Кулаком и добрым словом (СИ)

Глава 10

Вошедший первым — светловолосый, голубоглазый богатырь цепким взглядом охватил корчму.

— Добрыня! — радостно воскликнул Никита.

Взгляд богатыря остановился на единственном занятом столике.

— Никита? — не поверив глазам, изумился Добрыня. — Ты?

— Я! — расплылся в улыбке Кожемяка.

Добрыня быстро пересёк корчму. Подошел к столику и отвесил Никите короткую тяжелую затрещину.

— Ты чего, Добрыня? — обиженно засопел Никита, схватившись за ушибленное место. — За что?

— За то! — резко сказал Добрыня. — Мать твоя все глаза выплакала. Отец чуть ума от горя не лишился: все пороги в княжьем тереме оббил, требует, чтобы Владимир гонцов в Царьград послал… А он, — Добрыня ткнул пальцем в грудь Кожемяки, — здесь, в корчме… в двух шагах от Киева прохлаждается! Они тебя живым уже не чают застать!

Никита потемнел лицом, скрипнул зубами.

— Найду Нильса, порву на куски голыми руками! — зловещим шепотом сказал Кожемяка. — Он мне за всё ответит! За каждую мамину слезинку заплатит кровавыми слезами!

— Что? — не понял Добрыня. — Какой Нильс?

— Синезубый, что нас до Царьграда взялся сопровождать. Недалеко мы уплыли: всех, гад, порешил, товар забрал! Тех, кто жив остался — в Царьграде продал! Я чудом сбежал…

Никита опустил голову, пряча навернувшиеся на глаза предательские слёзы.

— Как ты мог такое подумать, Добрыня? — наконец совладав с собой, спросил Никита. — Я отца с матерью обманул? Товар пропил? И тут сижу, на глаза им показываться боюсь? Ты это подумал?

— А, что я еще мог, по-твоему, подумать, встретив тебя здесь, а не в Царьграде?

— Все что угодно, — с трудом удерживая слезы, крикнул Никита, — только не это!

Губы Кожемяки дрожали. В волнении он ухватился за край тяжелого дубового стола, не замечая, что пальцы, словно в глину погружаются в твердое как камень дерево.

— Ладно, Никита, прости! — сказал Добрыня, тяжело опускаясь на лавку. — Да не расстраивайся ты так! Жив — здоров, уже хорошо!

Никита вымученно улыбнулся.

— Ну вот! — обрадовался Добрыня. — Дунай, присаживайся, нам сегодня везёт! Это Дунай, — представил побратима Добрыня. — Один из лучших богатырей в старшей дружине.

— А, — отмахнулся Дунай, — ты меня, Никита, лучше со своими друзьями познакомь.

— Это Ругер — немчин, — указал Никита на старого воя. — Мы с ним только сегодня в корчме познакомились. А это Морозко, — сказал Кожемяка, стукнув слегка друга кулаком по плечу, — мы с ним столько всего пережили, сразу не рассказать…

— Постой! — перебил Никиту Добрыня, — где-то я уже слышал это имя. Претич упоминал после похода на Червенские грады. Малые Горыни, да?

— Да, — горестно вздохнул Морозко, — у меня там деда убили.

— Силивёрст тебе дедом приходился? — удивился Добрыня. — Не было ж вроде у него родных.

— Он меня воспитал… хоть и не родной… — голос Морозки сел, и он замолчал.

— Ну-ка, Никита, — распорядился Добрыня, — наливай!

— Хозяин!!! — во всю глотку заорал Кожемяка. — Тащи самого лучшего вина, кружки, да жратвы побольше!!!

Корчмарь, всё это время стоявший на пороге кухни и не решающийся влезть в разговор княжьих дружинников, подпрыгнул от резкого крика и исчез. Через мгновение стол снова ломился. Никита быстро наполнил кружки до краев. Добрыня встал. Плеснул немного вина на грудь — дань предкам.

— За славного воя Силиверста поднимем чары! — торжественно произнес он. — За землю Русскую сложившего голову! Честь и слава ему!

Поднялись все, даже Ругер, даром, что немец. Торжественно выпили. Молча сели за стол. Первым заговорил Добрыня:

— Никита, вы сейчас куда направляетесь?

— Как куда? Конечно домой, в Киев! — весело сообщил Никита.

— Уф! — с облегчением выдохнул Добрыня, толкнув в бок Дуная. — Это удача!

— А в чем дело-то? — заерзал на лавке Кожемяка.

— Вы когда в город входили, ничего необычного не заметили? — вновь спросил Добрыня.

— Как же, не заметишь тут! — воскликнул Никита. — Кое- как за городские ворота пропустили, говорят, степняки лютуют!

— Вот — вот, — согласился Добрыня, — степняки. Только странные какие-то степняки.

— Знаем, — отозвался Кожемяка, — нам местные стражи говорили.

— Вы слышали, а мы с Дунаем видели! Нужно срочно предупредить князя! Мы со срочным поручением в Литву. Возвращаться в Киев не с руки. Так что вам придется Владимира предупредить!

— Да какой разговор! — подскочил с лавки Никита.

— Не все так просто! — возразил Добрыня. — Это нам повезло: доехали без шума. А вот как вы доберётесь…не знаю. Но предупредить нужно обязательно!

— Не волнуйся, Добрыня! — старался успокоить витязя Никита. — Доберёмся обязательно и предупредим! С утра пораньше выйдем. Затемно.

— Неспокойно у меня на душе, — пожаловался Добрыня, — что за напасть новая неизвестная на Руси, завелась.

— Ты нашел?! — обжигая Толмана пекленским жаром, ревел Мор.

— Нет, о мой бог! — закрывая от яростного пламени лицо руками, проблеял Толман.

Волосы на его голове трещали, в ноздри лез запах паленой шерсти. Мор стремительно менялся, превращаясь в чудовище, покрытое бронёй роговых чешуек. С длинных клыков срывались капли ядовитой слюны. От нее земля шипела, пузырилась, расцветая черными проплешинами язв.

— Болван! — вновь взревел монстр, окутываясь языками пламени. — Брось все дела! Это важнее! Они сейчас находятся в городище Медвежье Ушко, что на окраине степи и леса!

— Я знаю это городище, повелитель!

— Найди их и отбери меч! С ним я обрету еще большую мощь! Как жаль, — взревело существо, — что я сам не могу открыто вмешиваться в дела смертных! Пока не могу! Сделай это!!! И я вознагражу!!!

Из открытой пасти Мора хлынул поток раскаленной лавы, поглощая Толмана с головой.

— А-а-а!!! — закричал Толман, пытаясь закрыться от смертоносной струи…

На крик повелителя в юрту сбежалась вся охрана: впереди вездесущий Карачун. Сбившись в кучу, они вопросительно глядели на хана. Толман со страхом огляделся: он покинул, наконец, ужасный мир жестокого бога. Ханского сына трясло, но он сумел совладать с предательской дрожью. Повелительным жестом он отправил стражу, оставив только преданного Карачуна.

— Ты опять был там? — участливо спросил Карачун.

Он давно уже всё знал и полностью разделял взгляды господина. Толман лишь устало качнул головой.

— Что нужно делать? — наливая чашу вина и поднося её хозяину, осведомился Карачун.

Хан припал к чаше, поглощая содержимое жадными глотками. Осушив чашу, повелитель жестом потребовал наполнить её еще раз. Наконец смочив пересохшее горло и отдышавшись, он произнес севшим голосом:

— Срочно! Лучших из лучших! Нет!!! — его голос сорвался на визг. — Всех! В городище Медвежье Ушко! Сейчас же! Немедленно! Взять в кольцо! Потребовать выдать двух путников, пришедших в городище вчера! Если не выдадут — сжечь город дотла! Всех, кто выживет — в жертву Мору! Но найти меч!!! Меч!!! — из последних сил крикнул Толман, без чувств падая на убранный шкурами пол.

Карачун бережно перенес тело повелителя на ложе. Аккуратно уложил, накрыв шкурой барса. После неслышно вышел из шатра: нужно было отдать распоряжения. Через некоторое время хан зашевелился, пришел в себя. Словно в бреду, он шептал одно лишь слово: меч, меч, меч… Возрастающая мощь древнего демона одновременно и пугала, и радовала Толмана. Обильные кровавые жертвоприношения делали своё дело: Мор стремительно набирал силу. Да, после договора с новоявленным богом, после первых принесённых ему жертв, жизнь Толмана резко изменилась. После нескольких удачных набегов могущество младшего ханского отпрыска выросло до недосягаемых высот. Мор всегда знал, куда направить хищных воинов хана. Вдруг, ни с того ни с сего, умирают старшие братья. Один упал с необъезженной лошади и сломал себе шею. Еще двое что-то не поделили и в междоусобной, кровавой бойне и порешили друг друга. Четвертый испил несвежего кобыльего молока и умер в страшных мучениях. Еще троих унесла неведомая болезнь. Тяжелые несчастья преследовали род славного хана Кури. Толман понимал, что всё это часть договора с Мором. Отряды батыров, оставшись без предводителей, потянулись к Толману, самому сильному на тот момент хану в степи. После каждого удачного набега, а они все были удачными, воины хана сгоняли несчастных пленников, оставшихся в живых, и резали во славу Мора, обильно поливая кровью золотого идола. Во время жертвоприношений идол разрастался до гигантских размеров, выпивая кровь жертв без остатка. После он вновь сжимался до прежнего размера, так что легко помещался в седельной суме. Чем сильней становился Мор, тем сильнее становился и сам Толман. Теперь Мор потребовал от Толмана найти меч. Дни и ночи рыскали по степи дозорные, но обнаружить двоих путников так и не смогли. Толман вздрогнул от ужаса, вспомнив последнюю встречу с Мором. Сейчас осечки быть не должно — Мор не ошибается никогда! Он получит свой меч, станет еще могущественнее. И он не забудет своего верного прислужника. Толман откинул шкуру барса, которой его укрыл заботливый слуга и, кряхтя, поднялся с ложа.