Весенние заморозки (СИ)

Пот катился по его лицу бурной рекой. Он оперся на свой меч-бастард, чтобы отдышаться - не так-то просто изрубить в щепки четырехсотлетнюю сосну.

Меч выдержал это испытание с честью. Другой бы давно затупился. Эрик тоже выдержал. Другой бы давно повалился без сил, не чувствуя рук, плечей, спины, забыв о том, что у него есть тело и душа. Он - чувствовал, это-то ему и не нравилось.

Но на этом пятачке меж скал, нависшем над океаном, были еще сосны. Уничтоженная им была еще не самой большой.

Эрик огляделся.

День уже клонился к вечеру. С океана тянуло прохладой. Неяркие лучи солнца бродили в густо-зеленой хвое, являя глазу очарование этого места, которое не смог загубить своим мечом Эрик.

Он злобно ухмыльнулся.

-У меня много времени. Я вырублю все сосны, а потом по камушку раздроблю скалы.

-А что ты сделаешь с солнцем? С ветром? С океаном? Со своей памятью, в которой это место по-прежнему прекрасно?

Голос Филласта не содержал упрека. Он просто спрашивал - так, словно вопрос даже не был риторическим.

-Ты нечасто покидаешь свою башню, Филласт. Что привело тебя сюда?

Прежний спустился по тропе меж скал и подошел к Эрику.

-Мне здесь нравится. Мне нравилось это место еще до того, как Катаар создал людей. Здесь красиво.

-Я срубил сосну.

Взгляд Филласта, устремленный на Эрика, был очень серьезен.

-Это плохо. Ты больше никогда не увидишь это место таким, каким ты его помнишь.

-А ты, Филласт?

Эльф пожал плечами.

-Я видел его разным.

Не понять ему Прежних. У них совершенно другая система ценностей. Они смотрят на мир как бы со стороны, зачастую с очень неожиданной стороны. Или это только эльфы, а может, только Филласт? Других Прежних Эрик на своем веку не встречал.

-Как себя чувствует Верховный прорицатель?

Филласт неожиданно улыбнулся. Странно выглядела улыбка на этом лице без возраста, треугольном, слегка вытянутом, с острым подбородком, тонкогубым ртом, раскосыми глазами и высоким лбом, на который падали пряди редких волос золотистого с серебром цвета. Как вроде улыбнулся апрельский день, клонящийся к вечеру.

-Достаточно хорошо, чтобы покинуть замок еще до того, как я успел его проведать. Если Уиверу что-то втемяшилось в голову, его не остановить.

Эрик сжал зубы. К Верховному прорицателю у него была пара вопросов. Даже, если разобраться, всего один: 'Зачем?'

Зачем все это с ним? Кому от этого станет легче?

-Идем обратно в башню? - спросил Филласт, глядя ему в глаза.

Эрик чуть заметно мотнул головой.

-Боишься?

Кому другому Эрик рассмеялся бы в лицо. Этому же, странному Прежнему, которому чужда людская мораль, он хотел сказать правду.

Эрик боялся возвращаться в башню. В башне была Эрви, его любовь, боль и мучение. Его судьба. Ему было страшно видеть ее.

-Идем! - он шагнул вперед так резко, что Филласт еле успел отступить в сторону.

Подъем!

Подъем заканчивается.

Подъем...

Тропинка выскочила на ровное место. Меж косматыми лапами сосен проявились очертания башни.

Вообще, куда это он так торопится? Зачем? Может, остановиться? Остановиться. Вернуться. Бежать. Бежать без оглядки.

Шишка на тропе. Обычная сосновая шишка. Белки давно утратили к ней всякий интерес. Лежит себе в рыжих прошлогодних иголках хвои и вечнозеленых, вечных в своей зелени травинках. Никуда не торопится. Вечнозеленых, вечных травинках... Травинках. Вечных и зеленых. Нет цели, нет смысла - но разве это так важно для обычной сосновой шишки? Важно ли это вообще?

Поворот. Пень. Старый пень. Откуда здесь пень? Или он такой же вечный, как травинки? Есть лес - есть и пень. Идя по лесу, хочется иногда сесть, отдохнуть, подумать. Не сидеть же на травинках, вечных и зеленых? Есть пень. Хочется сесть и подумать. Отдохнуть. Вечный и зеленый пень. Отдохнуть и подумать. Но так не хочется думать! Сесть бы и отдохнуть, ни о чем не думать. Погреться на апрельском солнышке. Услышать песни лесных птах, гудение жука в хвое. Забыть обо всем. Вдохнуть солоноватый ветерок с океана. Он - сам по себе, ветерок - сам по себе. Забыть и отдохнуть.

Гудение жука в хвое. Хвое вечной и зеленой. Зеленый жук, зеленая хвоя. Зеленый-зеленый-зеленый!... Или этот бред кончится, или его стошнит.

-Так ты идешь?

-Иди, Филласт. Я... скоро приду.

Тошнота отступает. Легче. Уже легче. Сходить с ума не стоит.

Пень. Если он на него сядет, то не пойдет вообще никуда. И никогда. Зачем садиться? Чтобы отдохнуть, надо сначала устать.

Поворот. Еще поворот. За следующим поворотом будет башня.

Разве ему есть еще куда идти? Почему тогда не идут ноги, не хотят, словно они тоже - сами по себе?

За поворотом будет башня, а в башне будет Эрви.

Ему есть, куда идти! Есть! Туда, где звенит сталь, хрипят кони и льется кровь, где сила и слава, где гордые воины за что-то сражаются, убивают врагов и погибают сами, и память о них пребудет в веках, где мудрые полководцы творят победы - почет им и уважение воинов, благосклонность сильных и любовь слабых.

В башне будет Эрви, его законная жена.

А после победы воины и полководцы возвращаются домой. Их ждут жены и дети. Они гордятся своими мужьями и отцами. И ребенок, если его спросят, кто его отец, ответит с гордостью: 'Он Такой-то ЭахТакой-то', и больше ничего не добавит. И женщина, уязвленная грубостью случайного человека, скажет: 'Мой муж, Тот-то ЭахТот-то, нарежет тебя тонкими полосками!' - и устрашится случайный человек, прощения попросит.

Его законная жена, его любовь.

Но никто не спросит его потомков: 'Кто такие ЭахВеррелы?' Чем они славны, кроме как родством с бывшими императорами бывшей империи, длинным родословным древом да двумя-тремя словами в летописях? Что они сделали - для себя, для близких, для своего народа или против него, что-то, за что их знали бы все? Никто не спросит.

Дверь.

Ступенька.

Вторая ступенька.

Третья...

Что он ей скажет? Зачем он к ней идет? Кто он? Эрик, что служит бывшему воеводе Дигбрану из завоевателей, а до того служил четырем поколениям его предков? Уже нет. Кончено служение; больше века униженной гордости - на одной лишь надежде, что потом все будет иначе, будет так, как он мечтал. Восстанет из грязи род ЭахВеррелов, слава его ляжет сквозь тысячелетия надежной дорогой потомкам.

Оказывается, нет.

Второй марш винтовой лестницы. Скоро уже и второй этаж.

А она? Эрви, чем она заслужила его слова? Его ненависть? Простить такое невозможно.

Слегка скрипят ступени. Даже в шуме служб первого этажа их скрип гремит громом, отдает поступью судьбы. Бежать бы от такой судьбы! Но бежать от судьбы - значит, бежать ей навстречу.

Дверь. Хочется перестать дышать. Перестать быть. Дверь.

-Эрик?

Прятаться поздно.

Не прятаться - поздно.

Заплаканные глаза. Дрожащий голос... кто обидел эту девушку?

-Эрик, прости меня.

Кого???

-За что, Эрви?

Она застыла в двух шагах от него, как лист на ветру - следующий порыв ветра сорвет его, только вот непонятно, куда. Казалось, она в следующее мгновенье бросится к нему, но одновременно казалось, что умчится прочь.

Разве он что-то может поделать с тем, что любит ее?

-Не знаю. Эрик, но я же в чем-то виновна? Скажи, в чем!

Он молчал.

-Прости меня. Не можешь сказать - прости.

-Не молчи, Эрик!

Кажется, полтора года назад он что-то себе обещал? Он не будет судьей ее любви. Он не будет судьей своей любви. Он не спросит - зачем.

Эрик сделал шаг - нет, не шаг, просто движение вперед. И Эрви в тот же миг укрылась от его ненависти в его же объятиях.

Ему не надо было даже просить прощения. Вот и хорошо. Просить - лишний удар по гордости.

Книжку почитать?

Пыль была неизменным атрибутом библиотеки замка Скассл. Убирали здесь каждый день, но пыль и не думала исчезать. Тома и фолианты покрывались серым налетом, стоило ненадолго отвернуться. Пыль ложилась на одежду, на старинную - эпохи князя Риммора - мебель, кружилась в разноцветных лучах солнца, проникающих в огромный зал сквозь древнющие, еще эльфийской работы, витражи, в которых не было множества стекол, переплетенных металлом, но одно. Цвета стекла переходили один в другой, иногда резко, чаще - мягко, незаметно. Рисунок казался абстрактным, но в какие-то моменты, особенно когда луч солнца вдруг падал на витраж из-за туч, глаз воспринимал картину целиком - и становилось ясно, что это все те же грезы, мечты людей иных миров, воплощенные в стекле. Пейзажи, портреты, иногда нечто, не укладывающееся в основные направления изобразительного искусства. Перед каждым витражом можно было стоять часами. Наглядеться было невозможно.