Предательство среди зимы

— Дома сыграем в фишки, — пригрозил Семай андату. — И ты проиграешь.

Андат едва неуловимо пожал плечами.

— Я такой, какой я есть. Ты еще обвини воду в том, что она мокрая.

— Я так и делаю, когда она попадает мне на одежду.

Тот хихикнул, потом замолчал и повернул широкое лицо к Семаю. В хмурой гримасе андата читалось нечто похожее на беспокойство.

— Девушка.

— Что девушка?

— В следующий раз, когда она спросит, любишь ли ты ее, ты мог бы сказать «да».

Сердце Семая испуганно, по-птичьи подпрыгнуло в груди. Андат не изменился в лице, будто и вправду был высечен из камня. Идаан в памяти Семая рыдала, смеялась, сворачивалась калачиком в постели и беззвучно просила не отсылать ее прочь. Оказалось, любовь бывает очень похожа на грусть.

— Пожалуй, ты прав, — произнес Семай.

Андат улыбнулся с выражением, напоминающим сочувствие.

Маати разложил записи по широкому столу у задней стены библиотеки. Здесь непрестанный бой барабанов и завывание труб не так отвлекали, как в его собственных покоях. Пока поэт шел в библиотеку, набив рукава бумагой и книгами, его трижды обнимали и целовали женщины в масках, дважды какие-то люди совали ему в руки пиалы со сладким вином. Дворцы превратились в водоворот песен и плясок, и, несмотря на все свои лучшие намерения, Маати то и дело вспоминал о поцелуях. Так приятно выйти в люди, затеряться в толпе, найти партнершу для танцев, забыться в ее объятьях… Он уже много лет не позволял себе развлечений молодости.

Маати вернулся к загадке. Данат, которому судьба предназначила стать хаем Мати, вполне мог пустить слух о возвращении Оты. Ведь он выигрывал от этого больше других.

Вторым подозреваемым стал Кайин Мати, чья смерть уже подарила Маати три поцелуя. Правда, когда поэт тщательно расспросил слуг и рабов обоих домов, никто так и не вспомнил, чтобы к их хозяевам заходил человек, похожий на лунолицего ассасина. Ни Кайин, ни Данат не присылали вестей или указаний с тех пор, как приехал сам Маати.

Поэт поговорил с недоброжелателями хайских сыновей и выяснил следующее: Кайин страдал болезнью легких, малокровием и водянкой глаза. Он часто затаскивал в постель служанок, но ни одна не понесла; скорее всего, он был бесплоден. Данат любит помыкать слабыми, действует исподтишка и не держит слова, что и подтвердила гибель благородного и высокоученого Кайина. Триумф Даната — лучшее, что могло случиться с городом. Или худшее.

Искать заговор по дворцовым сплетням — как ловить капли дождя во время грозы. Каждый собеседник предложил Маати четыре — пять возможных объяснений, часто друг другу противоречащих. Конечно, преобладало мнение, что Ота — самый главный негодяй, который все это и затеял.

Маати символически изобразил взаимоотношения Даната и Кайина с каждым из знатных Домов — Камау, Дайкани, Радаани и еще дюжины. Потом с крупнейшими торговыми Домами, с любовницами — истинными и мнимыми, — с чайными, куда захаживали Данат и Кайин. Поэт даже записал клички их любимых коней. К сожалению, все эти каракули на бумажках, все проверенные и непроверенные слухи не доказывали, что хоть один из братьев причастен к смерти Биитры, покушению на Маати или убийству Ошая. Либо Маати слишком тупоумен, чтобы заметить закономерность у себя под носом, либо эта закономерность слишком хорошо от него скрывалась, либо он ищет вовсе не там. Ясно одно: во время двух последних нападений обоих братьев не было в городе, и они не прибегали к помощи наемников.

К тому же поэт им никак не мешал, более того, собирался найти Оту-кво. Это было на руку всем, кроме Оты. Маати закрыл глаза, вздохнул и снова открыл. Собрал все страницы и разложил по-другому в надежде, что теперь его осенит.

Из подсобки донеслась пьяная песня. В читальный зал, спотыкаясь, вошел улыбающийся и румяный Баараф, библиотекарь Мати. Испуская винные и спиртовые пары, он раскрыл объятья и неровными шагами приблизился к Маати, а потом обнял его как брата.

— Никто и никогда не любил эти книги крепче нас, Маати-кя! — воскликнул Баараф. — Боги, на дворе лучший праздник нашего поколения. Реки вина, горы еды, повсюду танцы… Я спрыгну с башни, если весной не родятся сотни младенцев, ничуть не похожих на папаш. А куда идем мы с тобой? Сюда.

Баараф описал рукой круг, включающий в себя книги, свитки и кодексы, полки, ниши и сундуки. Чуть не плача, библиотекарь покачал головой. Маати похлопал его по спине и усадил на скамью у стены. Баараф сел, уперся спиной в каменную стену и по-детски улыбнулся.

— Я не такой пьяный, как кажется!

— Конечно-конечно, — согласился Маати.

Баараф хлопнул по скамье рядом с собой. Маати не нашел слов для вежливого отказа, да и причин не садиться рядом с Баарафом не было. Поэту совсем не хотелось возвращаться к столу и опять ломать голову. Он сел.

— Что за хандра, Маати-кя? Все думаешь, как спасти выскочку?

— Разве есть такая возможность? Вряд ли Данат-тя отпустит его на свободу. Нет, я просто надеюсь, что его казнь будет справедливой. Только вот… Не знаю. Не нахожу ни одного человека, у кого были бы мотивы совершить все эти преступления.

— А ты про всех подумал? — спросил Баараф.

Маати развел руками.

— Мне хватит и этой загадки. Если появятся новые, отдамся на милость богов. Вот ты мне можешь сказать, у кого еще могли быть причины убивать Биитру, который не нажил ни одного врага?

— Он был лучшим из нас, — согласился Баараф и вытер глаза рукавом. — Славный человек…

— Значит, виновен один из его братьев. Боги, как жаль, что ассасина убили! Он мог бы нам рассказать, какая связь между убийством Биитры и нападением на меня. Тогда я хотя бы знал, решаю я одну загадку или две.

— Не обязательно, — заявил Баараф.

Маати принял позу, которая просила разъяснения. Баараф закатил глаза с видом превосходства, которое уже несколько недель проглядывало за его вежливостью.

— Не обязательно один из братьев, — объяснил Баараф. — Ты говоришь, что это не выскочка. Ладно, пусть так. Но потом ты утверждаешь, что в действиях Даната или Кайина нет никаких доказательств того, что виновны они. И вообще, зачем им это скрывать? Убийство брата для них не постыдно.

— У остальных вообще нет мотивов для убийства, — возразил Маати.

— У остальных? Или у тех, кого ты рассмотрел?

— Если дело не в наследовании, я не вижу повода для убийства Биитры. Если не причем мои поиски Оты, я не вижу повода убивать меня. Единственное убийство, которое вообще имеет смысл — это убийство Ошая, и то потому, что ему хотели закрыть рот.

— А почему ты решил, что дело не в наследовании?

Маати фыркнул. Даже с трезвым Баарафом тяжко быть в приятелях. А с растроганно-самодовольным и провонявшим вином Баарафом — еще хуже. Маати так раздосадовался, что почти крикнул:

— Потому что Ота Биитру не убивал! И Кайин, и Данат тоже, а на трон больше никто не метит! Или мне не рассказали про пятого брата?

Баараф изобразил позу учителя, который задает важный вопрос ученику. Эффект был немного испорчен тем, что его руки пьяно покачивались.

— Что случится, если погибнут все три брата?

— Ота станет хаем.

— Четыре. Я имел в виду четверых. Что, если они все погибнут? Если трон не достанется никому из них?

— Тогда утхайемцы сцепятся за трон, как бойцовые псы, и у кого окажется больше крови на морде, будет избран новым хаем.

— Значит, кто-то от этого выиграет, видишь? Все останется в тайне, потому что убийство целой семьи предыдущего хая испортит репутацию рода, не говоря уж о том, что им всем отрубят головы. Но вот тебе твое наследование и вот тебе новые преступники, помимо троих… четверых братьев.

— Красивая история. Если забыть, что Данат жив и вот-вот станет хаем Мати.

Баараф фыркнул и обвел величественным жестом весь зал.

— Что есть наш мир, кроме красивых историй? Что есть история, как не собрание правдоподобных рассуждений и удачной лжи? Ты ученый, Маати-кя, тебе это должно нравиться.