Сталь остается

Джелим был еще в сознании.

И дети бросали в него камни.

В этом не было ничего особенного, такое случалось довольно часто. Если хорошенько прицелиться и запулить приличных размеров камнем, посаженная на шип жертва вскрикнет от боли. В отсутствие стражи предприимчивые мальчишки собирали метательные снаряды и продавали их желающим поразвлечься.

Первому мальчику, которого увидел Рингил, было лет восемь, и он, такой пухленький и довольный, уже готовился запустить камень. Его приятели того же примерно возраста хихикали и давали советы. Рингил, не больно хорошо соображая после всех впечатлений предыдущего дня и бессонной ночи, понял, что происходит, только когда брошенный камень ударился о железный прут клетки.

Джелим тонко, по-девчоночьи пискнул, и Рингилу показалось, что он расслышал жалобное «пожалуйста».

— Эй, а ну-ка перестаньте! — крикнул кто-то.

В ответ — смех. Причем смеялись не только дети.

— Отвали, дедуля, — бросил розовощекий метатель и потянулся за следующим камнем.

Потом размахнулся…

Бросить он не успел. Рингил убил его.

Все произошло так быстро, что никто — и в первую очередь сам Рингил — не понял, как это случилось.

Он схватил вскинутую руку у локтя и резко вывернул. Мальчишка вскрикнул, но куда громче прозвучал пустой, глуховатый треск плечевой кости.

Это было еще не все.

Рингил повалил его на землю и принялся тыкать лицом в камни. Кровь на загаженной мостовой, жалобный вой. После первого и второго ударов мальчишка, похоже, был еще жив и вроде бы даже скулил, после третьего вдруг затих. А после четвертого и пятого все было уже понятно.

А Рингил не унимался.

Режущий ухо крик, как свист забытого на плите чайника.

К тому времени, как его оттащили, лицо мальчишки, разбитое в кровавое месиво, мало напоминало человеческое. И только когда Рингила, вырывающегося, скрежещущего зубами, тянущегося к другим застывшим в немом ужасе детям, отволокли в сторону, он понял, что застрявший в ушах пронзительный крик был его собственным криком, а его голос — ногтями, скребущими дверь безумия.

Ты убивал детей.

Он тряхнул головой.

Чушь, как и все остальное. Дешевые фокусы. На войне был едва ли не каждый мужчина твоего возраста. Человек с мечом на спине, с военной выправкой, с отрешенностью в глазах. Прочитать это все опытной гадалке не труднее, чем охотнику найти тропку через болото.

Рингил повернулся и зашагал прочь.

В спину ему полетело проклятие.

Уже возле самого Глейдса Рингил вспомнил, когда в последний раз видел свой перочинный ножик.

Он положил его в карман кожаного жилета в тот вечер, когда отправился на кладбище в Гэллоус-Уотер. Того самого жилета, что там и остался.

Между мертвых.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Знак, которого ждал Полтар, был ниспослан ему в Жирную ночь, ночь надевания и снимания масок, ночь Инпрпрала Ходячего, когда холод бьет не хуже клинка, когда становится ясно, что колесо времен года повернулось, неся неизбежную перемену. По-другому, наверное, и быть не могло, признал шаман, приняв мрачный символизм случившегося.

Больше всего обрадовало, что ожидание наконец закончилось.

После встречи с Келгрис он много недель наблюдал за небом, терзаемый ненавистью и мечтами о страшной мести. Небожители всегда являют свою волю тем, кто смотрит вверх, наставлял отец задолго до того, как Полтар понял, что и ему суждено со временем носить волчью мантию. Ты должен научиться заглядывать за пределы того, что большинство людей считают краем мира.

За словами в скором времени последовали дела — Олман, шаман старой закалки, полагал, что и сын, исполняя должность, будет держаться тех же убеждений. От отца Полтар научился определять сезоны и настроения Небесного Пути, распознавать его цвета и замечать искры, выбиваемые стальными подковами коня, когда Серый Хозяин поспешал из Небесного Дома на Землю и обратно. Он узнал, почему Обруч сворачивается порой в облако и прячется или, наоборот, протягивается яркой линией от горизонта к горизонту, сияя манящим блеском золота. Он постиг нрав бурь и утренней зари, познал назначение всех проносящихся через степь ветров и какие тайны они готовы раскрыть внимающим ушам. Он научился отыскивать небесное железо, определять, когда оно упадет на землю и в какое время года к нему лучше подступиться. Он запомнил имена, легенды и заклинания, а однажды, еще в юности, увидел, как его отец вызвал Такавача Многоликого с поверхности зеркала, наклоненного к темнеющему на закате восточному небу.

Зри в небо.

Шли недели, а небо не давало ответа.

А потом к нему заглянул Эргунд.

— Мой брат Эргунд? — Эгар нахмурился, не вполне понимая, в чем смысл столь неожиданного — и нежелательного — отступления. — С какой стати? Засвидетельствовать почтение? Так ведь тебе всего шестнадцать, и ты всего лишь молочница! Для него — никто.

— Для него, может, и никто, но только не для его стервозной женушки, сучки с вечно поджатыми губами. Не в том суть. — Сула переплела пальцы, до самого последнего момента занимавшиеся другим, куда более приятным делом, и откинулась назад, опустившись на его колени и предложив потрясающий вид — на ней не было ничего, кроме браслетов на щиколотках да резного ожерелья, которое Эгар сам подарил ей пару недель назад. И над всем этим великолепием личико с капризной гримаской. — Зато Эргунд прекрасно знает, что я для тебя значу! Прошел мимо и слова не сказал, будто я пустое место. Дерьмо такое, даже не взглянул. Только надулся, как будто я ему дорогу перешла.

Эгар вздохнул. Оставленный без внимания член безвольно завалился на бедро. Эгар взял лежавшую у головы фляжку с рисовым вином, отхлебнул, поморщился, проглотил.

— Он, наверное, просто ревнует. Думаю, ему за всю жизнь не довелось помять такие роскошные сиськи.

Комплимент сработал. Сула с улыбкой подалась вперед, наклонилась, покачала плечами и снова отстранилась. Как и большинство его любимиц, она отличалась пышными формами. Груди тяжело покачивались в теплом свете, исходящем от стоящей в юрте жаровни. Вытатуированная над ними змейка, казалось, сворачивалась и разворачивалась в такт движениям. Сула облизала губы.

— Да, если у жены все время рот зашит, толку от нее немного. Такая и обслужить мужика как следует не сможет. — Сула радостно захихикала. — Бьюсь об заклад, она у него и три раза за год не отсасывает.

— Строго по праздникам, — согласился Эгар, поглаживая заскорузлыми ладонями обе груди. Он потер подушечкой пальца набухшие соски, осторожно сжал их и отпустил еще один незамысловатый комплимент. — К тому же она ленива, работать не привыкла, так что и силы в пальцах, как у тебя, у нее нет.

Глаза девушки озорно блеснули. Опустив руки, она подняла ослабший член и начала медленно его обрабатывать — вверх-вниз, вверх-вниз. Результат не заставил себя ждать — через несколько секунд ослабевший было воин вытянулся в полный рост. Сула, ощутив пробудившуюся силу, усмехнулась, наклонилась и легко коснулась налитой грудью сначала головки, а потом и лица. Эгар потянулся за манящим плодом, вывернув шею, ухватил сосок губами, жадно втянул, потом обхватил плутовку за бедра. Она резко отстранилась и покачала головой.

— Ну уж нет. Всему свой черед. Удовольствия на пару минут мне не надо — на это любой пьяный гуртовщик способен. Я тут не для того, чтобы ты получил, что надо, и смылся. Будешь лежать и делать, что я скажу, вождь. Я, — она задвигалась медленно, покачиваясь, — выжму из тебя все, до капли. Выдою досуха, как свою буйволицу. А потом посмотрим, что ты сможешь сделать для меня.

Эгар усмехнулся.

— Попробуй, но что дашь, то и получишь. Ты у меня будешь выть, как степная лисица.

Сула оторвалась на секунду от дела, подняла руку и пошлепала себя по губам.

— Да-да, конечно. Разговоры, разговоры. Все вы, мужики, одинаковы. Что вождь племени, что мальчишка-пастушок — разницы никакой, только языком треплете.