Наследник

— Скажи, боярин, а отчего мы князя никогда не видим? Святогор принимает, Святогор награждает, Святогор дозоры рассылает и за службу благодарит.

— Не-не-не, — помахал из стороны в сторону пальцем Валуй, — ты о князюшке нашем Вышемире дурного не подумай. Умен он и благоразумен, хозяйственный зело, политику осторожную с иными городами и князьями ведет, в Русе известен. Он ведь старший. Как в возраст стал входить, отец его в дела государственные вводить начал, с собой в отъездах важных брал, хозяйство научил рукой крепкой держать. Опосля заместо себя не раз оставлял, когда в походы ратные уходил. Всеграда дружина чтила, уважала. Любила. Святогор же разум и силу позднее набрал. Коли старший брат крепкою рукой дела муромские решать умел, ему в хоромах делать было нечего. Вот он дни свои в дружине и проводил. В дозоры ходил, в осады, булгар и торков гонял. А как отец в поход отправлялся, так и младший сын при нем. Ан и под своей рукой тоже поперва дозоры-разъезды водить начал, а опосля ему и руки [6]доверили. И успешно сие выходило. За то ему от служивого люда и любовь.

— Понятно, — кивнул Ротгкхон, подливая гостю еще меда. — Пока отец был жив, то все крепко на сыновьях держалось. И хозяйство, и дружина в надежных руках находились. Но теперь-то… Как князь может собственной армией через чужие руки руководить?

— Вышемир пытался, — признал боярин. — Но токмо когда он дружину к Чернигову вел, неуверенность была среди ратников. Ибо в этом деле, сам понимаешь, навык нужен. Коли воевода ошибется, за то животами воины платят. Хорошо, Святогор с братом был. Как дело до сечи дошло, сам повел, сам команды отдавал. Вышемир же на поле бранное и не рвался. С тех пор и повелось, что старший брат дел сих более не касается. Да и к чему это? Братья ведь они! Любят друг друга и уважают. Святогор против князя дружину не поднимет и садиться на муромский стол бесчинно не станет.

— Да, — согласился Лесослав. — Младший княжич человек чести. Настоящий воин! Давай выпьем за его здоровье! Долгие ему лета!

Его собеседник даже не подозревал, какой важной информацией ухитрился поделиться с вербовщиком. Ведь боярин не говорил, что дружина не поднимется против князя — он сказал, что ее не станет поднимать Святогор. Выходит, сами служивые вроде как и не против. Сказал и о том, что князь об этом прекрасно знает — ибо пытался командование перехватить, но не смог. Что до братской любви, то она, несомненно, была. Раз уж князь оставался князем — конечно, была. Вот только насколько ее хватит, когда на другой чаше весов находится княжеский трон?

Интересно, сколько есть времени у Ротгкхона, чтобы использовать столь удачную на редкость ситуацию?

— В Муроме большая дружина? — спросил он.

— Тысячу ратников в любой час выставить может! — заверил его боярин Валуй. — Ныне же и больше окажется, ибо есть замысел великий. Коли свершится, то княжичу доведется о многом зело помыслить. Ох, о многом…

— Замысел? — насторожился Ротгкхон.

— А ты мыслил, просто так княжич в дружину воина судовой рати берет?

— Чего там думать, коли за время моего дозора ладей под стенами вместо пяти штук уже три десятка появилось? Муром явно поход большой готовит.

— Тс-с! — моментально обеспокоился боярин. — Никому!

— Понятно, что никому, — подлил еще меда вербовщик. — А как гридней у княжича стать? Кого он выбирает?

— То не рать, Лесослав, в гридни по прибору не набирают, — с готовностью отпил половину кружки гость. — Кто на сердце Святогору ляжет, того он и приближает. Вижу, вижу я, куда ты нацелился! Я за тебя словечко замолвлю, это не сомневайся. Но токмо и самому себя проявить надобно, дабы на что указать нашлось.

— Проявлю, не беспокойся, — кивнул Ротгкхон. — Коли большой поход намечен, то постараюсь.

— И тут подсоблю, — пообещал боярин Валуй. — Где рисковее всего будет, туда тебя и направлю. Коли головы не сложишь — со славою вернешься обязательно!

Он допил и грохнул кружкой по столу с такой силой, что Зимава прибежала от плиты.

— Тише вы, дети уже спят!

— За славу! — до краев наполнил кружки Ротгкхон.

— За славу! — гордо вскинул пенный напиток гость и стремительно его осушил. Чуток подумал и уронил голову на локоть.

— Надо скамейки сдвинуть и к стене переставить, — сделала вывод девушка. — Кошму свою принеси, а то они жесткие. А под голову плащ походный скрути.

Вербовщик спорить не стал, быстро организовал своему ратному товарищу постель, уложил, подоткнул кошму, чтобы не скатился на пол.

— А ты, стало быть, еще и не хмелеешь? — тихо отметила Зимава.

— Почему? Хмелею, — пожал плечами Ротгкхон. — Поэтому стараюсь пить поменьше.

— Никогда не напиваешься? — перекинула на плечо рушник женщина.

— А должен?

— Ты совсем другое должен! — сквозь зубы ответила она. — На людях я, стало быть, и милая, и желанная, и похорошела. А как в постель — так от бревна не отличаешь! Гнусь ты болотная, а не человек!

Она рывком сдернула полотенце, швырнула ему в лицо и пошла к лестнице. У Ротгкхона даже появилось желание плюнуть на все и остаться внизу. Но, увы, здесь единственное спальное место было уже занято. Его дом еще не был такой «полной чашей», чтобы уложить сразу несколько человек. Пришлось подниматься к жене.

Раздевшись, он попытался все же хоть как-то ее успокоить, наладить отношения. Тронул за плечо, негромко сказал:

— Ты не думай, я тебя очень уважаю. Ты красивая, по тебе любой мужчина с ума сойдет, едва увидит.

— Лучше заткнись, — попросила из-под одеяла Зимава.

Спалось ей плохо, и поднялась девушка еще до рассвета. При большом деревенском хозяйстве сейчас нужно было бы топить печь, запаривать корм свиньям и курам, доить корову, выгонять скотину в стадо на пастбище, собирать яйца… Но город был местом всеобщего безделья — делать тут ничего не требовалось. Даже завтрак, и тот она приготовила еще ввечеру.

Подумав, Зимава наскоро собрала небольшое угощение — несколько оладий, кусок сала, шмат хлеба, горшочек тушеного мяса, несколько вяленых рыб и ломтей вяленого мяса, сложила все в корзинку и, закинув на голову платок, вышла из дома.

Время девушка подгадала верно: к тому часу, пока она добралась до ворот, их как раз открыли. Зимава спустилась на восточный берег, по ухоженной дорожке, обсаженной цветами и усыпанной песком, добралась до священной рощи, одной из первых вошла в святилище, прошла мимо идолов, вознося каждому из них небольшую благодарность и оставляя подарок:

— Спасибо тебе, мать Триглава, что живем в сытости, а земля родит. Спасибо тебе, Макошь, что не испытываем нужды. Спасибо тебе, Похвист, что не тревожишь бурями и непогодой. Спасибо тебе, Хорс, за солнечное тепло…

Наконец, она оказалась возле богини Лады, поставила к ее ногам приготовленный горшочек, опустилась на колени, все еще не зная, что сказать.

Наверное, Ладу следовало благодарить за семью — но семья у Зимавы получилась такая, что язык хвалиться не поворачивался. Наверное, следовало чего-то просить — но, как ни странно, у Зимавы внезапно появилось все, о чем она мечтала много лет. Кроме одного… Но просить богиню, покровительницу семейного очага, о любовнике — это кощунство.

И уйти, так ничего не сказав и не получив, она тоже не хотела.

— Услышь меня, богиня, — прошептала она. — Помоги. Умоляю, помоги!

— У тебя стряслась какая-то беда, милая женщина? — склонилась к ней девушка в венке из ромашек, в длинной белой рубашке, опоясанная двуцветным, красным с белым, пояском. — Ты стоишь здесь так долго, не шевелясь. Ты стоишь у богини Лады. Что ты от нее просишь?

— Любви, — только и выдохнула Зимава.

— За любовью девичьей к Полелю идут, — улыбнулась ей жрица и понизила голос: — Или к знахарке. Они женские просьбы куда лучше слышат. Так могут парней присушить — сами к кусту ракитовому тащат!

— Мне не нужна девичья, — ответила Зимава. — Хочу любви мужьей.

— Загулял? — посочувствовала девушка. — Разлучница увела? Это беда знакомая. Знахарка есть опытная, здесь рядом совсем. Передашь…