Магия крови

Мои колени подогнулись, и я бессильно осела на землю. Брат был прав: у нас трава всегда была ухоженной. Если бы мама заметила нечто подобное, то пришла бы в ярость.

— Он сделал это, чтобы защитить нас, — прошептала я, недоумевая, почему, все это время занимаясь магией, до сих пор не заметила такой очевидной вещи. — Видимо, отец использовал те же самые руны, что и в защитном заклинании. Он оградил наш дом.

Риз молчал, но я знала, о чем он думает: его усилий оказалось недостаточно.

Глава восемнадцатая

10 августа 1905 года

Я видела, как он смотрел на нее.

В городе разразилась эпидемия гриппа, болезни, которая едва не погубила меня и привела к Филиппу. Он лечил больных так же, как обычно, и это вызывало тревогу. Я ни за что не позволю ему привести в дом новую девушку, как он когда-то привел меня.

Она была любимицей отца, единственным ребенком в семье, — мисс Мария Фостер. Она принесла нам холодный чай и полотенца. Взгляд Филиппа задержался на ее губах и длинных черных ресницах, которые, наверное, могли бы достать до щек. Разговаривая с ней, он употреблял такие нежные слова, которых я никогда от него не слышала, а их рукопожатие длилось намного дольше, чем следует.

Филипп так и не забыл ее. Я сидела рядом с ним, щекотала его ухо, запускала пальцы ему в волосы, старалась привлечь его внимание, но он лишь продолжал делать записи в своем идиотском дневнике! И вдруг на странице я заметила ее имя. Я вырвала у него дневник и швырнула его в дальний конец комнаты. Он, подняв на меня глаза, сказал, что я вульгарная и неприятная. В ответ я закричала, что он соблазнился жеманными манерами глупой богатенькой девчонки и не замечает меня, преданной и ему, и его тайнам.

Он ответил, что я права: он самом деле предпочитает ее жеманные манеры.

Я ушла. В ту ночь я пришла к ее дому. Увидев Марию в окне, я вселилась в ее шло. Мое же собственное тело так и осталось валяться на аллее, мне было все равно. Я стала Марией Фостер. На мне был ее корсет и кринолин, на ногах ее маленькие башмачки. Я дышала ее легкими и шевелила ее губами.

Когда к тебе начинают относиться иначе, ты и сам меняешься. Служанки помогали мне переодеваться к обеду, подавали тарелки со всевозможными кушаньями. Мне кланялись, мне подвигали стул. Мистер Фостер похлопывал меня по руке, а миссис Фостер пеняла мне на то, что я слишком много говорю, но делала это исключительно по-доброму. Мои новые братья дразнили меня, а когда мы переходили в гостиную, просили меня исполнить что-нибудь на фортепиано. Конечно же я не умела играть, но зато читала им стихи из собрания Теннисона. Один из приглашенных к обеду гостей, некий мистер Данбар, проявлял ко мне излишнее внимание; он брал меня за локоть и болтал со мной о разных глупостях. Я боялась, что мое поведение может выдать меня, и старалась избегать опасных тем, а таких было довольно много. Неудивительно, что Мария понравилась Филиппу — она была не только жеманной, но еще милой и образованной. Я определила это по тому, как к ней относились окружающие. Все буквально боготворили ее.

Поднявшись наверх, я почувствовала головокружение. Мне стало страшно, что я могу не выдержать. Подойдя к окну, я закрыла глаза и вернулась в свое тело. Там, уже на аллее, я опустилась на четвереньки, и меня вырвало несколько раз подряд; в таком положении я оставалась некоторое время.

С этого момента я каждый день возвращалась в дом Марии Фостер и проникала в ее тело. У нее начались провалы в памяти, но она никому о них не рассказала. Такое не продлится долго, и я должна использовать ее, пока могу.

Когда я в ней, все меня боготворят.

Глава девятнадцатая

НИКОЛАС

Отец и Лилит сидели во внутреннем дворике, потягивая «Маргариту». Спрятав книгу заклинаний под одним из кустов с наполовину опавшими листьями, я направился к ним.

Рядом с кувшином с «Маргаритой», отливавшим под солнечными лучами зеленым, стояла тарелочка с солью и дольками лайма. Лилит сидела неподвижно, устремив взгляд в пространство, в то время как отец с красной ручкой и маркером бегло просматривал кипу каких-то бумаг. Я надеялся, что он читает свидетельские показания, а не редактирует присланную ей рукопись или что-нибудь чересчур пикантное, предназначенное для совместного чтения супругами.

— Привет, — поздоровался я, потирая рукой затылок, но это не ослабило напряжения, сковавшего шею.

— Ник, как провел день? — Отец отложил ручку и маркер в сторону.

— И как твоя машина? — добавила Лилит, проводя пальцем по ободку бокала с коктейлем.

— Отлично, а с машиной все устроилось, — глухо ответил я.

Я как-то странно себя чувствовал, и вовсе не из-за магии. Меня вновь одолели тяжелые воспоминания. Мама касается моего лба и приговаривает: «Я изгоняю тебя из этого тела». Мой живот сводит судорогой, и вот я сижу на полу и смотрю на маму, а ее рука покоится на морде собаки. Пашей собаки, которую зовут Эйп. Все это я видел в своих снах, будь они прокляты.

— Как хорошо, — обрадовалась Лилит. — Знаешь, мы можем отправить ее в Кейп-Джирардо и таким образом избавиться от местного колорита.

Я бросил в ее сторону сердитый взгляд:

— Уж не потому ли мы здесь? Интересно, а что это такое, местный колорит…

Она, поднеся к губам бокал и глотнув коктейля, посмотрела на меня.

— Папа, мне надо поговорить с тобой, — произнес я.

— Конечно, Ник, давай, рассказывай, в чем дело.

Многозначительно помолчав, я уточнил:

— Ну… наедине.

Лилит встала с плетеного стула:

— Пойду приготовлю брускетту. Мне давно хотелось попробовать хороших помидоров.

Она скрылась за стеклянной дверью, а мы с отцом посмотрели друг на друга. Отец даже в свой выходной выглядел так, словно вот-вот собирался на важное совещание: отглаженные брюки, рубашка застегнута па все пуговицы, тщательно причесанные волосы. Он ждал, когда я заговорю. Господи, только бы он не тратил слов па то, чтобы подбодрить меня.

— Господи, Ник, ну так выкладывай же.

А с чего начинать? У меня пересохло в горле. Я не хотел обсуждать это с отцом, но больше никого не было: ни мамы, ни дедушки, хотя они-то как раз знали, что здесь происходит. Я переминался с ноги на ногу и наконец спросил:

— Почему я не был знаком с дедушкой?

Отец нахмурился:

— Твоя мать с ним не разговаривала.

Мысли беспорядочно метались, и я старался сформулировать вопросы, которые меня беспокоили. Солнце припекало, его лучи грели мне шею и затылок.

— Я знаю, но почему? Зачем она привезла меня сюда, когда мне исполнилось семь?

— А ты сам как думаешь?

— Папа…

— Пик, ты постоянно болел. Твоя мать говорила, что ее отец, твой дедушка, пытался снять с тебя проклятие или что-то в этом роде. По ее словам, он просто свихнулся. Резал тебе ножом щеку… Вот она и привезла тебя домой.

Как раз мама-то меня и ранила — это я помню отлично. Она успокаивающе улыбалась и бормотала какие-то слова, а лезвие в это время пронзало мою кожу. Зачем она это делала?

— Ник? А в чем дело, сынок? — спросил отец.

На моем лице отразилась растерянность.

— А ты не знаешь, как у нее появились все эти раны? — продолжил я. — Она врала мне? Хранила это в секрете? А он-то почему не знал? Или ему было наплевать?

— Она была очень неуклюжей и неловкой, чего ты, к счастью, от нее не унаследовал. Например, при готовке она почти всегда резалась ножом. Раны появлялись у нее постоянно: когда она резала бумагу, стригла ногти, удаляла занозу — все что угодно. Как она только пальцы себе не оттяпала?..

Видимо, отец действительно не знал причины. Не хотел знать и поэтому никогда не пытался помочь ей.

— Я помню, как ее пальцы были вечно обклеены пластырем.

Уголки губ отца опустились.

— Она изменилась, когда ты был совсем маленьким. Перед тем как…