Илья Муромец (СИ)

- Хочу на службу заступить, в киевские богатыри. Чтобы не просто так сражаться против чудовищ, а с именем Бога.

- Вот как? - задумался Микула, - я сам не киевский, но слышал, что в киевское богатырство беру только греков и болгар. И бьются они не с чудовищами, а с хуторянами, которые не платят дань.

- По что обижаешь, Микула? - нахмурился протопоп Иоанн, - у нас тут забот хватает. На Киевской земле царит порядок, это у вас, на новгородской вотчине всякие Горынычи летают.

- Змей Горыныч не на нашей земле, - злился Микула, - его княжество ниже по реке Волге. Там стояла наша застава, но земля была ничейная. На Волге есть только вотчина боярина Вольги, и его земля владений Змея не касается.

- Зато сам Змей хорошо вас касается.

Микула яростно ударил кулаком по столу так, что кувшин с вином подпрыгнул на месте. Но, заметив напряжение собравшейся вокруг компании, воевода смягчился и дружелюбно улыбнулся.

- Ты вот что, "великий" богатырь, - обратился он к Илья, - не хочешь ли со мной силой помериться? Без побоев, без крови, приятельских способом, на руках.

И с этими словами Микула поставил огромную как весло правую руку локтем на стол. Илья сделал тоже самое, их ладони схватились.

- Владыка, подсоби, - обратился Микула к отцу Иоанну. Священник нехотя закрыл сверху ладонью их сцепленные пальцы, а затем отпустил, и началась борьба. Рука новгородского воеводы была очень широкой и на порядок длиннее, а потому рука его противника сразу стала клониться к столу, кисть выгнулась назад, и сопротивляться было совсем неудобно. И всё же Илья не сдавался, жал в ответ, пытался выкрутиться.

- Смотри, руку себе не сломай, муромец, - усмехнулся Микула. Компания вокруг тоже заулыбалась. Илья чувствовал боль уже не в мышцах, а в костях, рука его всё ближе была к поверхности стола. Пожалуй, другой на его месте при таком сопротивлении точно сломал бы себе руку, но муромец уже знал, что тело его обладает невероятной прочностью, а потому сделал резкий рывок и смог-таки перебороть могучую руку. Теперь все присутствующие застыли в оцепенении и вытаращили глаза, очевидно, такого новгородцы, хорошо знающие своего богатыря, ещё никогда не видели. Борющиеся руки снова достигли того положения, в каком были в начале, и на какое-то мгновение рука Микулы даже стала клониться к столу. Теперь вокруг уже затихли все разговоры, в воздухе повисло напряжение. Воевода напрягся всем телом, покраснел, выпучил глаза и надавил с новой силой, превозмогая боль. Теперь рука Ильи ещё стремительнее клонилась к столу и очень скоро достигла его поверхности.

- Неплохо, - тяжело выдохнул новгородский богатырь, - упрямый ты хлопец. Но рукой своей ещё дней пять не сможешь поднять ни копья, ни щита, ни даже кружки.

Илья в ответ лишь через боль улыбнулся, взял больной рукой ручку кувшина и всем на диво налил себе вина. Тут новгородцы уже в голос заликовали и захлопали в ладоши.

- Не балуй, Микула, - послышался поблизости незнакомый мужской голос, - ты мне всех гостей так переломаешь!

Илья обернулся на голос и на мгновение подумал, что обознался, поскольку увидел муромского князя Глеба. Но при втором взгляде стало ясно, что этот немного старше, нос у него чуть тоньше, а челюсть чуть шире. По внешнему сходству можно было подумать, что это родной старший брат Глеба - Борис. Больше всего отличий от младшего брата у него было в причёске - волосы короткие и не такие кудрявые, а также одет слишком богато. Глеб одевался просто и удобно, у этого же зелёный камзол был расшит золотом, на теле было множество украшений. На шее серебренная цепь с крестом, на руках - браслеты, на камзоле - брошь серебренная и брошь золотая, на пальцах перстни: один с печаткой и три с драгоценными камнями, в ухе - золотое кольцо, за поясом кинжал в ножнах из слоновой кости. Борис стремительно приближался к Микуле. Воевода поднялся навстречу к нему, и они крепко обнялись, а князь даже поцеловал его в щёку.

- А витязь хорош, - кивнул он на Илью, который не сводил с него пристальный взгляд, - кто таков? Из Киева, из Новгорода?

- Из Мурома, Илья-богатырь, - отвечал Микула.

- Вот как? - оживился князь, - стало быть и братца моего единоутробного - муромского князя знаешь?

- Знаю, владыка, - отвечал Илья, - и многое тебе могу про его дела поведать. Он тебе передавал сердечный привет.

- Эх, соскучился я по брату, сто лет его не видел. Позже обязательно с тобой потолкуем о делах Глеба, а сейчас некогда, надо пир начинать.

- Как? - удивился Микула, - а что же владыка-Владимир? Не придёт.

Борис всё это время не садился, а стоял, приткнув кулаки в стол, теперь же обошёл новгородского воеводу со спины и бросил ему на плечи свои ладони.

- Будет и князь Владимир. Но я уже не маленький, сам могу пиры начинать, семеро одного не ждут. К тому же, у батюшки моего и так дел по горло. А ты, Микула, со мной пошли, за главный стол, хлебнём с тобой вина ромейского под баранью ногу с чесноком и хреном.

И князь вместе с богатырём покинули собравшуюся компанию, которая тут же начала расходиться. Откуда-то появился Добрыня Никитич, который, видимо, давно уже был где-то поблизости, и сел на лавку рядом с Ильёй.

- Ловко ты это, - молвил он, - не ожидал. Вообще, Микула и не таких силачей побеждал. В этой борьбе никто не может его одолеть. Как-то с ним Святогор так боролся, не поборол. С ним лучше соревноваться в стрельбе из лука или верховой езде, здесь больше шансов победить. Сам видишь, какой он медведь, под ним любой конь сломается.

- Давай выпьем лучше, - предложил Илья, и проглотив деревянную ложку квашеной капусты, заел её хлебом и налил себе вина, разбавив его мёдом. Добрыня присоединился к богатырю, вскоре за их стол село ещё человек семь новгородцев, на блюде появились жаренные свиные окорока и печень, обжаренная с луком, и пир пошёл горой. А в Киеве он всегда шёл горой, ибо проводился на горе. Борис давно уже объявил о начала пира, но из-за главного стола его было плохо слышно. Однако главное поняли все, подняли кружки и дружно выпили.

- Борис себя мнит уже киевским князем, - заговорил немного опьяневший Добрыня, - даже пир начинает без отца своего. А ведь по закону нет у него права на киевский стол.

- Помолчи ты, - зацикали на него новгородцы. Всё-таки рядом с ними были посторонние: киевский священник и муромский богатырь. Но когда протопоп Иоанн ушёл, Добрыня снова начал свои речи:

- Думаете, случайно они вызвали нас из Новгорода? И ещё вместе с нами вызвали богатырей? Зачем? Они хотят ехать на войну, и обязательно с нами. А возглавит этот поход Борис.

- Может, ты ещё и знаешь, с кем мы будем воевать? - язвительно спросил один из новгородцев, постарше Добрыни. Судя по всему, его старший брат.

- Не знаю, - отвечал Добрыня, - но знаю точно, что не спроста всё это. Почему киевских богатырей не взяли, а? С кем им тут воевать, с печенегами? С печенегами и киевские хорошо воевали, а сюда позвали именно новгородских. Почему?

- Почему? - спрашивал у него старший брат, запусти себе в рот маринованный гриб.

- Да потому, что воевать они идут не против язычников, а против христиан.

- И что?

- А то, что богатырям запрещено сражаться против христиан. Они клятву приносят, и, если эту клятву нарушают, если кто-то из богатырей убьёт христианина, его выгонят и отлучат от церкви, а то и вовсе убьют. Верно я говорю, Илья, или нет?

Но Илья в ответ лишь пожал плечами.

- Эх, какой же ты богатырь, раз клятвы богатырской не давал? У любого спросите, у Микулы Селяниновича, он вам скажет, что клятву богатырскую давал.

- Ну, допустим, - нехотя согласился старший брат, - к чему ты клонишь? Ромеи тоже христиане, и император их в Царьграде считается помазанником Божьим. А они всё равно по приказу императора убивают других христиан, болгар, например, и ничего.

- В том-то всё и дело, - приподнялся на месте Добрыня, - если Борис заставит новгородских богатырей по его приказу нарушить богатырскую клятву, то тем самым Борис будет признан таким же императором, помазанником Бога. Не забывайте, что Борис, ровно как и Глеб - внук ромейских императоров, у них в Царьграде больше родственников, чем на Руси. Если новгородцы признают его императором, то и киевлянам придётся.