Триада (СИ)

– Диковинки, – усмехнулся Дан. – Да все мои диковинки скоро диковинками быть перестанут.

У мобильника заряд кончится, в ручке – стержень, в зажигалке – газ. А я тут оставаться собрался?

Раздался жуткий лязг и скрежет. Дан чуть заикой не остался.

– Солнце село – пояснил клерк, – ворота закрывают. Руку мне дай, Дан Лазарцев.

– Какую?

– Все равно. Какую не жалко. – Он показал браслет. – По этой штуке еду получать будешь и койку. Не бойся, все честно, Гильдия платит.

Дан протянул правую руку, потому что на левой были часы. Батарейку он поменял позавчера, надолго… опять?

Клерк защелкнул браслет, выглядевший даже симпатично, вручил Дану бумагу и замшевый мешочек.

– Это твои документы. Лучше носи пока с собой, вот, в чехле, чтоб не потерлись.

– А спросить можно?

– Я все жду, когда ты начнешь.

– Это не игра?

Лицо клерка стало усталым и мудрым.

– Нет, дружище, это не игра.

– Я бы хотел понять. Хоть что-нибудь.

Клерк сложил свои канцпринадлежности в ящик, вздохнул и предложил:

– Ну пошли. Мне с тобой по дороге. А штаны лучше того… ты ж не уличная девка, чтоб ногами сверкать.

Дан развернул закатанные штанины, надел пиджак и подумал, что это не он. В смысле не как в кино «это происходит не со мной», а проще: Дан Лазарцев неузнаваем. Он, конечно, всегда отличался завидным самообладанием (проживи-ка всю жизнь с тремя бабами), но не до такой же степени, чтоб спокойно воспринимать алебарды и законы о перемещенных лицах. Вот и первый вопрос.

– И куда меня… переместили?

– А к нам, – пожал плечами клерк, запирая дверь на ключ и вешая его тут же – на гвоздик на косяке. – В Траитию. Ты не переживай, мир у нас хороший. Вот из города и правда лучше не уходи, пропадешь. Не приспособлены такие к нашей жизни. Здесь сыт будешь. Станешь про свою жизнь рассказывать, не стесняйся деньги брать, если дают, но сам не проси, Гильдия менестрелей бока намнет.

– Это часто бывает – перемещение?

– Давненько не было, – подумав, ответил клерк. – Лет пять уж. А допрежь – по три в год, а то чаще. Меня, кстати, Мун зовут. Мун Стамис, регистратор. Можно на «ты». А вообще старайся пока никак не говорить, ни «вы», ни «ты», попривыкнешь – поймешь.

Они шли по мостовой. Или брусчатке, разницы Дан не знал. Он знал асфальт да тротуарную плитку. Ну, и нормальное российское бездорожье и разгильдяйство. Улица была скудно освещена редкими фонарями, тускло сияли окна двух-трехэтажных домов. Прохожих было немного.

– Вот видишь – трактир со знаком короны, – показал Мун Стамис. – В таком тебя накормят в любое время. Их в городе десятка два, голодным не останешься. А ты славно держишься. Не кричишь: «Не может быть!»

– Не может быть, – тут же сказал Дан. – Но есть. Либо я сошел с ума, и тогда надо ждать, пока меня вылечат, либо…

– Либо что?

– Не знаю.

– Ты не сошел с ума. А вот маг, отправившийся в твой мир, – сошел. Рот закрой. Закон сохранения. Он ушел туда – ты сюда.

– Два вопроса. Почему я?

– Это – к магам. Только и они не знают. Случайно, наверное. Или он оказался рядом с тобой, или ты больше всего подходишь: рост, вес… Время от времени маги такое делают. Второй вопрос?

– Когда он вернется сюда, я вернусь домой? По закону сохранения?

– Обязательно. Иногда они даже и возвращаются.

– Ино…

– Ага. Может, тебе повезет. Может, ты застрял тут навсегда. Этот олух тебе еще кой-чего не сказал. Ты можешь пойти в ученики к любому мастеру, Гильдия заплатит. Научишься делу – проживешь худо-бедно. Пять корон – это не так чтоб плохо, конечно. На выпивку хватит, одежку. Не постесняйся, поучись. Мастером не станешь, так хоть при деле… Ну, я пришел. А тебе прямо и до конца, там налево – и казармы. Сразу увидишь. Удачи, Дан.

Он вошел в дверь трехэтажного узкого дома. Дан похлопал ладонью неровный камень. Маги, значит. С Гильдией. Тяжелый случай.

Постояв еще минуту, он повернул обратно – к трактиру с короной. Корона была из мультика – три зубца с круглыми навершиями. Зал был сумрачен и пуст.

– Вы еще не закрыты? – спросил Дан, демонстрируя браслет. Пять лет новичков не было, но наверняка есть, так сказать, старожилы. Трактирщик не удивился. Значит, есть.

Дан ожидал что-нибудь вроде миски жидкой похлебки, почему-то чечевичной. Но ему принесли тарелку с картофельным пюре и двумя огромными котлетами, чуть не полбулки хлеба и кружку с чаем.

– Пирог еще есть, – равнодушно проинформировал трактирщик, – с ежевикой. Но черствый. Будешь?

– Нет, спасибо, мне хватит.

– Ага. Ну давай. Мало будет, скажешь. Вместо пирога могу пива налить.

Дан все же предпочел пирог, потому что пиво ненавидел даже больше, чем босса, и даже больше, чем боссову жену. Картошка была вкусная, почти как в бабушкином исполнении, а котлеты… сказка, а не котлеты. Дан слопал все, а пирог все же решил забрать с собой, и хозяин завернул его в промасленную бумагу. Наверное, кормить перемещенных лиц полагалось на сумму «не более чем…» И, конечно, ни один трактирщик не хотел «менее», потому что расходы возмещались.

Казармы он узнал сразу. Когда бабуля еще жила в Закаменке, Дан любовался там двухэтажными домами из красного кирпича; дома были утыканы трубами, бабуля говорила, что когда-то там были казармы. Вот эти были – один в один. Освещенные факелами и фонарями ровные ряды краснокирпичных строений с многосегментными окнами, с трубами, видневшимися четко на фоне лунного неба. Дан подошел к часовому в будке и молча сунул ему под нос руку с браслетом.

– А, пришелец! – зевнул часовой. С алебардой. Как же он выскакивать из своей будки станет, зацепится ведь? И чего они тут все зевают? Служба увлекательная? – Тебе вот туда. Третья казарма, вторая дверь. А чего это у тебя? Сладкий пирог?

Дан отломил ему полпирога и сам соблазнился запахом. Пирогов с ежевикой он никогда не ел. Дома женщины придерживались стандартов: картошка должна быть с котлетами, а если нет мяса, то с солеными огурцами, рис – с гуляшом, если нет мяса – просто с маслом, гречка – с молоком, сладкий пирог – с сухофруктами, салат – это мелко нарезанные редиска, зеленый лук, укроп и крутое яйцо. Если добавить докторскую колбасу и квас, получается окрошка. Бедные пенсионерки, ведь с ума сходят, пока он тут обследует свой придуманный мир… нет, придумывающийся на ходу. Наверное, и термин в психиатрии есть для этого дательного погружения в ирреальность. К черствым, но вкусным даже с пережору пирогам с ежевикой. Эх, как там у Щербакова: «А меня медбратья в дверь шестой палаты втащат на носилках, стукнув о косяк».

В указанную дверь (шестой палаты?) Дан вошел, действительно стукнувшись плечом о косяк. Там ему указали на койку, выдали подушку, одеяло и две простыни из почти негнущегося, но явно натурального материала. Огромное помещение, ряды кроватей, точнее деревянных топчанов, терялись в темноте. Дан лег, не раздеваясь, скинул только туфли и пиджак.

Почему он с такой легкостью воспринял свою болезнь? Сумасшествие, расстройство психики, съезд крыши. И раньше подозревал: уж больно легко он уходил от неприятностей реальности в выдуманный мир. Автоматы с гранатами в его мире имелись, а вот факелов, алебард и ежевичных пирогов с подсохшей корочкой – нет. В том мире Дан был крутым спецназовцем, которым стать не успел. За два года можно стать только крутым алкоголиком, но он и этого не успел – призвали под причитания трех славянок. А в армии из него дурь выбили. Та дедовщина, о которой читали всякие ужасы мама, тетка и бабуля, и выбила. И казарму он зубной щеткой чистил, и в зубы получал, и давал – тоже. Кто-то, может, и ломался, а Дан, наоборот, окреп. Почему его отправили в ВДВ, он не знал. Почему там он попал в лучшую часть, тоже не знал. Дедовщина кончилась в учебке. После армии он работал везде и всюду, просто потому что хотелось жрать. Мать двенадцатый год носила добротный, но сильно потертый костюм, таскала тетрадки в сто раз чиненой хозяйственной сумке, тетка Даша носилась по клиентам и выстаивала двенадцатичасовые смены в сдыхающей парикмахерской, а бабуля оплакивала благополучие и идеалы доельцинской эпохи. Дан крутился как мог, докрутился до тесного сотрудничества с Витькой, тогда еще не Олигархом, в криминале замазаться не успел, но после второй «стрелки», закончившейся отчаянной пальбой, понял, что пора кончать.