Песнь для Арбонны. Последний свет Солнца

Тем временем Валери, приближающийся к третьему плоту, плавно встал в своей подпрыгивающей лодочке — в его исполнении этот опасный трюк выглядел легким, — вытянулся вверх и в сторону и сорвал третий венок с шеста. Потом снова упал в лодку и начал яростно грести поперек реки, сосредоточившись на своей задаче. Люди, следящие с берегов и из окон над рекой, с переполненных кораблей, стоящих на якоре у берега, топали ногами и ревели, выражая бурное одобрение.

Лодке нужно было пересечь реку под слишком острым углом, чтобы попасть к четвертому и последнему плоту, и Валери работал веслом изо всех сил, чтобы его не пронесло течением мимо венка. Журдайн только что прыгнул здесь за венком и упал в воду. Валери Талаирский подгреб к тому краю плота, который был выше по течению, позволил течению развернуть свою маленькую лодочку, потом плавно встал, без видимой поспешности и суеты, поднял вверх весло и провел им вдоль шеста, висящего высоко над плотом и дальше, над рекой. Он зацепил им оливковый венок и снял его, пока его лодка стремительно проносилась под ним.

Так увидела эту сцену Лиссет, но все это происходило далеко от нее, когда быстрые облака закрывали луны, и вокруг толкались и кричали люди, когда сигнальный факел жреца Риан торжествующе взлетел к небу далеко вниз по течению Арбонны. Почему-то она бросила взгляд на корана из Гораута: неосознанная улыбка и почти мальчишеское выражение удовольствия появилось на его лице, и оно внезапно стало совсем другим, менее суровым и значительным.

— Мой кузен тоже стоит шестерых человек — нет, дюжины! — радостно воскликнул Бертран де Талаир, ни на кого в особенности не глядя. Одетые в зеленое кораны Мираваля зашевелились. Лиссет, которая в тот момент чувствовала все очень остро, сомневалась, что эн Бертран сказал это бездумно: почти во всем, что произносили они с герцогом Миравальским в присутствии друг друга, таились словесные кинжалы. Ариана, волосы которой снова были убраны и прикрыты капюшоном, что-то сказала Уртэ, что — Лиссет не расслышала. Ариана шагнула вперед и встала рядом с Бертраном, чтобы лучше видеть, как Валери приближается к концу дистанции.

Натянутые поперек реки веревки являлась последним препятствием. Громадный круглый щит с отверстием висел точно посередине реки, и через отверстие проходила веревка. С какой бы стороны от щита лодка ни проплыла, задачей соревнующегося было подпрыгнуть, ухватиться за веревку, а затем, перехватывая ее руками, пробраться под щитом, или над ним, или вокруг него, — что само по себе было крайне трудным делом, а затем добраться до противоположного берега.

Любой человек, который достигал этого места, должен быть необычайно проворным и сильным. Обычно протянутые через реку веревки их не смущали. Но эта была особенной. Эта была практически непреодолимой. Начать с того, что она была тщательно покрыта предательскими слоями воска. Прямо перед тем, как ее натянули поперек реки, ее щедро смазали чистейшим оливковым маслом из прославленных рощ и масляных прессов в холмах над Везетом. Потом ее натянули над Арбонной таким образом, чтобы она провисла достаточно низко посередине, и несчастному искателю приключений, который сумел добраться до нее, пришлось подтягиваться, скользя ладонями по резко уходящей вверх веревке к удручающе далекой платформе на берегу, где его ждали триумф и слава.

Лиссет, которая уже три года наблюдала за этими соревнованиями на реке во время карнавала летнего солнцестояния, ни разу не видела, чтобы хоть один человек приблизился к щиту; она никогда не видела, чтобы кто-нибудь преодолел этот щит. Но она видела многих неоспоримо грациозных мужчин, которые становились комично беспомощными, пытаясь пролезть через отверстие в щите, или мрачно повисали, словно пришпиленные яркими лучами наблюдающих лун, не в силах двинуться с места, беспомощно болтая ногами над стремительно бегущей водой.

Она знала, что во всем этом есть особый смысл; во время карнавала во всем содержится особый смысл, даже в кажущихся тривиальными или безнравственными поступках. Все превращения и изменения этой священной ночи, выходящей за рамки ритмов и событий года, находят чистейшее воплощение в этих залитых светом факелов и лун образах талантливых мужчин, вдруг сделавшихся неловкими и беспомощными. Они были вынуждены либо смеяться над собственной неловкостью, повиснув на скользкой веревке, либо, если они были слишком чопорными, чтобы принять участие в общем веселье, терпеть насмешки вопящей толпы.

Однако никто не смеялся над Валери Талаирским в эту ночь, и в нем не было ничего, даже отдаленно напоминающего веселье, когда он направил свою крохотную лодочку прямо на щит. Приблизившись к веревке, он снова встал и без колебаний, точным, экономным движением подтянулся на ней и подбросил свое тело в воздух слева от щита. Плотно прижав колени к груди, словно акробат, выступающий на пиру, он позволил инерции перенести себя по дуге. В верхней ее точке он отпустил скользкую веревку и грациозно взлетел в воздух, а потом снова опустился вниз, будто это было самым легким и естественным в мире в эту ночь или в любую другую ночь, по другую сторону от щита.

Несмотря на затаенное предвкушение комичной неудачи, жители Тавернеля и все, кто приехал в город на карнавал, умели распознать превосходство мастера, когда видели его. Раздался взрыв восторженного одобрения при виде такого изящного прыжка. Крики и аплодисменты оглушили всех. Лиссет, стоя на причале у старта, услышала резкий, восторженный, изумленный хохот рядом с собой, обернулась и успела увидеть бородатое лицо гораутского корана, сияющее от удовольствия. Но на этот раз он поймал ее быстрый взгляд; их глаза на секунду встретились, потом он поспешно отвел взгляд, словно смутился, что его увидели таким. Лиссет хотела что-нибудь сказать, но передумала. Она снова повернулась, чтобы посмотреть, как Валери справляется с веревкой.

И поэтому увидела благодаря какому-то трюку, углу зрения, вспышке факела далеко внизу на темной реке, как стрела — с белым оперением, запомнила она, белым, как невинность, как зима в середине лета, как смерть — упала с вершины своей длинной, высокой дуги и поразила корана в плечо, сбросив его, обмякшего и беспомощного, с веревки в реку, а смех в ночи перешел в испуганные вопли.

Блэз тоже это увидел краем глаза. Он даже отметил, чисто рефлекторно, с инстинктом профессионала, два высоких купеческих дома из темного дерева на берегу, откуда могла прилететь стрела, спускаясь под таким углом. И он тоже увидел при свете факелов и при ускользающем свете белой луны, теперь выплывающей из-за облаков, белые перья, замеченные Лиссет. Но здесь была разница. Разница была в том, что он знал, что означают эти белые перья, и мелькнувшая еще раньше, в таверне, мысль полностью сформировалась в его голове и привела его в ужас.

К этому моменту он уже бежал. Ошибка, потому что карнавальная толпа вдоль края воды была плотной, а веревка, с которой упал Валери, находилась гораздо ниже по течению. Расталкивая людей и осыпая их проклятиями, работая кулаками и локтями, Блэз пробился сквозь орущую, бурлящую массу народа. На полпути он взглянул на реку и увидел, как Бертран де Талаир яростно гребет в одной из маленьких лодок. Конечно, ему самому следовало это сделать. Теперь Блэз проклинал самого себя и удвоил усилия. Один мужчина, пьяный, в маске, выругался и толкнул Блэза в ответ, когда тот задел его локтем. Даже не взглянув на него, вне себя от страха за Валери, Блэз ударил его в висок так, что тот отлетел в сторону. Он даже не мог сожалеть о случившемся, хотя у него мелькнула мысль — снова рефлекс — о возможности получить удар кинжалом в спину. Такое случалось в испуганной толпе.

К тому моменту когда он добежал до причала у веревки, лодочники вынесли Валери де Талаира из реки. Он лежал на пристани. Бертран уже был там, стоял на коленях рядом с кузеном вместе со жрицей и каким-то человеком, похожим на лекаря. Стрела застряла у Валери в плече; собственно говоря, рана не была смертельной.