Ворон

Срывая мокрую от пота, грязную от смолы одежду, он приговаривал:

— Хоббиты сами не знают от чего, а воды не любят. В озеро они не полезут, потому что дна не видно. Андуин то для них — самый настоящий ужас… А я бы сказал… — вещал он невидимым слушателям, подход к огражденью. — Я бы сказал, что в Андуине такая сила, что всякую усталость смоет…

Он облюбовал одну из живых, пустивших в Андуинском дне корни, подпор — она была увита ветвями — крепко за них цепляясь, Фалко стал спускаться. Вода была прозрачна на несколько метров, однако, дальше, ко дну чернела, и что-то завораживающее было в тех маленьких веточках, да стайках мальков, которые так тревожно мелькали на этом темном фоне.

Еще не коснувшись воды, Фалко заглянул под мост — невольно вздрогнул — там была тьма унылого, осеннего вечера; даже журчание, обтекающей подпоры воды звучало заунывно; сквозь эту мутную дымку уходящая к югу Андуинская поверхность едва виднелась.

Фалко коснулся мохнатой своей лапой воды — она оказалась холодной.

— Да, да. — бормотал хоббит, опускаясь ниже и не выпуская при этом ветвей. — Андуин-великий, твои истоки кроятся среди ледовых ущелий северных гор. Бррр — не стану я, пожалуй, никуда отплывать — только окунусь…

Поступил бы он так — может, и поменьше бед вышло бы. Однако, когда вода коснулась его плеч плечи — то показалась ему такой восхитительной, что он воскликнул:

— Поплаваю хоть минутку, нырну, а потом весь мост смолою вымажу!

Он отпустил ветвь и поплыл к северу. Течение, однако, оказалось таким сильным, что ему приходилось немало потрудиться, чтобы хоть немного удалится.

Вот он взглянул в воду и обнаружил, что раньше прозрачная глубь теперь заволоклась коричневой мутью; сквозь которую он даже и рук своих не видел — вот что-то холодное, склизкое коснулось его ноги. Теперь Фалко хотел только одного — выбраться поскорее на мост. Андуин, в котором он прежде так много плавал, который так любил и которому посвятил первые свои поэтические строки — сразу стал огромной, темной бездной, Моргот знает, что таящей!

Вода стала совсем уж мутной; вздулась пузырями — опять что-то холодное и склизкое коснулось хоббита.

Быстрее!

Он схватился за ветвь руками — рванулся вверх, и почувствовал такое, что несмотря на свою выдержку, не смог сдержать вопль — то, что касалась раньше его ноги, теперь прилепилось и к ногам, и к телу. Оно не давало ему вырваться из воды, и частично показалось на поверхность. Это была верхняя, рыхлая часть некоего слизня — эта поверхность медленно раздвигалось под ним — будто единая пасть поглощала хоббита. Оно не слишком противилось рывкам хоббита — видно, они не значили для него ничего; не тащило и на глубину.

— Помоги, помоги! — взмолился Фалко к мосту, чувствуя, как, погруженные в слизь ноги его начало жечь-переваривать там. — Помоги!!! А-а-а!!! — взвыл он, поняв весь ужас своего положения…

Да, о таких тварях не слышали не только в Холмищах, про них даже и эльфы, и энты не знали; а, если кто из отважных гномов и встречал их у корней гор, то рассказать потом уже никому не мог. Даже орки не знали про них; сам Враг, ворошащий Среднеземье, лишь мельком пронесся своей волей по недрам земли — он, ведь, раздувал жестокость, коварство, подлость; а больше всего — предательство — но в этих тварях не было и не могло быть ничего от этих чувств. Они хотели только насыщаться — ничего иного они не знали. Воля Врага выгнала их из темных бездн — но, потом оставила их, направившись к тем, у кого был хоть какой-то разум…

— Ааа!!! — страшно выкрикнул Фалко, чувствуя, что подбородок уже касается этой гадости. — Помоги!!! — он обхватывал ветвь из всех сил — понимая, что — это последняя его надежда.

В воздухе послышался мучительная усмешка — Фалко понял: мост, пребывает в раздумьях, видя, как гибнет его палач. А жжение в ногах усилилась — там, в слизистой глубине, их коснулось что-то твердое.

— Помоги!!! — выкрикнул он, чувствуя, что через мгновенье провалиться в слизь полностью.

И тогда, мост издал глухой вздох. Ветви, растущие из подпоры зашевелились; точно змеи потянулись к Фалко, руки и тело обвили; и также стремительно — вырвали из слизи, в воздух взметнули. Изогнувшись, бросили Фалко на вымазанную смолой поверхность. Он прокатился, ударился об огражденье, тут же вскочил на ноги.

Одновременно мост содрогнулся; раздался такой пронзительный вопль, будто пар, под большим давленьем вырывался из сотен маленьких отверстий. Мост потряс еще один удар — хоббиту пришлось ухватиться за огражденье, иначе он запросто мог последовать за своею одеждой, которая отлетела в воду.

Фалко, побежал было к восточному берегу, однако, ничего еще не было кончено, однако слизистая тварь жаждала поглотить этот маленький лакомый кусочек, и вот воды взметнулись на многие метры, налетели на бегущего и… попросту смыла с моста, пронесла в воздухе метров десять, и там уж с размаху бросила в черную глубину.

И все это переживал хоббит, который сутками раньше стоял на настиле, и верил, что самое большее зло — это беспечность его сородичей!

Сердце бешено колотилось в груди. Сейчас эта слизь нападет, обхватит, поглотит.

Он вылетел на поверхность, часто дыша, едва сдерживая вопль, быстро огляделся. Течение быстро относило его к югу — и мост пока сдерживал тварь. Видно было, как десятки ветвей железного дерева, сдержали это темное и бесформенное, а оно страшными рывками от которого содрогался весь мост, а по воде расходились метровые волны, пыталось прорываться.

— Спасибо тебе! — выкрикивал, дрожащим голосом Фалко. — Ты только сдерживай ЕЕ!..

И он из всех сил, погреб к западному берегу, течение же сносило его все дальше на юг. Тварь, почувствовав, что добыча уходит, зашила сильнее — от новых ударов, мост вздохнул страдальчески — раздался такой звук, когда переламывается древесина…

Праздник яблок издавна приходился на 1 августа. Со временем, придумывались к этому дню все новые традиции, и все, конечно, приятные. Так, например, между трех главных холмов: Рытниксов, Огородниксов и Большехолмов наполнялось яблочным соком целое озерцо, стены которого были выложены из всяких сладостей. В озерце мог искупаться каждый, единственное условие — перед этим тщательно вымыться в пристроенной здесь же под яблоневыми деревьями бане — там, понятное дело, мылись только яблочным соком; ну а из бассейна многие пили, в том числе и маленькие хоббитята, которые плескались у берега.

Первая половина праздника, о котором говорится здесь, превзошла все предыдущие; а вторая уж и подавно — только в другом смысле.

Начиналось все прекрасно. О вчерашних лесных воплях уже успели позабыть, да и погода с утра выдалась ясной.

Кто хотел — купался в яблочном озерце. А вокруг стояли длинные столы, на которых горами лежали всякие яства, приготовленные с участием яблок — начиная от простых, но необыкновенно вкусных пирогов, и кончая целыми сладкими замками — над которыми хоббитские хозяюшки провели немало часов. Каждый из столов относился к какому-либо семейству, и каждый мог переходить от одного к другому и есть, сколько угодно. Хоббиты и ходили, и ели — и есть им было очень угодно. Многие, даже, готовясь к празднику, позавтракали не так плотно, как обычно.

В дальнем году какой-то хоббит предложил выбирать лучшее блюдо и награждать победителя, однако, его посчитали за чудака. Да и, право, зачем нужно было выбирать что-то лучшее, когда и так все было хорошо. К тому же — выбирать одного, значит обижать кого-то — ведь, старались то все одинаково…

Хоббиты ели, сидя на крендельных лавочках, ели на траве, ели переходя от стола к столу — ныряли в яблочный бассейн, чтобы освежиться, и снова ели. Беззаботный смех лился со всех сторон. Вон кто-то лежал на травке любуясь легкими облачками да яблочным пирогом угощаясь — и, казалось бы, и в иной день можно облачками полюбоваться и пирог поесть, какой же тут праздник? Ан нет — праздник в самом воздухе был! Праздник такой, что весь мир виделся им огромным яблоком! Праздник в том, что обычная их дружба переросла в братство — здесь все друг друга любили. Не праздник ли, когда все чувства самые добрые, и когда любишь всех тебя окружающих, до светлых слез?!