Кузница Тьмы (ЛП)

- Уверен... теперь.

- Наставник оказался похуже, верно?

- Рождается глубинная горечь, сержант, когда твоя юность уходит далеко в прошлое. Когда боли в костях и мышцах соперничают с болью утраченных желаний, а сожаления терзают день и ночь.

Раскан обдумал сказанное со всем старанием, потряс головой: - Ваша способность прощать далеко превосходит мою, владыка.

- Я не говорю о прощении, сержант.

Раскан кивнул. - Верно. Но, лорд, ударь хоть какой человек моего сына...

- Хватит, - оборвал его Драконус более мрачным тоном. - Здесь дело не твоего ума, сержант. Но извинений не нужно - ты говорил от чистого сердца, я это уважаю. Даже начинаю верить, что лишь это следует уважать - не наше положение или участь.

Раскан промолчал, снова помешав похлебку. Он на мгновение забыл, какая пропасть пролегает между ним и лордом Драконусом. Говорил от чистого сердца, но бездумно и неосторожно. С другим высокородным такие замечания могли повлечь побои и даже лишение ранга.

Но Драконус так не поступает, он глядит в глаза любому солдату, даже любому своему слуге. "Ах, если бы он поступил так с единственным сыном".

- Свет костра показал мне, сержант, что у тебя сильно поношенные сапоги.

- Виной моя походка, лорд.

- Но здесь гораздо удобнее мокасины.

- Да, лорд. Но у меня их нет.

- У меня есть пара старых, сержант - могут оказаться великоваты, но если ты сделаешь как погран-мечи, набив душистой травой, они станут удобными.

- Владыка, я...

- Отказываешь мне в любезности, сержант?

- Нет, владыка. Благодарю вас.

Надолго наступила тишина. Раскан оглядывался туда, где погран-мечи скучились около костра. Виль крикнул, что отбивные готовы, но ни сержант, ни его господин не пошевелились. Несмотря на голод, душная вонь кровяного варева приглушила аппетит Раскана. К тому же он не мог уйти, не получив разрешения Драконуса.

- Круговорот звезд, - сказал Драконус внезапно, - означает погружение света во тьму. Эти звезды суть далекие солнца, бросающие свет на далекие и неведомые миры. Миры, возможно, похожие на наш. Или совершенно иные. Не важно. Любая звезда пробивает путь к центру, и в том центре смерть - смерть света, смерть самого времени.

Потрясенный Раскан не отозвался. Он никогда раньше не слышал таких мыслей - неужели это убеждения ученых Харкенаса?

- Тисте наслаждаются своим невежеством, - продолжал Драконус. - Не воображай, сержант, что такие вопросы обсуждаются при дворе. Нет. Вообрази себе надменное царство ученых и философов как гарнизон солдат, засидевшихся в слишком тесной близости. Неловких, обидчивых, злокозненных, отравленных амбициями. В этой общине измена и зависть охраняют предубеждения. Их знания подобны брызгам жидкой краски на уродливом камне - цвет может показаться красивым, но сущности скрытого внутри не изменит. Само по себе знание - не добродетель; оно похоже на доспехи и меч - доспехи защищают, но также изолируют, меч способен ударить и своего владельца.

Раскан помешал похлебку, ощущая себя до странности напуганным. У него не осталось мыслей, которые стоило бы изложить, любое мнение только выказало бы его собственную глупость.

- Извини, сержант. Я тебя озадачил.

- Нет, лорд. Боюсь, меня легко запутать подобными рассуждениями.

- Я излагал недостаточно ясно? Не позволяй титулу ученого или поэта, или лорда слишком себя смущать. Что еще важнее, не воображай, будто эти мужчины и женщины тебя выше, каким-то образом умнее или чище, ближе к идеалу, нежели ты или другой обычный обыватель. Мы живем в мире фасадов, но улыбки за ними одинаково злобны.

- Улыбки, лорд?

- Как улыбаются собаки, сержант.

- Собаки скалят зубы, когда боятся.

- Именно.

- Значит, все живут в страхе?

Свет костра едва озарял могучего мужчину рядом с Расканом; глубокий голос смутной фигуры казался выпущенным на свободу. - Я склонен считать, что почти всегда. Мы боимся, что наши мнения будут оспорены. Боимся, что наши взгляды могут назвать невежеством, самолюбием или даже злом. Боимся за себя. Боимся за свое будущее, свою участь. Страшимся мига смерти. Страшимся проиграть, не осуществив желаний. Страшимся, что нас забудут.

- Милорд, вы описываете мрачный мир.

- О, иногда возникают противовесы. Редко, на миг. Поводы для веселья. Гордости. Но затем страх выкарабкивается наружу. Всегда. Скажи, сержант: будучи ребенком, ты боялся темноты?

- Полагаю, все мы боялись, лорд, когда были щенками.

- И что в темноте пугает нас сильней всего?

Раскан пожал плечами. Он не спускал глаз с пляшущего пламени. Крошечный костерок боролся за жизнь. Когда догорели последние палки, угли начали мерцать и вскоре остыли. - Подозреваю, что-то неведомое. В темноте всякое может скрываться.

- Однако Мать Тьма выбрала ее вместо одеяния.

Дыхание Раскана замерло, застыв в груди. - Я уже не дитя, лорд. Мне нечего бояться.

- Иногда я гадаю, не забыла ли она о своем детстве. Не нужно отвечать, сержант. Поздно. Мои мысли блуждают. Как ты говоришь, мы уже не дети. Во тьме нет ужасов; миновало время, когда нас страшило неведомое.

- Лорд, теперь можно его остудить, - сказал Раскан, снимая ножом котелок с костра и опуская на землю.

- Тогда иди к остальным. Прежде чем мясо станет черным и жестким, как кожа.

- А вы, лорд?

- Очень скоро, сержант. Я буду смотреть на далекие солнца, размышляя о неведомых жизнях под светом их лучей.

Раскан встал - колени щелкнули, измученные скачкой мышцы запротестовали. Поклонился господину и побрел к второму костру.

Было темно, когда Аратан открыл глаза ощутив, что прижат к теплому телу, и мягкому и твердому, плотному как обещание; ощутил слабый пряный запах в неподвижном воздухе ночи. Одеяло укрывало двоих - рядом с ним спала Ферен.

Тут же сердце застучало в груди.

В лагере не осталось иных звуков, даже лошади успокоились. Он, моргая, смотрел на звезды и находил самые яркие на своих законных местах. Пытался думать о чем-то обыденном, старался не замечать прикорнувшее рядом теплое тело.

Сагандер говорил, что звезды лишь дыры в ткани ночи, истончение благой тьмы; и что в давние века не было звезд вообще - темнота была полной, абсолютной. Это было время первых Тисте, Век Даров, когда гармония правила всем и мир успокаивал самые тревожные сердца. Великие мыслители согласились в этом, настаивал учитель так сердито и упорно, что Аратан боялся задавать неподходящие вопросы.

Но тогда откуда пришел свет? Что лежит за покровом ночи и почему этого не было в Век Даров? Наверняка оно должно было быть с самого начала?

Свет был огнем вторжения, вечно воюющим, чтобы прорвать покров. Он родился, когда в сердцах Тисте впервые возник разлад.

Но в мире спокойствия и гармонии - откуда взялся разлад?

"Душа вмещает хаос, Аратан. Искра жизни не сознает себя, зная лишь нужду. Если искру не контролировать дисциплиной возвышенных мыслей, она обращается в пламя. Первые Тисте стали беззаботными, небрежно обращаясь с Даром. Некоторые сдались - их души ты и видишь пылающими за Покровом Ночи".

Она пошевелилась рядом. Затем перекатилась так, что легла к нему лицом, и подвинулась ближе, накинув руку сверху. Он ощущал ее дыхание на шее, чувствовал, как волосы касаются ключицы. Запах пряностей, казалось, окружает ее всю, исходит от дыхания и кожи, волос и жара.

Дыхание на долгий миг застыло, затем она вздохнула, подбираясь еще ближе, так что грудь уперлась ему в локоть. Потом и другая скользнула к руке мальчика.

А затем ладонь коснулась паха.

Найдя его твердым и уже влажным; если это и было свидетельством неудачи, она осталась невозмутимой, ладонью растерев исторгнутое по его животу и снова крепко обняв, переворачивая набок. Нога, поднятая и оказавшаяся сверху, была удивительно тяжелой. Другая рука с силой протиснулась под бедро, заводя его на вторую ногу, пока не стиснула между бедер.