Клинок Ворона

— Армию оттеснили к подножию гор, они пытались сопротивляться. Без Ворона все были заранее обречены на мучительную смерть. Их играючи перебил небольшой отряд сабиров. Там земля была бордовой от крови, а они все шли и шли вперед, и умирали. И лес сзади прозрачный... Сабиры даже не сражались — они просто развлекались. Я видела.

— Как ты могла это видеть?

— Во сне. Прошлой ночью, — я поспешила переменить тему. Видение битвы стояло перед глазами настолько отчетливо, что к горлу подступала тошнота. — Так значит, тот командир и есть Предавший?

— Да. Его ненавидели сильнее, чем самих сабиров, ненавидели так, что прокляли весь его род. Он несколько лет жил среди людей, помогал выслеживать уцелевшие отряды. У него это здорово получалось... а потом, во время одного из рейдов, его загрызла волчья стая. Сабиры просто не успели ничего сделать — зверей было слишком много. Они появились словно ниоткуда. Пока люди сориентировались и пустили в ход силу, Предавшего уже разорвали в клочки. Я же говорил, что тебя не устроит такая история. Довольно сложно найти того, от кого остались только обрывки одежды.

— Когда это было?

— Около полутора тысяч лет назад.

— А почему Айс...

— Неужто не догадалась? — усмехнулся сет. — Тот командир был из его рода. За плечами волка пятнадцать веков позора и проклятия. Кому понравится, когда лишний раз упоминают об этом?

— А что за проклятие?

— Из его колена никто не доживает до тридцати. Все гибнут — мор, обвалы, раскаленный металл, нелепые случаи. Ровно за день до своего тридцатого дня рождения. Не знаю, как они ухитряются не прерывать рода...

Сэт замолк. История была рассказана. Но что-то в ней не давало мне покоя. Ведь статуя говорила о Предавшем так, словно он был жив и невредим. Как такое возможно? Либо ошибается каменный ворон, и тогда незачем ломать голову над проблемой, можно свалить все на игру воображения и стресс от дуэли — мол, мерещится тут всякое, статуи говорящие. Либо ошибаются все остальные — тогда выходило что-то еще более нереальное. Все-таки полторы тысячи лет — это не шутка...

— А сколько живут оборотни?

— Не больше шестидесяти. Волчий край — не место для долгожителей.

— А возможно...

Сэт угадывал мои вопросы наперед:

— Нет. Если бы дело касалось одного из моих собратьев, я бы еще подумал, но оборотни... Нет. Такое невозможно.

— А сколько тебе лет?

— Пятьсот два года, и триста из них я провел в замке Роз. Мы живем очень долго, достаточно долго для того, чтобы пожалеть об этом. Если, конечно, нас не убивают раньше, — сэт поднялся с места. — Пойду, позову этих... На дворе не лето, замерзнут еще.

Снова заснуть мне так и не удалось.

Нелюди вернулись незадолго до рассвета, долго перешептывались, стараясь поставить на место вынесенную с мясом дверь и, в итоге, ничего не добившись, улеглись спать.

А я все думала: о том, что через пару часов мне предстоит беседа с командором, после которой я могу отправиться прямо на костер; о том, как переживает мама, думая, что меня уже нет в живых; о том, что даже если я найду способ вырваться из этого мира, то буду четко знать — оборотень, спасший мою жизнь, умрет ровно за один день до своего тридцатилетия, и с этим ничего не поделаешь.

Думала, думала, думала, пока не поняла — еще чуть-чуть и моя голова лопнет, как переспелая тыква. Тогда я строго погрозила себе пальцем и процитировала папины слова о том, что проблемы нужно решать по мере их поступления. А какой вопрос первый на повестке дня? Правильно — командор и иже с ним. А врага — что? Снова правильно — следует знать в лицо. Зря я, что ли, таскаю в рюкзака этот Кодекс? Он, между прочим, тяжелый, как четыре тома словаря Даля вместе взятые.

Отринув возражения собственного организма, я решительно достала злополучный фолиант и уселась возле камина, используя колени на манер пюпитра.

Книга была толстой и ветхой — страницы норовили сломаться под руками. Витиеватый шрифт и необычное начертание букв сбивали с толку. Через первые три абзаца я продиралась, как лось сквозь терновник. Потом пошло легче — глаза привыкли разбирать при скудном и неровном освещении завитушки и загогулины, которыми неизвестный писарь ухитрился снабдить каждую литеру. Иногда приходилось прерываться, чтобы повторить про себя прочитанное и постараться запомнить по возможности дословно.

Осилив первые несколько страниц, я сделала вывод: сабиры были ненормальной нацией. Вся их жизнь от рождения и до смерти состояла из одних только правил. Сабир обязан жениться и зачать ребенка не позднее, чем ему исполнится двадцать шесть. Сабир не может лгать. Он должен спать головой на юг и владеть тремя любыми видами оружия на выбор. «Должен, обязан, полагается» — эти слова повторялись через строчку. За малейшее отступление от законов грозило суровое наказание — вплоть до казни. Например, за разжигание конфликтов внутри рода с виновного снимали кожу, а за преднамеренное убийство закапывали живьем в землю. Покушение на чужую собственность каралось усекновением сначала рук, а затем и головы, а за ложь в любых ее проявлениях заливали в горло раскаленное серебро. Дойдя до этого пункта, я испуганно икнула и рефлекторно потрогала собственную шею — после всего того вранья, что я успела выдать на-гора, мне полагалась тройная норма благородного металла.

Остальная часть фолианта посвящалась законам для обычных людей, а также правилам для нелюди, которая «крови чужой и место ее рядом с животными, от коих она умом не отличается».

Пролистав книгу в третий раз подряд, я выработала строгую линию поведения, которой предстояло придерживаться все время, пока я нахожусь в замке. Она предполагала столько вранья, что знай об этом составитель Кодекса, он придумал бы отдельную статью с самым страшным наказанием.

Отложив фолиант в сторону, я забралась на лежанку и почти мгновенно отключилась. Кто мог подумать, что подробное описание казней так убаюкает? В этот раз местный Морфей сжалился надо мной — ни одно, даже самое простенькое, сновидении не решилось меня потревожить.

— Не помню.

— Ваше родовое имя?

— Не помню.

— Как вы очутились на пустошах Волчьего края?

— Не помню.

Игра в пинг-понг продолжалась уже больше четырех часов. Командор делал подачу — я отбивала. Иногда варианты моих ответов перемежались редкими «да» и «нет».

— При вас был перстень с гербом?

— Совершенно верно.

— Где он?

— Потерялся.

— Каким образом?

— Не помню.

Железной хваткой вцепившись в эту фразу и прикрываясь ей, словно пехотинец щитом, я сидела в роскошно обставленном кабинете командора и мечтала о несбыточном. Например, о том, как хорошо было бы сейчас оказаться в башне, слопать бутерброд и завалиться спать, а не долдонить эти два слова с настойчивостью попугая-маразматика.

— Откуда у вас меч? — командор оставался спокоен, как удав — казалось, его абсолютно не раздражают мои ответы. Лишь время от времени он начинал постукивать пальцами по темной крышке стола, отбивая какой-то ритм.

Больше всего это напоминало допрос. Только вместо сырых застенков и крыс здесь были шелка и бархат, а вместо бьющего в глаза света — витые канделябры на столах. Только суть от этого не сильно менялась. Командор спрашивал — я отвечала.

— Он был при мне, когда я очнулась.

— С этим оружием у вас связаны какие-либо воспоминания?

— Нет.

Язык присох к нёбу, а горло драло, словно наждаком. В кабинете не предполагалось наличие графинов с водой и тому подобных прелестей цивилизации — еще один пункт в длиннющем списке причин, по которым мне не стоило приходить в замок. «Раньше надо было думать», — ворчливо отозвался внутренний голос и умолк.

Командора, в отличие от меня, проблемы такого рода совсем не беспокоили — он производил впечатление человека, который может обходиться без воды, еды и воздуха столько, сколько потребуется для дела. Грегор, из рода Стайн, восседал в высоком кресле, сцепив на животе руки, по которым синими змеями вились выступающие вены, и, не спеша, задавал мне одни и те же вопросы, всякий раз чуть меняя формулировку и интонацию.