Время зимы

У Ластриков было много ониксовых «глаз». Но, с тех пор как мастер-волшебник, долгие годы верой и правдой служивший Фиранду, исчез, Катарина перестала доверять шарам. Старика могли похитить и пытками ли, уговорами ли, заставить рассказать, как он настраивал «глаза» Ластриков. Если так и случилось, то Катарина скорее бы дала откусить себе руку, чем хоть слово сказала в черный, маслянистый шар, всегда холодный, будто вечные льды севера. Теперь таремка корила себя, что не дала Фиранду воспользоваться примером прадеда и уговорила брата сохранить жизнь старику.

Так или иначе, а до тех пор, пока судьба волшебника оставалась тайной за семью печатями, Катарина не рисковала. Когда письмо было подготовлено, она передала туб Многоликому, вложила в ладонь мальчишки рунный ключ-камень и, пожелав благословения Калисеи, отправила в Иштар.

Когда Катарина закончила заниматься цветами, ее потревожила сенешаль Замка на Пике. Звук от деревянных подошв ее обуви, был резкий и хлесткий, как и сама женщина. Леди Ластрик не могла припомнить точно, который год минул этой раздобревшей, но по-прежнему бойкой бабе.

— Госпожа…

— Вернулся Многоликий? Он сам? — Не дала закончить Катарина, вытерла ладони тряпицей и отослала прочь рабынь. Проводив взглядом безмолвную кавалькаду темнокожих, бритых наголо эфратиек, — Катарина считала, что всякая растительность на теле рабов служит рассадником паразитов и кожных высыпаний, — она вновь поглядела на сенешаль, ожидая ответа.

— Да, госпожа, — торопливо подтвердила женщина. — Он просил передать, что привез дасирийский подарок.

Катарина просияла. Даже быстрее, чем она думала. Впрочем, Многоликий как-то сказал, что дарит ей свою голову, и если настанет черный день и он не сможет исполнить волю госпожи, то не станет прятаться от наказания. Леди Ластрик льстила щенячья покорность конопатого мальчишки, но она не разрешала себе забыться — как бы там ни было, а Многоликий навсегда останется волком, посаженным на хозяйскую цепь. Он научится есть с руки и вилять хвостом, но никогда не перестанет искать случая, чтоб перегрызть и ошейник, и глотку хозяину.

— Желает ли госпожа, чтоб подготовили комнату? — Сенешаль чуть приподняла косматую, девственно не знавшую щипцов, бровь. Одетая во все серое, она напоминала сову — крючковатый нос, обманчиво неповоротливое тело на коротких ногах. Единственным ярким пятном на ней была сенешальская атласная лента — зеленая, с белыми лилиями фамильного герба Ластриков.

— Нет, гость не задержится.

Сенешаль склонилась в поклоне — в седых волосах, тонких и ломких, как сухой тростник, добавилось проплешин. Катарина поморщилась. Несмотря на безупречную службу и прочие заслуги перед гербом с лилиями, женщина эта называлась женщиной лишь потому, что родила троих детей.

— Я подготовлю Трофейный зал для трапезы, госпожа.

— Не стоит. Приведи гостя сюда, и скажи Многоликому, чтоб присоединился к нам. И пусть подадут теплого вина с гвоздикой — что-то мне нездоровится.

В подтверждение словам, леди Ластрик чихнула и подтерла нос. Проклятый Баттар-Хор, все же братец Фиранд прав был, когда говорил о соплях, только Ракел не имел к тому никакого отношения.

Сенешаль уже стояла в дверях, намереваясь покинуть сад, но Катарина задержала ее громким окриком. Женщина смиренно повернулась, сложила ладони поверх ленты и бесцветными глазами уставилась на хозяйку.

— Как наш алексийский соловей? — Катарина тронула пальцами крохотные синие бутоны незабудок, улыбаясь цветам так, как редко улыбалась людям.

— Счастлив, госпожа.

— Проследи, чтоб его не перепоили хасисом, а то еще ослабнет умом.

И снова кивок, покорный, учтивый — сенешальская ленка чуть не достала пола. Жестом, Катарина отпустила женщину.

Ожидая дасирийского гостя, она присела на скамейку под сенью буйных виноградных лоз. Молодые гроздья раздулись от сока, и клинья их тянулись вниз, напрашиваясь в ладонь. Леди Ластрик задумчиво сорвала пару крупных ягод, но так и не положила их в рот. Здесь, в Тареме, виноград рос чуть ли не на голом камне, лозы жадно ползли к ласковому солнцу, цепляясь тонкими пальцами за все, что находилось поблизости. Синий мелкий виноград, кислый и годный лишь на брагу для рабов, крупный зеленый, из листьев которого делали салаты и добавляли в соленья, для кислинки, янтарный сорт с горчинкой, черный терпкий — всех было не пересчитать. То, что здесь шло на корм рабам и скоту, в северных землях считалось дорогим лакомством.

Катарина отбросила ягоды в сторону, подыскала подходящую пышную гроздь, и срезала ее.

Когда в дверях, окруженный стражей, появился бывший дасирийский советник Саа-Рош, Катарина встретила его кивком и виноградной гроздью, стараясь не смотреть на потное, воспаленное прыщами, лицо. Саа-Рош тут же откусил, прямо с грозди, сок брызнул на пухлую, будто свежая булка, ладонь, побежал в рукав. Дасирийцу даже в голову не пришло попросить воды, чтоб сполоснуть с ладоней дорожную пыль. Катарина мысленно пожелал себе терпения, задумалась о благе Тарема и слилась с улыбкой.

— Катарина, ты всегда знала толк в угощениях, — крякнул волнистый от жировых складок бывший советник, встал на одно колено, чтоб поцеловать край платья. Даже этих небольших телодвижений хватило, чтоб лицо Саа-Роша сделалось пунцовым. Завязки на его дорожном камзоле едва не трескались, ткань впилась в тело, будто веревки в свиную сардельку. Толстяк поднялся.

— А ты, Саа-Рош, всегда знал, как хорошо послужить Тарему. — Катарина покачала головой.

Она дала знак страже и мужчины, вооруженные молотами, удалились. В тот момент, когда выходил последний, в дверях появился Многоликий. Одетый во все серое, он беззвучной кошкой подошел ближе, становясь за спиной толстяка. В руке его мелькнуло белое лезвие кинжала, чуть изогнутое, на манер тех, которые держали при себе тахирские пираты. Неуловимое движение … Витиеватый кожаный шнурок, на котором Саа-Рош, известный своими суеверными страхами, носил золотую гривну, освященную в храме богини удачи, упал к ногам толстяка.

Дасириец шарахнулся в сторону, отходя на безопасное расстояние. Губы Многоликого дернулись от гадливости, — в отличие от госпожи, парень мог позволить себе роскошь быть откровенным, — он нашел взгляд Катарины и, с ее молчаливого одобрения, устроился в стороне на мраморной глыбе.

Саа-Рош заволновался, забыл про виноград и подозрительно уставился на женщину.

— Зачем же, в таком случае, ты спускаешь на желанного гостя своего цепного пса?

— Только для безопасности нашего разговора. — И это отчасти было правдой.

В Замке на Пике Катарина не боялась ничего. Они с Фирандом, не страшась быть подслушанными, заключали сделки с представителями купеческих гильдий, покупали в обход многих лиц новые куски земель близь таремских колоний, вели двойные, а подчас и тройные игры. И все же, сегодня Катарина предпочла не искушать судьбу.

Ее слова не убедили дасирийца — его лицо, круглое и гладкое точно репа, пошло пятнами. Катарина укоризненно посмотрела на Многоликого — мальчишка с отсутствующим видом осматривал растения в саду. Саа-Рош поднял гривну, вытер ее рукавом, и зажал в свободной ладони.

— Я не стану разговаривать, когда мне, того и гляди, перережут глотку, — хорохорился толстяк.

— Прошу тебя, Саа-Рош, с каких пор тебе вдруг стало опасно под крышей Ластриков? — Леди Ластрик позволила себе иронию. Визгливый голосок бывшего советника раздражал ее и, не будь он нужной фигурой в партии, которую Катарина собиралась разыграть, Многоликий бы получил удовольствие «поиграть» с гостем. Небольшой урок того, как следует разговаривать с Ластриками.

— С тех, госпожа, как в стенах этого наипрекраснейшего замка, появился этот…

— Я бы хотела говорить с тобой. — Она резко оборвала толстяка, понимая, что его стенания могут продолжаться нескончаемо долго. — О деле, которое принесет пользу Дасирийской империи и лично тебе, если будешь в точности следовать моим указаниям. Саа-Рош прищурился, отчего глаза его утонули под тяжелыми веками.