Воин тумана

Однако долго продолжаться этому суждено не было. Однажды молодая женщина повернулась было к своему любовнику, намереваясь его обнять, и, к своему величайшему отвращению, увидела, что ласкает не прекрасного юношу, а собственного старого мужа! Потом муж все чаще и чаще стал ночевать дома, ибо обнаружил, что уже не так молод и хорош в любви, да и похождения эти здорово опустошали его карман, что было особенно неприятно.

Но однажды, когда муж в течение целого месяца все ночи проводил в супружеской спальне, молодая женщина вдруг снова почувствовала на подушках запах яблоневых цветов. И тогда, целуя своего юного возлюбленного, она воскликнула:

– Ах, если б мой муж умер! Я получила бы наследство, и мы бы с тобой жили припеваючи всю оставшуюся жизнь. Ты ведь не был бы таким же скупым, как он, правда, милый?

– Никогда, мачеха, – заверил ее любовник. – Каждую весну я бы заново обставлял и украшал весь дом, а осенью осыпал бы тебя плодами земными.

Это звучало многообещающе, а кроме того, женщине удалось убедить себя, что "мачеха" – это всего лишь немного странное прозвище, которое придумал для нее любовник – ведь он казался, по крайней мере внешне, несколько моложе ее. И она сказала:

– Ну так сделай это! И пусть он умрет сегодня же!

– Хорошо, мачеха.

А на следующее утро и муж, и жена были найдены мертвыми. Нашел их садовник; их, казалось, задушили одной и той же веревкой с петлями на обоих концах. Сама же веревка была переброшена через самую толстую ветку яблони, росшей в саду.

Садовника и служанку, разумеется, обвинили в убийстве, и они были допрошены в ареопаге [84]. И все же судьи сочли смерть супругов двойным самоубийством, и обоих похоронили под той самой яблоней. 

Когда Фая закончила свой рассказ, все захлопали в ладоши, стали смеяться, и Гиперид сказал:

– Ох, надо мне поостеречься! Нельзя рассказывать твою историю моей команде, а то вечерком у огня добрая половина их, пожалуй, примет этот вздор за чистую монету! Вот, например, во время нашего последнего плавания на судне только и разговоров было, что о каком-то оборотне.

Кибернет согласно покачал головой и печально произнес:

– А все потому, что мы набираем смешанную команду, господин мой, и в ней есть немало людей с Востока. Мы, эллины, всегда отличались благоразумием, верили в своих богов-олимпийцев, и ни во что другое, но теперь на побережье Аттики богов стало больше, чем на Великой реке, в Египте. Теперь есть даже бог вина [85], не говоря уж обо всем прочем!

– Ты что же, – рассердился Пиндар, – не веришь в бога Из Дерева? Зря!

Ты опасно заблуждаешься, друг мой.

– Почтеннейшие мужи! Аристократы! – вмешалась Каллеос. – Согласно правилам этого дома, здесь религиозным спорам не место. Если хотите, можно, проявляя должную терпимость, немного поговорить на эту тему, но предупреждаю: никаких ссор!

– Уверяю тебя, – сухо сказал Пиндар, – мой опыт подсказывает мне…

– И мне тоже! – оборвала его Каллеос. – Я не раз видела, как лучшие друзья горло перегрызть друг другу готовы из-за веры в богов. Боги куда сильнее людей, вот пусть и спорят друг с другом, кто из них могущественнее.

– Истинно мудрые слова! – промолвил Эврикл. – А теперь, если позволите, я бы хотел направить нашу беседу в другое русло, и сей предмет, как я надеюсь, будет не столь опасен. Мне кажется, истории о колдовстве, подобные той, которую только что поведала нам Фая, не следует воспринимать с такой легкостью. Знаешь, Гиперид, ведь и мы, смертные, можем порой заглянуть в свое будущее – причем не только известным всем способом, то есть задавая вопросы оракулу.

– Вполне возможно, – согласился Гиперид. – Я тоже слышал немало интересных историй, над которыми стоит задуматься.

– Вот видите! – воскликнул Эврикл, с восхищением поглядывая на Гиперида. – Вот вам, друзья мои, пример истинно открытого для знаний ума!

Подлинно разумные эллины никогда ничего не принимают и не отрицают без твердых на то оснований, разве что с первого взгляда видят, что сказанное совершенно несерьезно или явная глупость, вроде шутки про яблоневый сучок.

– И глиняную куколку, – засмеялся кибернет.

– Нет, нет, куколку вы не троньте! – Эврикл поднял руку, призывая остальных к молчанию. – Я бы не сказал, правда, что так уж легко призвать на помощь духов из Царства мертвых, но это безусловно возможно, и я призываю вас, людей разумных и рассудительных, не шутить над тем, чего вы не понимаете. – Он осушил до дна свою чашу и протянул ее Каллеос:

– Дорогая, я бы хотел еще немного этого вина.

– Ерунда! – сказал кибернет.

– Что именно, господин мой? – странным голосом спросил Эврикл. – Ты отрицаешь возможность подобных вещей? Но я сам, будучи практикующим… – Он рыгнул. – Ох, простите! Мне, в соответствии с моей профессией, нередко приходилось призывать мертвых восстать из могилы, и они действительно представали предо мною, а я задавал им различные вопросы.

Кибернет только засмеялся:

– Ну нет, я не хочу, чтобы хозяйка этого дома выставила меня вон, и в спор ты меня не втянешь, я лучше промолчу.

– Вот ты мне не веришь, а Гиперид – человек более мудрый – верит!

Правильно, господин мой?

– Ну, может быть отчасти, – пробормотал Гиперид.

– Что? Как это "отчасти"? – Эврикл сунул руку за вырез своего хитона и вытащил кожаный мешочек. – Вот здесь у меня десять птичек. Да, десять маленьких совушек в одном гнездышке. И я достал их, чтобы заверить вас, что вполне способен сделать то, о чем говорю.

– Ну да, – вставил кибернет, – сказать-то легко, особенно в таком подпитии. А вот как ты это докажешь?

– Здесь неподалеку есть кладбище, – живо обернулся к нему Эврикл. – Впрочем, следует отметить, что вино у Каллеос действительно отличное, и я бы ни в коем случае не возражал, если бы ты, дорогая, налила мне еще капельку! К тому же это придаст вам мужества, и вы прогуляетесь на кладбище со мною вместе.

– Если ты предлагаешь пари, – сказал кибернет, – то я бы сперва хотел увидеть, что там, в твоем кошельке.

Эврикл ослабил завязки, вытряхнул звонкие монеты и пальцем выложил их в несколько кривоватый рядок.

Кибернет внимательно осмотрел их и заявил:

– Я человек небогатый, однако на три монеты все же поспорю, если собственными глазами увижу восставшего из могилы мертвеца. Или не увижу.

Эврикл с этим был совершенно не согласен и чуть не упал на пол, так энергично замотал головой.

– А кто мои права защитит? Вдруг ты от страха грохнешься в обморок или сбежишь? А потом объявишь… – Он, казалось, утратил нить разговора, как это часто бывает с пьяными. – Да все что угодно объявить сможешь! – вяло закончил он.

– Хорошо, я возьму ваши деньги и впоследствии рассужу вас, – сказала Каллеос. – Если ты, кибернет, подтвердишь, что дух вызван был, то проиграешь. То же самое будет, если ты упадешь в обморок от страха или сбежишь, как предполагает Эврикл. Во всех иных случаях выиграешь ты.

Справедливо?

– Совершенно справедливо, – заверил ее кибернет.

– Но ты споришь только на три монеты, – пробормотал Эврикл. – А как же остальные семь? Ради трех и стараться не стоит.

– Я поставлю одну против Эврикла, – провозгласил капитан "Эйидии".

– И я тоже, – сказал капитан "Клитии".

– А остальные пять? – Эврикл посмотрел на Пиндара. – Вот ты, господин?

Если удастся, я сегодня разбогатею.

– Да у меня и медяка-то нет, – сказал ему поэт. – Каллеос может подтвердить. А если б у меня были деньги, я поставил бы на тебя, а не наоборот.

– Ну хорошо, – сказал Гиперид, – я покрою остальные пять. Более того, я еще на две "совы" поспорю с тобой, Пиндар – в долг, разумеется. Я время от времени бываю в Фивах и, как только окажусь там снова, зайду к тебе и заберу свой выигрыш.