Моральный патруль

Моя шпага пронзит пространство и время; не нужны мне помощники – консервные банки на хвосте бродячего пса.

Варвар – нечисто, непластично, негармонично.

— Полноте, друг мой! Не верьте себе, если упустили даму сердца, она же не искра из костра, чтобы просто улетела из ваших рук! — Падре Гонсалез повторял в лихорадке искал доводы, но иных, кроме как – рука на рукояти шпаги, пока не находил, бродил слепцом в подземелье слов. - Идеи нравственного патруля – эстетичны: бросил кто-нибудь окурок, вы – на страже, укоряете, заставляете поднять окурок, обличаете, штрафуете, порицаете.

Конечно, часто моральный патруль используют в личных целях, например, сенатор пукнул, извините, в дамском обществе, нарушил покой неприличным барабанным звуком.

Моральный патруль призывает сенатора к ответу; возможно, что на сенатора от конкурентов поступил заказ, и моральный патруль – орудие в политической игре, но для нас важен результат — аморальность уничтожена, изгнана, пусть с сенатором или директором Трансгалактической нефтяной корпорации.

Верьте в пафос и колорит, граф, а политика пусть останется животным, что не отличат стихи Муньоса от Кавелье.

Не согласные с моралью, могут применять против вас грубую мрачную силу; дубинка варвара – лучшая защита, подмога вашей благородной шпаге – так неудовольствие помогает бессознательному.

— Варвар – сила, но леди, зачем в патруле, будто второй пестик на цветке?

— Леди – отвлечет красотой, выдвинет на задний свой план внимание врагов, аморальных типов в нестираных манишках; к тому же, леди – боевая огнестрельная единица – владение всеми видами современного оружия, вплоть до нищенской пушки и ипохондрической бомбы с лазерным прицелом «Око дьявола».

Не люблю слуг зла, воюю с ними, а графиня Ебужинская Анна де Леопольдовна – Ангел светлый ликом и столь же светла бальными платьицами, будто из снега рождена…

— Падре! Позвольте! — граф Яков фон Мишель схватил падре Гонсалеза за руку, оторвал чётку, судорожно собирал бусинки, затем прекратил бессмысленное занятие, нервно засмеялся, пораженный своим отражением в зеркале. – Я осознал, что в искупление греха перед принцессой Сессилией Маркес Делакруа я попал в некий моральный патруль, в тройку с варваром, леди, и хорошо, согласен, вы меня убедили, даже вдохновили на написание симфонии – «Горячий снег».

В детстве я жадно кушал снег – голодно в доме, снегом перебивался, и верил, что снег горячий, а огонь – холодный; я даже в щелочку подглядывал за девицами в благородном институте, верил, что и они снегом питаются, когда из бани выскакивают ради здоровья без всего в прорубь – морально утонченные, устойчивые, с незапятнанными телами и честью.

Вы как в моральный патруль вошли, и уже в высоком чине, словно купили погоны на рынке?

— Графиня Ебужинская – любую дыру обшарю, но найду ей подарок по сердцу, и представьте, граф Яков фон Мишель, каждый каприз исполняю, рябиной давлюсь по вечерам, но копаю, пока не найду за обоями старую картину Караваджо, продам, а деньги всенепременно графине снесу, как в банк.

Затем чувствую довольство, спокойствие, расслабление до следующего раза, будто я – цепочка, а на цепочке камушек драгоценный болтается с ножками и ручками.

Я задумывался: графиню Ебужинскую люблю, или себя люблю в любви, восторгаюсь собой, что я – отличный друг графини?

Сложный философский вопрос, похож на саламандру, я его и так переворачивал, и на стихи и музыку клал, а затем с угрюмым недовольством каждый раз на реку бежал топиться, но возвращался опять же к своей любви – к чему тонуть, если предмет обожания ждёт от меня благоволения, хитрейшего счастья с откровенной фотографией обезьяны на память.

Затем я плюнул на все свои терзания: себя ли люблю в любви, или натуру графини Ебужинской, и решил – да, мне блаженно в этом чувстве, и оттого оно возгорается, что графиня меня, словно крылатый конь, вдохновляет на любовь.

Не будет графини Ебужинской у меня, не будет и чувств, интереса к морали, эстетике и взглядам свысока на старушек художниц в егерских дорогих чепцах.

Звания, офицерство, служение на Гармонии – всё ради денег в копилку морали графини Ебужинской!

Деньги, золото, драгоценности – вода и воздух для графини, и я её подкармливаю, даже заплывшие глазки по утрам раздираю кадилом с одной целью – удовлетворить желания восторженной графини Ебужинской.

Конечно, и моральное удовлетворение мне доставляет моральный патруль, служение прогрессу – так миллиардер тратит миллиард на краски для написания картины, что продаст за рубль.

Довольно улыбок ненавистного падения, граф Яков фон Мишель!

Вспомните уроки хореографии, сейчас ваш выход на сцену, и без платья балерины!

Обычно в моральный патруль главным ставят силу или красоту, но я настоял, и вы – главный в тройке; не скажу, что вам придется сладко, будто вы в шоколаде купаете красного Пегаса, но у вас цель – прогресс эстетики и освобождение Принцессы Сессилии Гарсиа Ганди из плена, где талант загублен, прихоти стоят выше стихов, смертные грехи написаны на дверцах карет, сиксилиарды воинов не чистили зубы, обрекли Сессилию Гарсиа Ганди на страдания немыслимые, а луч доброты пробивается ростком пшеницы под золотым ложем.

Видели бы вы графиню Ебужинскую, когда она изящно приседает на ложе – песню поёт телом, а волосы – брынза!

Во вторник после службы я нанёс графине визит, преподнёс миленькую тетрадочку в золотом переплете – дорогая вещица, антикварная, принадлежала Королеве фон Трауберг.

Колени мои дрожали, я прилёг на кушетку, даже фалды сутаны подмял неосторожно; руки озябшие протягиваю к камину, пытаюсь поймать саламандру, а ящерица в огне совокупляется с углями – нет ей до меня дела, будто я не человек, а — садовник с лейкой.

Графиня Ебужинская – сострадательная натура, вуальку подняла, встала возле меня и стояла двадцать минут, а затем со стоном выбежала вон, устыжённая нашего уединения, будто я – шар бильярдный с копытами.

Чистота, где вы найдете столько стыдливости, как в наших, гармоничных девушках, граф Яков фон Мишель?

Конфузливы, стыдливы, робки, и бани у них бронированные, экранированные в сто слоёв от подсматривания заезжих актёров со старыми нанонетехнологичными фотокамерами – молотками.

Графиня Ебужинская… — Падре Гонсалез с горящими красными очами продолжал нескончаемый паровоз восхвалений, не замолчал, когда Космобот остановился, подали серебряный трап, и в каюту вбежал проказливыый младший офицер с коровьим копытом на шляпе.

— Падре! Дон Гонсалез! А против желтых я зачем воевал, будто меня на скрипку нанизали? – граф Яков фон Мишель выкрикнул в истерике, протягивал руки к падре, отмахивался от запаха дешевых фалосных сигарет в зубах солдат.

— Желтые, синие! Олигархи спорят, а споры свои баталиями разрешают!

Чья армия наемная выиграет, тот и победил в споре, как в игру в художественное плетение нарукавников и поясов.

Армии одинаковые по силе подбирают, на закопченную Планету забрасывают – нет на них морального патруля, и совести у них нет, у олигархов. — Падре Гонсалез в смятении размахивал кадилом, уже забыл о миссии графа Якова фон Мишеля, говорил в бреду, но благородного достоинства не терял – так не ломается поэтесса на черной лестнице в суде. – Пустое это, а графиня Ебужинская – ей должны олигархи миллиарды, а не на войну — путеводная звезда морали и эстетических ценностей, что сосредоточены во мне кусками платинового мышления…

Падре Гонсалез выбежал с дикими свинцовыми воплями.

Граф Яков фон Мишель покорно последовал за Лунообразным офицером; не знал – уколоть ли шпагой в ягодицу наглеца – разве возможно, чтобы мужчина, пусть даже военный, курил дурной дешевый папуаский табак, место которому – на свалке истории.

— Красавчик, позолоти ручку!

Погадаю тебе на счастье войны!

У тебя есть девушка? – Высокая, как правда искусства, цыганка встала на пути графа Якова фон Мишеля, улыбкой загораживала горизонт.