Пенталогия «Хвак»

— Учебник счета у тебя в руках. Подобно тому, как цифры один и пять могут быть прочитаны тобою разно: пятнадцать, либо пятьдесят один, либо сто пятьдесят один… так и буквы складываются в слова. «Следует сперва вынимать именно из большего меньшее, да отнюдь не напротив оного, ибо…» Несовершенный учебник, но его написали жрецы богини Луны более шестисот лет тому назад, задолго до нашего с тобой рождения. Буквицы также претерпели некоторые изменения с той давней поры, однако удобочитаемы и ныне. Всего у нас пятьдесят четыре буквы и одиннадцать цифр, из которых порождаются все на свете слова и числа…

— А…

— Что — а? Я же просил не перебивать. Ну, что — а?

— Почему одиннадцать? Я только десять знаю?

— Гм… Потому что одиннадцатая цифра — она же и число — в ученом мире зовется Всё. И она враг нолю. Я предпочитаю называть ее бесконечность. К бесконечности прибавь ноль, отними ноль — останется бесконечность. Ноль умножь на бесконечность, раздели на бесконечность — останется ноль. Бесконечность больше любого известного и неизвестного нам числа…

— Любого???

— Любого. И знаешь — насколько больше?

— Нет. На сколько?

— На бесконечность больше, в бесконечное число раз. Оно даже в заклинаниях пригодится не может, в хороших и надежных, я имею в виду, потому что если его вставить в некоторые — непонятно что получится, то есть, может нечто и выйти, но никто и никогда заранее не знает — что: либо меч в травинку превратится, либо тучи разойдутся, либо пирог у соседки подгорит, либо сам коровьей лепешкой станешь…

— Ух, ты! А боги?.. Они могут ли…

— Боги по-своему сражаются с бесконечностью, но вот эта буква зовется «А». Буква А и звук А. А-а-а… Повтори.

И Лин охотно повторил. Трех недель не прошло, как он уже бойко читал свиток со старинными сказками, водя для верности пальцем по строкам: «И были те высокородные девы всех совершенств преисполнены, так что лучше и не бывает, а рыцари учтивы и благородны. И каждый погожий день устраивали они друг для друга пиры на лугу, и благородную птеровую охоту в полях…»

Ах, это было удивительное чтение, лучше самых-пресамых чудесных снов… Да, он бы тоже устраивал для Уфины благородные пиры и состязания, на которых бы всегда побеждал… в ее честь… Лин грезил наяву, и так грустно было возвращаться на землю, в пещеру, к старым свиткам, битком набитым всякой скучной премудростью о травах, о кровяных жилках в теле, о свойствах горячих и холодных металлов, об очертаниях земель…

— Учись, учись, а то превратишься в безмозглую корову, да еще ящерную. Ты можешь не верить мне сейчас, но пройдет время, и ты совсем на иных весах взвесишь ценность прочитанного тобою, и трактат «О кашле» будет для тебе дороже и ценнее всех дурацких сказочек, которыми ты уже по уши нагрузился.

Лин тогда спорить не осмелился, но, конечно же, остался при своем мнении. А поскольку в учебе он усердствовал, то и Снег не счел нужным разубеждать его более развернуто. Лишь бы учился.

В тайном пещерном хранилище насчитывалось около четырехсот свитков, и Снег чрезвычайно гордился этим обстоятельством:

— Понимаешь, любой день в году я могу брать новую книгу и черпать из нее полною мерой все то, что премудрые заложили туда… А разве есть лучший удел для смертного, нежели пить из родника мудрости, никогда не утоляя своей жажды долее, чем на единый миг? В Океании, в библиотеке Его Величества, насчитывается более пятнадцати тысяч свитков, я знаю это доподлинно, ибо сам однажды сподобился узреть… В главной храмовой библиотеке Матушки-Земли, в той же Океании расположенной, хранится более десяти тысяч свитков, каждый из которых — книга мудрости, человеческой и божественной, и я долгие и счастливые четыре года пил из того родника… Долгие, ибо много успел я постичь, счастливые, ибо постигал я с упоением, не замечая усталости и глада… Но так они коротки оказались, те четыре года… Но я отдал бы за такие же четыре весь жалкий остаток грядущей своей жизни… Что в данную минуту более всего объединяет тебя, меня и Гвоздика?

Лин едва успел тяжело вздохнуть, вслед за учителем, а уже поворот: пора отвечать на неожиданный вопрос! И лучше бы Лину поторопиться с ответом…

— Лоскуток пространства, в коем мы все вместе пребываем в сей миг, да лоскуток же времени, единый на нас троих… Вот что нас всех объединяет в сущем: зверя и двух человецев. Да, Снег?

— Гм… все несколько проще: мы сегодня хотим жрать, но не только хлеб и корешки, а и мясное, поскольку хищники. Особенно Гвоздик, звериное нутро коего корешки не насыщают. Запасы рыбы, сала и мяса иссякли, а дождю конца и края нет. И для пополнения кладовых нам придется идти сквозь холодный дождь на охоту, ибо подлых силков я отродясь не ставил, и впредь ставить не буду, пока есть во мне силы тетиву натянуть, да копье бросить, да нож метнуть… Вот что объединяет нас троих — насущная нужда в мясной пище. Жди не жди — откладывать больше некуда, в пустой кладовке мешки-то пусты. Быстро переодевайся, а я пока очаг на сохран подберу, чтобы не погас, но и тепло чтобы не выдувало. Быстро — не значит небрежно, ибо нам не надобны лихорадка с кашлем. Нож возьми один, с синею рукояткой, потому что с красной и желтой — уж точно в листве потеряются. А я лук полегче выберу, авось птицу подстрелим. Или раптора помельче, они сейчас ленивые на холоде, главное — найти бы… Пойдем в Горячее урочище, там хотя и грязь несусветная, но у теплых ключей живность всегда крутится… К зиме все тепло начинают любить.

И они пошли.

Как ни хранись от дождя, а дождевые капли с брызгами обязательно попадут в рукава да за шиворот, тут уж неизбежно. Зато ноги в сапогах — обязаны быть сухими, если ты на охоте. Ноги — должны быть в тепле и сухие, это закон. Поэтому к ногам — особое внимание. Пусть ни у Снега, ни у Лина нет волшебных сапог из нафьих шкур, но и они обуты по высшему охотничьему разряду: Снег в конце лета самолично обдирал шкуры ящерных свиней, вымачивал, выскабливал, высушивал… А потом примерялся три дня, да вычерчивал. И уж потом стачал — себе две пары и Лину одну пару, с небольшим «простором», на вырост. А оставшийся выделанный кусок свернул и спрятал: подрастет нога у Лина, вырастет из прежней обувки — еще на одну пару сапог запасец есть. Поверх сапог — кожаные штаны с напуском — никакой дождь стопу и пятку не достанет, разве если в потоп превратится, в реку… И все равно шагать в дожде неуютно: Снег впереди кряхтит, Лин позади сопит… Зато Гвоздику — любой ливень нипочем: он — первый путь прокладывает, бодрою трусцой, да еще скакать по кустам успевает! Весело Гвоздику на вольном просторе, хотя он и в пещере не скучает: уж гоняла его Мотона, гоняла, за его повадки рыть норы где ни попадя, а он все равно умудряется, то там, то сям… — смерть мышам, а не Гвоздик. В скалах рыть — и его когти бессильны, а в земляных местах — словно всю жизнь для этого отрастали.

Бежит Гвоздик впереди, молча бежит, но видно, что голоден и доволен. Подрос Гвоздик, уж теперь-то — попадись только! — старинная обидчица, та коварная самка шакала, помчалась бы без памяти от ужаса по имени Гвоздик. Но все равно он еще маленький щенок для охи-охи, росту в нем — локоть в холке, хвост торчком, шишка на хвосте растет потихонечку, но не скоро ей еще лопаться, миру малую голову являть… Ни Лин, ни Снег не говорили Гвоздику — где именно они собираются охотиться, куда пойдут дичь выслеживать, но Гвоздик — и это одна из его особенностей — чует мысли своего друга и хозяина и бежит безошибочно туда, к урочищу Горячему. Чешуйки его все больше похожи на обычную шкуру, покрытую короткими волосами, чтобы обнаружить обман зрения, следует только положить руку ему на спину и на голову, почесать живот, — рука тотчас нащупает жесткую чешую… Но никто кроме Лина этого не делает: Мотона побаивается, а Снег… Снег не обижает щенка, но и никогда не проявляет к нему тепла, никогда не приласкает, ни рукой, ни словом. И для самого Гвоздика Лин — близкий вожак, вожак семьи, а Снег — он вожак стаи, он главнее как бы, но — дальше. Если бы пришлось выбирать, Гвоздик ни единого мига не колеблясь выбрал бы Лина, близкого вожака семьи, но, к счастью, такого выбора перед ним никто не ставит.