Слово тролля. Дилогия

– …и знаешь, парень, они не очень ошибаются на этот счет… – в очередной раз перебил гном, хитро прищурившись.

– Не знаю, приятель, для кого как, а для нас называться троллем – это честь. Не каждый человек может похвалиться этим.

– Ты еще скажи, что тролль – это звучит гордо! – радостно ощерился гном.

– Дож! Ты – умник! Я обязательно передам нашим твои слова, когда вернусь домой. Карлик подсел ко мне.

– Лукка, друг мой, а почему ты решил, что ты вообще… – Он перешел на шепот: – Когда-нибудь… вернешься обратно домой… в свою деревню, что стоит среди Вечной Долины?..

Я посмотрел ему в глаза:

– Дож, а разве нас не выпустят завтра утром? Гном отвел взгляд в сторону:

– Да как тебе сказать, чтобы ты не очень расстроился…

Утро выдалось холодным и громким. Видимо, гном хотел разнести дверь не только кулаками, но и мощью своей глотки:

– Уроды длинноногие! Переростки гоблинские! жакхе эльфийское!!!

Услышав такое, я невольно приоткрыл глаза, в то время как гном и дальше упражнялся в сквернословии.

– Вы, черепа пивные! Тролл-л-л-л-л-л-лпр-р-д-еее… – закашлялся Дож, скосив свою пару зрячих в мою сторону.

Я зевнул и потянулся.

– Е!!! – непонятно с чего выдохнул Дырявый Мешок так, как будто стоял на краю пропасти. Я привстал.

– А, Лукка, друг мой! – заблеял карлик медовым голосом. – Как тебе спалось?!

– Спасибо. – Я вытянулся во весь свой рост, в то время как гном втянул голову в плечи. – Спасибо, хорошо…

За решеткой окна светило солнце и затягивали заутреню первые пташки.

– Дож, а с чего это ты так расшумелся? Все-таки приятно было расправить затекшие члены.

– Да понимаешь ли, великан, как ты можешь узреть, на улице уже утро, – с явной нервной дрожью в голосе отвечал гном, – а эти, м-м-м… хорошие люди не дают нам кушать.

Голос его явно окреп, и гном заговорил уверенней:

– А веришь-нет, так жрать хочется! Нет, правда! – Дож опять начал ругаться. – Можно подумать, сегодня будут казнить всех заключенных этой тюрьмы поголовно.

– И много их?

Как мне было ни лень, но все-таки я решил привести в порядок свой костюм. Мамуля всегда говорила, что одежда тролля – это первое, что бросается в глаза, и поэтому не стоит шокировать первого встречного своим внешним видом. Абсолютно с ней согласен – для этого у него или них будет масса других поводов.

– Ты о ком? – задал встречный вопрос гном.

– Ну, об этих, как его… – впервые за утро я напряг голову, – ну, этих, этих… ключенных – всплыло из амбара памяти мудреное словцо.

– Ты хотел сказать – заключенных?

– Во, точно! О них самых!

– Но, Лукка, мы и есть эти самые заключенные!.. И нас всего двое – ты и я, – разъяснил он.

– А что, заключенных всегда казнят?

– Ну, в основной массе… – вглядываясь в меня, сказал гном и запнулся. – Когда как. Бывает, одних сажают на долгое время за решетку в тюрьму или засылают на принудительные работы в какую-нибудь глухомань на несколько лет, а бывает, просто… казнят.

Набат тревоги забил у меня между ушей, отзываясь под левой ключицей.

– Дож, ты хочешь сказать, что нас сегодня казнят?

Самое интересное было в том, что я не знал и не понимал значения этих слов: “казнить, казнят, казнь”. Но само их звучание настораживало и несло в себе что-то холодное и колючее на ощупь.

– Насчет себя я не уверен, а вот насчет тебя, громила, извини… Местный властитель никогда не забывает тех, кто критикует его в Сенате, редко прощает тех, кто посмел оскорбить его, а уж о тех, кто посмел… ну, в общем, то, что сделал вчера ты! Это, знаешь ли…

– А что я такого сделал?

– А это, сын мой, тебе объяснят на Небесах. – Мы и не заметили, как в камеру вошел монах в сопровождении пятерых стражников. – Или в преисподней. Впрочем, как посмотрит на тебя начальство.

– Вы имеете в виду Бога? – влез Дож – Дырявый Мешок.

– Да, гном, именно его я и имел в виду. Кстати, так как мы не нашли гномьего священника, тебе придется исповедоваться мне, – благодушно промолвил монах.

– Надо же, какая честь! – пробурчал Дож.

– А что делать, – блаженно пособолезновал священник, – наш правитель, храни его Господи, трепетно относится к вопросам религии и вероисповедания своих граждан, кем бы они ни являлись. Впрочем, к вопросам морали, нравственности и этики он относится не менее трепетно, – скосил он взгляд в мою сторону.

– Нет, господа люди! Я могу понять все, кроме этого! – взвился гном. – Меня-то, меня-то за что?! Мой проступок не столь тяжек, чтобы за него ложиться на плаху.

– Сын мой… – начал было монах.

– Я не ваш сын, ПАПА!!! Я сын своего народа! Слышишь, ты, переросток в сутане!!! – взорвался гном.

– Это уже мелочи, – сдержанно проговорил священник, – все мы дети Господа нашего, ибо созданы Им по воле Его.

– Ты еще скажи по образу и подобию Его! – хлопнул себя по брюху гном. – По воле родителей моих, идиот! Или уж на худой конец по воле богов Небесной Горы! То есть наших богов. И раз уж ваш губернатор-маразматик так трясется над религией, так пусть предоставит мне счастье говорить с нашим священником.

– Я полностью согласен с тобой, малыш, – священник соболезнующее улыбнулся, – но обстоятельства таковы, что у нас, то есть у Владыки, просто нет времени на поиски.

Я стоял как истукан, медленно, но верно переваривая их перепалку. Начну с того, что я тупо не понимал, чего так бесится гном по поводу священнослужителя “из своих”. Насколько я помню, у гномов просто не было обряда исповеди или отпущения грехов. Жрецы у них, конечно, есть, кто об этом спорит. Но, как мне объясняли, со своим народом они как-то напрямую и не общались, а тихо и мирно молились за своих мертвых и живых оптом, так как проследить за всей этой кочующей по свету огромной толпой просто невозможно, тем более определить, кто еще жив, а кто уже нет. И уж не все ли равно самому гному, казнят его с отпущенными грехами или с ними в нагрузку, ведь у них там нет ни гномьего рая, ни ада, а просто одна большая пещера, где пиво рекой, а столы ломятся от обилия еды. И уж там точно всем все равно, насколько тяжки были при жизни твои грехи. Главное – сколько раз ты успел нагрешить и чтобы рассказ об этом был интересен собутыльникам.

Скорей всего, гном просто тянул время. Хотя и непонятно зачем… Как мне думалось, виной всему было то, что славилось как “гномья упрямость”.

В этот мир меня вернул рык гнома:

– Так в чем же я виноват – объясните мне!

Судя по ухмыляющимся, еле сдерживающим смех рожам стражников, я пропустил массу интересного. Прав был старина Вили, говоря, что “если тролль задумался, то добром это не кончится”.

– Понимаешь ли, гном, ты прав в том, что твой проступок не столь велик, чтобы за него умереть. Просто, дружок, – священник опять соболезнующее улыбнулся, – ты оказался не в том месте и не в то время. Если хочешь, я даже принесу тебе извинения… Надеюсь… – он сделал паузу, – тебе будет легче?

Дож – Дырявый Мешок закатил глаза и завернул по-эльфийски что-то насчет вороньих глаз и невыплаченных долгов. Стражник, приставив к его затылку самострел, потянул гнома наружу.

– Пусти меня, ты, жертва случайной неосторожности! Потомок Великого Кроила может идти и без твоей помощи. Пусти, говорю, по-хорошему! Сам дойду!

– Ну, а когда мы наконец-то избавились от этого недомерка, сын мой, – как-то нехорошо улыбнулся монах, я бы сказал, даже хищно улыбнулся, – настала твоя очередь.

– Что, – встрепенулся я, – куда-то надо идти?

– О нет. Пока еще нет, – монах доверительно взял меня под руку, – сначала тебе надо исповедоваться.

– Думаете, стоит?

– Уверен, сын мой! Абсолютно уверен. – Монах махнул рукой остаткам стражи, и та вышмыгнула за дверь. – Итак, каешься ли ты в грехах своих?

– А в каких именно?..

– Неужели их так много, сын мой?

– Ну, смотря что называть этим словом…

По-моему, преподобный Хари (так звали священника) начал косеть, когда я закончил рассказывать о том, как накануне Праздника Зимнего Равноденствия спер у мамули пирожки с начинкой из крольчатины с брусникой. Не торопясь, как подобает настоящему троллю, со всеми подробностями я каялся второй или, может быть, даже третий час.