Косьбище

Торк ошарашено рассматривал золотые монеты у себя на ладони. В каждой -- по 4.5 грамма, по курсу 1:12 получается больше гривны кунами за каждую. И, в отличие от серебра, золотые византийские монеты не портят. Ни по весу, ни по металлу. Богатый подарок. Ноготок кивнул удовлетворённо. Что у них с Чарджи общего -- не знаю. Но вот же -- озаботился кошельком товарища. Ладно, давай упаковываться.

Укладка вещей в большой команде -- занятие всегда сумбурное. "Два переезда эквивалентны одному пожару". Только пожар -- быстро. Отойди, не мешай -- само сгорит. А вот во вьюки -- само не вскакивает. Сколько я всего тут начал и не успел, до ума не довёл. Турник во дворе, который с Ивашкой строили, остаётся. Груша боксёрская, на которой Ноготок тренировался -- остаётся. Складень мой, на котором я под Николашкину диктовку слова и выражения записывал -- забираем. Мечи парные невиданные, с людоловского хутора привезённые... мой стыд и срам -- только упаковываю да распаковываю. Даже не почистил. Берём.

Тут Ивашка заявляется, злой как собака: Доман коней не даёт. Так, где моя шашечка? Опять Ольбег спёр? Нет, грешу на невинного -- за печкой спрятанная лежит. Шашку на левый бок, дрючок в левую руку. Пойдём-ка поговорим-ка с управителем. Как в первый день я с ним поговорил. Тогда меня сразу в поруб кинули, теперь наоборот -- выкидывают с усадьбы.

-- У тебя было два коня. Их -- забирай. Остальные -- рябиновские.

-- Аким мне всю прирезанную землю отдал. Весь стоит на моей земле. Стало быть, все кони, которых с веси увели -- мои.

-- Я про то не слыхал. Иди к Акиму -- велит владетель -- отдам.

-- Что не слыхал -- твоя забота. Вон Хотен стоит -- спроси, коли в словах моих сомневаешься. И к Акиму я могу сходить. Поговорить. Только не про коней, а про то, что о тебе в грамотках Храбритовых написано.

-- К-каких т-таких грамотках?

Во. И заикаться сразу начал. Стало быть -- рыльце в пушку. Давим дальше.

-- Таких. Которые мы в Храбритовой опочивальне под полом нашли. Такой ларчик аккуратный, всякими сказками полный. Вот расскажу я Акиму кое-чего, посмотреть-почитать дам. А он-то нынче малость не в себе, железяку свою из рук не отпускает. У тебя, Доман, как -- вторая голова найдётся? А напоследок перескажу, что мне мятельник сказывал. Ты ж видел: мы ж ним слуг выгнали и "под рукой" разговаривали. Тайно. Аким много чего интересного узнать может. Кто-то ведь послал донос, по которому Макуха из Елно прилетел. Ты, случаем, не знаешь -- кто?

В разобранных грамотках Храбрита про Домана -- ничего. Или мы не поняли. Насчёт доноса мы с мятельником не говорили. Но куда-то я попал: Доман существенно побледнел. Взгляд из презрительно-отстранённого стал просто злобным. Дёрнул щекой.

-- Сколько?

-- К двум моим ещё шесть. Упряжь, седла, вьюки, торбы.

-- Шли своего. Только быстро.

Тут я несколько обнаглел, поманил Домана пальчиком. Будто чего на ухо сказать. Тот привычно наклонился, а я похлопал его по щёчке.

-- Не гони, детка, как соберёмся -- так и выйдем.

Он отшатнулся, схватился за щеку. Огромные, совершенно ошарашенные моей наглостью, глаза. И бледнеет на глазах. Будто я ему в лицо плюнул. Ну, вообще-то, "да". Только ответить ему сейчас нечем, только утереться. Вот пусть и привыкает: или делать по слову моему, или "утираться" после "ласки господской". Или как сейчас -- не "или", а - "и".

Понеслось, побежали. Ивашко матом на конюшне кроет. Ноготка с барахлом туда-сюда гоняют. Из окошечек Николай, как черт из табакерки, выскакивает и орёт.

Рядом вдруг возник Долбонлав. Неслышно. Убью в следующий раз, если так подкрадётся. Или колокольчики во все места забью. Так и умереть же можно - то нет рядом никого и вдруг голос: "Сталсый глидень кличут". Что-то новенькое: прежде таких команд не было.

Долбонлав отвёл к обычному крыльцу, но не стал открывать дверь, а повёл меня на задний двор. Здесь в затишье на скамеечке сидел Яков. Только глянул на мальчишку - тот испарился. Похлопал по скамейке рядом с собой - "садись". Сидим-молчим. Напротив нас тот самый турник, бревно нами поставленное, ещё тренажёр -- столб с колесом наверху.

-- На восток - не ходи. "Пауки" нынче злые.

-- А куда идти-то?

-- На север не ходи: что там, у волхвов -- не понятно.

-- Ну так подскажи -- куда.

-- На юг не ходи -- смутно там как-то.

-- Ну, я так и думал: пойду в Елно. На запад. Там город, может, какую службу найду. А то дальше двину. В Смоленск. А то - к Новгороду-Северскому. По Десне вниз -- легко пойдём,

-- Далеко не ходи.

-- Это почему ещё? Что мне тут, в лесах гнездо вить?

-- Далеко будешь -- не дозовёмся. Ежели надумаешь у Перуна встать -- передай привет от "Чёрного гридня".

И что это было? Это был, Ванюша, подарок. Тебе, дураку, клад открыли - куда идти, где остановится, что сказать. Да будь ты хоть трижды попаданцем семи пядей во лбу, а сообразить это невозможно. Это надо просто знать.

-- Чарджи твой в услужение просится.

И молчит. Глаз скосил и снова наши... "деревянный тренажёрный зал" разглядывает. Я ухожу, а этот... инал здесь останется? Ну и что?

-- Долгов нет. Ни - он мне, ни - я ему. Тебе решать.

-- Не мне -- владетелю. Всё, иди.

Только упаковались -- зовут на поварню: "поешьте перед дорогой". Шум, суета: "это взял? А это увязал? А чего в том вьюке острое выпирает?...". Хлебаем супчик-трататуйчик, спешно, аж обжигаемся. За спиной Домна встала, а ей-то чего надо? Мнётся чего-то, то руки под передник, то дёрнется чего подать, то вздыхает невпопад.

-- Спаси тебя бог, Домна. Варево твоё всегда вкусно было. Уж не знаю куда дорога заведёт, но тебя всегда добрым словом вспомянем. Ходу, мужики, коней выводить, вьюки грузить, в отсеках -- осмотреться.

-- Чего?

-- Посмотреть -- не забыли ли что. Давай бегом.

-- Господине, а этого как? (Это - Домна. И показывает на внутреннюю дверь. У двери Хохрякович стоит, в переднике, голова в колпаке чистеньком, кланяется мне с дрожью)

-- А и то, забыли. Он же холоп твой. (Это - Ивашко. Губы вытирает, меня просвещает). Слышь, дурень, собирай своё. Быстро. Будешь коней обихаживать, сучья для костра собирать. На походе кощею дело всегда найдётся. Я тя быстро походной науке научу. Ну, или сдохнешь. Баба твоя погрустит, да и замену найдёт. Ты главное-то дело сделал -- трубу в ейной печке прочистил. А уж перед чьим поленом теперя ляжки раскидать -- она и сама найдёт. Мужичков на усадьбе много -- кто-нибудь да огуляет. Тёлочку-перестарочку. Гы-гы...

Интересное дело: Ивашко всегда к Домне был уважителен, за кормёжку благодарил, по мелочи и помочь мог. А тут вдруг такой текст. Или он взревновал? А, он просто уже "на походе". То он был один из рябиновских, местных, а теперь уже гридень, княжий. Воин думает иначе.

"Сеча грянет.

Ворон кружит.

Твой дружок в бурьяне

Неживой лежит".

Даже донские казаки из своих станиц уходили в поход не щадя соседского имущества, а уж эти русские янычары -- княжьи гридни... И дело не только в "на войну ходить -- буйну голову сложить".

Тут ещё отношение "дояра" к "дойным". А для княжьего все местные: бояре, смерды, челядь, холопы -- стадо, отара. Хочу -- зарежу, хочу - остригу, хочу -- ногой пну. Мекнул-бекнул-кукарекнул? - На шашлык. И плевать Ивашке, что я даже не боярин -- он уже в походе, уже не "земский".

И Домна это понимает и принимает. Ещё утром она бы за такие слова Ивашке миску на голову надела. А сейчас стоит -- только вздрагивает, слово молвить опасается.

Как говаривал партайгеноссе Штирлиц: "Важно правильно начать разговор. Ещё важнее -- правильно его закончить". От себя добавлю: а ещё важнее знать: какое оно - "правильно".