, что вывозит свои пожитки! Коечто из вещей и все! Поверьте мне, господин! Я бы ни за что не связался с грабителями…

Посох Тусета звонко хлопнул по спине юноши.

– Мерзавец!

– Он не виноват, мудрец, – проговорил Алекс. – Если бы он знал про ограбление, то не пришел бы к тебе.

– Почему? – жрец замер, удержавшись от второго удара.

– Нарон даросец уважаемый купец. Его не могут просто так казнить. Даже за такое преступление. На суд могут вызвать тебя, чтобы подтвердить его невиновность. Поэтому находиться в этот момент рядом с тобой для Треплоса смертельно опасно. По одному твоему слову его схватят как пособника грабителей.

Поэт поднял испуганное лицо и с благодарностью взглянул на охранника. Его рассуждения показались жрецу правильными. Но както не хотелось признавать это.

– Может быть, он просто дурак? – проворчал Тусет.

– Нет, мудрец, – Алекс улыбнулся. – Глупым было бы пытаться спрятаться в городе, не зная в нем никого. Но Треплос принял правильное решение. Он пришел к тебе и даже согласился стать слугой. А ведь он свободный гражданин Милеты.

Поэт счел нужным напомнить о себе.

– Господин маг, прости! Клянусь всеми богами, я не знал, что Мальтус собирается ограбить храм.

Юноша ткнулся лицом в мостовую.

– Я не могу тебе верить, – покачал головой жрец. – Лживый слуга должен быть наказан. Будь мы в Келлуане, я приказал бы бить тебя палками. А здесь… Иди куда хочешь.

– Нет, господин! – заплакал Треплос. – Не прогоняй меня. Обещаю, я никогда больше не буду тебя обманывать.

– Иди.

– Выслушайте меня, мудрец, – тихо сказал Алекс. – Оставьте его.

– Я послушал тебя и взял в дом лжеца! – сурово поджал губы Тусет. – Теперь, когда все выяснилось, ты опять заступаешься за него. Он тебе так нравится?

Губы охранника дрогнули в подобии улыбки.

– Если Треплос останется в Нидосе, то погибнет.

– Награда достойная лжеца! А ты еще встретишь красивого юношу.

– Вы напрасно обижаете меня, мудрец, – нахмурился охранник. – Он хороший поэт. Если останется жив, сможет сочинить новый гимн Сету или поэму о вашем беспримерном путешествии. Кто знает, вдруг она получится такой, что переживет века?

Жрец заколебался. Алекс наклонился вперед и тихо прошептал:

– А главное, он не сможет тебя предать.

– Почему? – одними губами спросил келл.

– Потому, что иначе ты выдашь его милетским властям. Там еще долго не забудут ограбление храма.

Тусет удивленно посмотрел на Алекса. На миг ему показалось, что перед ним не юноша с первым пушком на верхней губе, а умудренный жизнью старик. Он отстранил охранника и приблизился к поэту, который поднялся с колен и с мрачной решимостью ждал решения своей судьбы.

– О чем ты еще мне соврал? – спросил жрец, снизу вверх глядя на поэта.

Юноша замялся.

– Я тоже бежал из Милеты. Только я никого не грабил!

– Долги? – поинтересовался старик.

– Нет, – поэт опустил глаза. – Советник Анатус грозился меня убить. Его жена родила рыжего парнишку. Вот он меня и заподозрил.

– А ты конечно ни причем? – не смог удержаться от улыбки Тусет.

– Но это уже не только моя тайна, господин, – потупил глаза поэт.

Жрец вздохнул, глядя на охранников. Потом, тяжело опираясь на посох, пошел к паланкину.

– Ты, Треплос, жди нас здесь. Алекс будешь сопровождать меня в казарму.

Поэт подскочил к Александру и раскинул руки, собираясь заключить его в объятия.

– Тихо! – предостерегающе вытянул руку Алекс. – Я не люблю, когда меня трогают.

Служанка торопливо поднималась на галерею гостиницы. "Десять дебенов серебра" сладчайшей музыкой звучали в голове слова толстого, непонятного келлуанина, поселившегося вчера днем. Сумма огромная для рабыни и всего лишь за футляр с папирусом. В Нидосе городские власти строго следили, чтобы собственники не выбрасывали на улицы постаревшие, и ставшие никуда не годными "говорящие орудия". Нищих хватало и без престарелых рабов. Догадливые хозяева быстро отыскали выход, стариков стали убивать, а тех, кто покрепче продавали на келлуанские каменоломни. Вот почему любой раб со страхом ждал наступления старости. Наиболее ушлые из них старались собрать хоть скольконибудь денег, с тайной надеждой выкупить себя. У служанки в тайнике уже лежал почти дебен серебра, но этого было все еще недостаточно. Толстяк дал ей строгие инструкции, что она должна делать, и пообещал заплатить три дебена. Но перед тем, как служанка ушла от него утром, он сказал: "Если у тебя будет возможность выкрасть папирус, я заплачу сразу десять…" Кажется, такой случай представился именно сейчас. Маг со слугами отправился в казармы городской стражи выручать свою рабыню. В номере никого нет. Правда служанка побаивалась волшебства. Хозяин вчера всем объявил, что келлуанский чародей заколдовал его гостиницу от воров. Испуганная женщина сразу же пришла к толстяку и решительно отказалась ему помогать. Мужчина засмеялся и успокоил ее, заявив, что защита будет работать только на проникновение снаружи, а она же придет изнутри. Это немного успокоило бедную женщину. Прихватив из комнаты хозяина ключ от номера мага, она поспешила на галерею. Улучив момент, когда двор опустеет, служанка открыла дверь и нырнула в комнату. Она сразу почувствовала странный, ни на что не похожий запах. Снаружи послышались шаги. Женщина присела так, чтобы ее нельзя было увидеть сквозь щель в ставнях. Ктото, тяжело отдуваясь, прошел мимо. Номер имел форму "Г". Заскочив за угол, служанка оказалась у кровати. Толстяк сказал, что футляр спрятан в сундуке, который стоит в комнате слуг. Женщина нырнула за циновку и едва не чихнула от неприятного запаха. В помещении царил полумрак, чуть рассеиваемый робким огоньком светильника, стоявшего на крышке сундука. Другой был у стены. Решив начать поиски с него, служанка откинула крышку. Рулоны тонких, дорогих льняных тканей любимого келлуанами белого цвета, какието одежды, бронзовые мечи. Чтобы лучше разглядеть содержимое, женщина протянула руку за светильником и вдруг замерла. По серебру вставшей на хвост кобры пробежала дрожь. Металлические веки открылись, и на служанку уставились мертвые и черные как сама тьма глаза. Пасть раскрылась, обнажив длинные ядовитые зубы, меж которых появился блестящий раздвоенный язык. Раздалось яростное шипение рассерженного гада.