Научи меня летать

— Всё-таки он воин воздушной армии Весны.

— И что с того? — грубо спросил один из стариков.

— Да ты дослушай, — одёрнули его сразу трое.

— Из отборных, значит, войск, — протянул лысый.

— Но ведь простой воин, — заметил третий.

— Мало ли, как их там учат, — откликнулся ещё голос.

— Ненадёжны все эти догадки.

— Однако Ченьхе же он одолел!

— То Ченьхе, а тут дело другое…

— … чужому верить нельзя! Нельзя!

— … войска Весны нас лихо били, верно у них какой секрет. Не зря же говорят: не спрашивай старого, а спрашивай бывалого.

Орур нахмурился. Он не пытался перекричать десяток стариков, каждому из которых не терпелось высказать своё мнение, но, созерцая спор, всё больше убеждался в принятом решении. Годы подарили летням перед ним трусость и осторожность. «Лучше вовремя испугаться, чем не вовремя умереть, — любили приговаривать они. — Осторожность — мать мудрости».

— Неподходящее всё это сейчас, — громко сказал человек, едва страсти улеглись. — Как вы не видите: настал такой момент, когда нужно поступить не так, как прежде. Нужно изменить привычкам… Да, именно! Не поможет нам осторожность, да и отчаянная храбрость не поможет — если не будет её направлять уверенная рука, спокойный ум. Нам нужно что-то необычное, новая тактика, которая удивит и опрокинет врага. Может быть, не бояться надо того, что он не человек, а радоваться этому. Меня он поймал, так ведь и Марбе зацепил чем-то, да и с Ченьхе, верно, не в силе одной дело было. И ведь правильно говорите: била нас армия Весны, и почти без потерь для себя — легко, будто в сказке. Пусть оружие у них лучше было и выучка — не в том их секрет.

Старейшины уставились на него: кто озадаченно, кто подозрительно.

— Так ведь он же и довёл до войны, — наконец, произнёс третий.

— Ой ли, — неожиданно откликнулся лысый. — Да просто соседи наши сообразили, что никакого проклятия акаши нет. Или ты думаешь, если мы спиной повернёмся к уану, чужие войска, довольные, тут же уйдут с нашей земли?

Четверо старейшин едва слышно засмеялись. Третий побагровел и хотел ответить, как вдруг, точно эхо, взрыв хохота донёсся снаружи. Летни переглянулись и высунули головы во двор. Людям, покинувшим свои дома и знавшим, что возвратятся они на пепелища — и то если возвратятся — смеяться было решительно не с чего.

Во дворе никого не оказалось. Даже стражники, которым приказано было охранять собрание, самовольно покинули посты. А хохот по-прежнему доносился из-за крепости, с заднего двора.

— Я посмотрю, — решил Орур, но все старейшины увязались за ним.

Стоило им повернуть за угол, как они увидели людей. Те сбились в плотную толпу и, не отрываясь, смотрели вверх на стену. Собрание вытянуло шеи и попыталось разглядеть, что там происходит. Летни снова грохнули хохотом. Смеялись даже дети, которых взрослые посадили себе на плечи.

Глаза Орура округлились. Из стены торчал чешуйчатый хвост, ярко красный, длинный. За него, вцепившись изо всех сил, тянуло жуткого вида существо, напоминающее дракона в миниатюре — не больше взрослого человека в длину, если исключить хвост, кстати, очень похожий на тот, что торчал из стены. Существо пыхтело и попеременно окрашивалось в разные цвета.

Приглядевшись внимательнее, старейшина понял, что застрявшее в стене создание не только тянут наружу, но при этом тянут ещё и внутрь. Оно изо всех сил отбивалось от благодетеля хвостом. Тот, сообразив, наконец, в чём дело, принялся, разогнавшись, врезаться боком в торчащую наружу тушку, пытаясь впихнуть несчастное создание в крепость. Летни затаили дыхание, будто предвкушая что-то, и тут Орур понял: оба благодетеля — и тот, что был внутри, и тот, которого они видели снаружи — мыслили в точности похоже. Если тянул один, то тянул и второй. Но как только первому приходило на ум толкать, второй, словно по наитию, следовал его примеру.

Хвост, торчавший из стены, снова завертелся как бешеный. «Так вот оно что! — не удержал хохота летень. — Вот кто, оказывается, здесь служит наитием». И точно: чудище снаружи, восприняв сигнал, озадаченно почесало лапой в затылке (чем вызвало новый взрыв хохота), пожало плечами и стало тянуть.

— Толкай, дурачок! — крикнул ему кто-то из людей.

И тотчас сотня глоток дружно завопила:

— Толкай!

Чудище захлопало перепончатыми крыльями, развернулось и уставилось на летней. Ему стали показывать руками, оно озадаченно повторило движение, потом щёлкнуло пальцами и вдохновенно врезалось в хвост. Тот слегка углубился в стену. Чудище, обрадованное, засияло солнечным светом и врезалось снова. Хвост быстро исчез в окне. Люди, пересмеиваясь, поддержали успех весёлым гулом. Чудище хмыкнуло, перекрасилось в белый, с достоинством несколько раз наклонило длинную шею и спланировало ко входу в крепость.

Гулко вздохнула каменная дверь, а летни всё не расходились. Даже собрание ождало, само не понимая чего. Должно быть, именно тех торжественных раскатов, что, приглушённые массивными стенами, вдруг наполнили воздух.

— Кто людей веселит, за того и свет стоит. Так что ли? — неожиданно выговорил третий старейшина, без злобы или насмешки.

— Захочешь — на гору вскочишь, а не захочешь — и с горы не съедешь, — в тон ему ответил Орур. — Всё будем у подножия топтаться или решим что?

Собрание переглянулось.

— Будь по-твоему, — решил лысый старейшина, и остальные поддержали его нестройным хором.

— Только у уана Керефа есть условия, — спокойным голосом сообщил Орур и приготовился, как ему казалось, к любой реакции, даже к взрыву негодования.

— Ну что же, — рассудительно заметил третий старейшина — Может, в конце концов, он и знает, что делает, раз так в себе уверен. А какой он вообще? Вот как этот гад летающий?

Хин с отчаянием смотрел в окно. Солнце поднималось всё выше, назначенный час приближался. «Не раньше и не позже». Мальчишка сорвался с места и со всей силы ударил по двери — та даже не шелохнулась. Шум снаружи стал громче, потом люди захохотали, и Хину показалось, что они смеются над ним: его отчаянием и бессилием. Он опустился на пол, уткнулся носом в колени. Ушедший день оказался самым счастливым в его жизни, но день прошёл, и чудеса кончились.

Мальчишка с отчаянной злостью ударил кулаком по полу. Люди за окном снова разразились хохотом. Хин наморщил лоб, что было силы, сражаясь с подступающими слезами. Глаза жгло, рука болела — он разбил костяшки пальцев в кровь.

Неожиданно дверь отворилась. Хин даже не пошевелился — он мог по шагам различить, пришла ли Меми, мать или, может быть, Тадонг. Снаружи летни веселились, как никогда прежде, от двери донёсся лёгкий шорох. Мальчишка резко поднял голову, злой и взъерошенный, сморгнул и протёр глаза — у порога никого не было. Он осторожно поднялся, стараясь ступать бесшумно, перебрался ближе к косяку и быстро выглянул в щель. Коридор тоже оказался пуст: должно быть, слуги убежали посмотреть, что творится во дворе.

Не раздумывая, Хин выбрался из комнаты и плотно притворил дверь, как будто она была всё так же заперта, а затем бегом помчался к лестнице на третий этаж. До полудня оставалось всего несколько минут. Запыхавшийся, он остановился в тёмном тупике и, несмотря на спешку, прежде отдышался, затем точно вспомнил, где в полу были ловушки и провалы, сосредоточился и только тогда зашагал, не торопясь и тщательно ощупывая стену от метки до метки. Вытянутые руки, наконец, коснулись невидимой преграды. Вздохнув с облегчением, Хин обвёл давно знакомый камень и протиснулся в узкий проход.

В подвесных чашах уже не горело пламя, зато можно было ясно видеть, как узкие пучки света пробиваются через оконца, и падают, почти не рассеиваясь, в полумрак. Мальчишка отряхнул одежду, сделал вдох и побежал по коридору. Ноги сами привели его к одной из дверей; та ушла в стену, приглашая войти, но Хин лишь нерешительно заглянул внутрь. Он увидел большую залу, стены которой были скрыты волнами драпировок из чёрной материи. Ближняя к выходу половина комнаты отчего-то пустовала — лишь одно высокое кресло, ничуть не похожее на те, что стояли у матери в кабинете, высилось там. А в дальней половине собрались все чудовища разом. Тонкие, изящные зелёные свечи в высоких канделябрах мягко мерцали, чуть слышно потрескивая. Их огни отражались и блестели на чешуе трёх чёрных тварей с тонкими и сильными руками, оканчивавшимися четырьмя пальцами, до удивления похожими на человеческие. Напротив них и будто подражая им, устроились три червя, облачённые в чёрные же накидки. В лапах и те, и другие держали одинаковые пузатые, блестящие, багровые причудливых форм вещи и длинные палки — быть может, волшебные? Такие же вещи, только очень большие, стояли на полу: одна перед Келефом, сидевшим последним в ряду чешуйчатых страшилищ, вторая — неподалёку от него. У её блестящих изогнутых боков устроились сразу две пушистые твари. Коричневая сидела на подставке, окутав мехом тонкую длинную ручку с витиеватым закруглением на конце, серая устроилась на полу и держала волшебную палочку. В центре образованного чудищами полукруга стоял высокий чёрный короб, и на нём спиной к мальчишке примостился жирный, мохнатый паук. Он постучал очень маленькой и тонкой белой палкой по металлической скрижали, лежавшей перед ним.