Подмастерье Элвин

— Никогда, никогда не называй меня этим именем! Никто не должен так меня называть! — рявкнул он.

В ужасе Кэвил хлопнулся оземь:

— Прости меня, о Надсмотрщик! Но если я слишком презренен, чтобы произносить твое имя вслух, то как я могу смотреть тебе в глаза? Или настал мой смертный час и мне суждено умереть непрощенным?

— Типун тебе на язык, презренный глупец, — прорычал Надсмотрщик. — Неужели ты и в самом деле веришь, что можешь встретиться со мною взором?

Кэвил поднял голову и посмотрел на высящегося над ним человека.

— Но я вижу, как ты смотришь на меня…

— Лицо, которое ты видишь, изобрел ты сам, оно взято из твоего ума, а тело это создано из твоих фантазий. Твой жалкий умишко разорвется на кусочки, если ты увидишь мой истинный образ. Так что твое здравомыслие, твой разум предпочел защититься, присвоив мне сей облик. Ты лицезреешь меня как Надсмотрщика потому, что в этом облике, по-твоему, я обладаю настоящим величием и могуществом. Это образ, который ты обожаешь и боишься, этот образ вызывает у тебя поклонение и раболепие. У меня много имен. Ангел Света и Шагающий Человек, Внезапный Гость и Сияющий Посетитель, Облеченный Тайной и Лев Войны, Разрушитель Железа и Водонос. Сегодня ты назвал меня Надсмотрщиком, значит, для тебя я буду Надсмотрщиком.

— Но смогу ли я когда-нибудь узнать твое истинное имя или увидеть твое настоящее лицо, о Надсмотрщик?

Брови Надсмотрщика нахмурились, рот перекосила ужасная гримаса.

— Один-единственный человек на всем белом свете видел мой истинный облик, — взвыл он, — и человек — этот умрет страшной смертью!

Ужасные слова, словно гром, сотрясли стены амбара, а сам Кэвил Плантер аж подпрыгнул на месте и глубже впился пальцами в земляной пол, чтобы не быть унесенным, как пушинка, этим яростным смерчем.

— Прости мою наглость, о Надсмотрщик, не рази на месте! — взмолился Кэвил.

Ответ Надсмотрщика, будто утренний лучик, обогрел и обласкал Кэвила:

— Почему я должен поразить тебя на месте? Ведь ты тот избранный, кто должен познакомиться с моим самым заветным учением, писанием, не ведомым ни одному священнику, ни одному проповеднику.

— Ты избрал меня?

— Я давно учу тебя, и ты понимаешь мои слова. Мне известно, ты искренне желаешь следовать моим повелениям. Но тебе не хватает веры. Ты еще не совсем в моей власти.

Сердце Кэвила радостно подпрыгнуло. Может, Надсмотрщик даст ему то, что он дал Авраму?

— Надсмотрщик, я недостоин.

— Конечно, недостоин. На всей земле не найдется достойного меня человека. И все же, исполняя мои приказы и повинуясь мне, ты сможешь обрести милость в моих глазах.

«О да! — вскричал в душе Кэвил. — Он отдаст мне эту женщину!»

— Я готов повиноваться тебе, Надсмотрщик.

— Неужели ты считаешь, я отдам тебе Агарь только потому, что тебя одолевает идиотская страсть, только потому, что ты жаждешь наследников? Нет, моя цель куда более высока. Эти чернокожие так же, как и ты, являются сыновьями и дочерьми Господа, но в Африке они жили под властью дьявола. Этот страшный разрушитель отравил их кровь — откуда ж еще чернота в их коже? И мне не спасти их, поскольку каждое новое поколение рождается все того же угольно-черного цвета, ибо дьявол не отпускает их из своих когтей. Как еще спасти этих людей, если ты не поможешь мне?

— Значит, если я возьму эту девушку, мой ребенок родится белокожим?

— Мне важно, чтобы этот ребенок не был чисто черного цвета. Ты понимаешь, чего я от тебя добиваюсь? Мне нужен не один Измаил [5], но множество детей; ты должен взять не одну Агарь, но множество женщин.

— Что, всех? — едва дыша, промолвил Кэвил, не веря, что самая заветная мечта его сердца вскоре осуществится.

— Я дарю их тебе, Кэвил Плантер. Это поколение зла отныне принадлежит тебе. Приложи должное усердие, и ты подготовишь мне потомков, которые сами придут в мои руки.

— Я все исполню, Надсмотрщик!

— Ты никому не должен говорить, что видел меня. Я являюсь только тем людям, чьи желания уже обращены ко мне и к моим деяниям, только тем, которые возжаждали воды, что я несу.

— Я ни словом не обмолвлюсь. Надсмотрщик!

— Повинуйся мне, Кэвил Плантер, и я обещаю, в конце своей жизни ты снова встретишься со мной и тогда узнаешь, кто я есть на самом деле. Сейчас же я всего лишь скажу тебе: ты мой, Кэвил Плантер. Приди и будь моим преданным рабом во веки веков.

— С радостью! — воскликнул Кэвил. — С радостью! С радостью!

Он раскинул руки, чтобы обнять ноги Надсмотрщика. Но руки его сомкнулись в пустоте. Надсмотрщик исчез.

С той самой ночи рабыни Кэвила Плантера не знали покоя. Приводя женщин по ночам к себе в комнату, он старался обращаться с ними с той же силой и властностью, которую наблюдал в лице грозного Надсмотрщика. «Они должны смотреть на меня и видеть Его лицо», — думал Кэвил. Именно это они и видели.

Первой он взял некую девушку, которую недавно купил и которая даже по-английски еще не говорила. Она закричала от ужаса, когда, следуя своим мечтам, он одним движением сорвал с нее юбки. Затем, обливаясь слезами, она позволила ему исполнить то, что повелел Надсмотрщик. В первый раз на какую-то секунду ему показалось, что в голосе девушки прозвучали те же всхлипы, которые издавала Долорес, мечась по подушкам от страшной боли, и Кэвилом овладела та же глубокая жалость, что он питал к своей возлюбленной жене. Он даже протянул руку, чтобы нежно погладить несчастную девчушку, как гладил и успокаивал когда-то Долорес. Но, вспомнив лицо Надсмотрщика, он подумал: «Эта черная девчонка — Его враг; она — моя собственность. Человек должен боронить и засеивать землю, данную ему Господом, я не позволю чреву этой черной рабыни забыть, что такое плодоносить».

«Агарь, — сказал он ей в первую ночь. — Ты просто не понимаешь, что за благословение снизошло на тебя».

Утром он погляделся в зеркало и увидел нечто новое в своем лице. Некую мощь. Ужасную, скрытую внутри силу. «Ага, — возрадовался Кэвил, — никто не видел моего истинного лица, даже я сам. Однако теперь я открыл, что мы с Надсмотрщиком едины, он — это я, а я — это он».

И больше он никогда не испытывал уколов совести, исполняя свой ночной труд. Держа в руке ясеневую трость, он заходил в барак рабынь и указывал на ту, которая должна последовать за ним. Стоило женщине задержаться, и трость мигом объясняла ей, чего стоит неповиновение приказам. Если же какой-либо раб или рабыня смели протестовать, на следующий день они расплачивались кровью — Кэвил крепко вбивал уроки Надсмотрщика. Никто из белых соседей-плантаторов ни о чем не догадывался, и ни один из чернокожих рабов не смел обвинить Кэвила.

Та девушка, Агарь, зачала первой. Он с нескрываемой гордостью следил, как растет ее живот. Увидев, что она понесла, Кэвил понял: Надсмотрщик действительно избрал его для своих целей, и при виде той власти, которая была ему дана, Кэвила охватила неизбывная радость. Вскоре должен родиться ребенок, его ребенок. Следующий шаг был очевиден. Если его белая кровь призвана спасти как можно больше душ чернокожих, ему не следует держать детей-полукровок на своей плантации. Он будет продавать их на юг, по одному в каждые руки, в разные города, а Надсмотрщик приглядит за ними — они вырастут и распространят семя Кэвила среди всего несчастного чернокожего народа.

Каждое утро он навещал жену и завтракал вместе с ней.

— Кэвил, любовь моя, — сказала она как-то, — что-то случилось? У тебя на лице словно тень какая… гнева или, может, жестокости. Ты поссорился с кем-то? Я бы не заговорила, но ты… ты пугаешь меня.

Он нежно погладил жену по скрюченным пальцам, чувствуя, как чернокожая служанка наблюдает за ним из-под тяжелых век.

— Во мне нет гнева на людей, — мягко ответил Кэвил. — А то, что ты назвала жестокостью, это всего лишь властность. Ах, Долорес, как ты можешь глядеть мне в глаза и называть меня жестоким?

От этих слов она залилась слезами.