Иногда оно светится (СИ)

Что-то подсказывало мне, что это возможно, надо только несильно нажать на дверь. Поверхность черного озера заволновалась, исторгла несколько зловонных пузырей.

Я не сделал этого.

Дошел до лестницы и понял, что забраться наверх будет сложно. Ступени покачивались перед глазами. Презрительно усмехнувшись, я сел на ступеньку и сделал несколько крупных глотков, сразу опустошив бутылку на четверть. Вино проваливалось в меня как в бездонный колодец, от него лишь кружилась тошно голова и жгла горло жестокая изжога.

«Как все это жалко, — подумал я, держа холодную бутылку у горящего виска, — Жалко, долго, противно… Давай, Линус, попытайся сбежать еще дальше. Может, там тебе повезет больше».

Я был на краю Галактики. Дальше бежать некуда. Ни в мыслях, ни телом.

Оставалось только напиться и я сделал это красиво и элегантно, как настоящий аристократ. Я запрокинул бутылку и позволил вину литься в глотку до тех пор, пока затылок не сплющила тяжелая мягкая сила. И перед глазами не завертелись свивающиеся в кольца оранжевые молнии.

Тогда я почувствовал, что начинаю проваливаться внутрь себя и проваливался я ровно столько, что как раз хватило времени услышать вдалеке легкий скрип двери и подумать: «Тридцать чертей Космоса, он-таки…»

Я видел это в моем хмельном сне, в мутном мире винных сновидений.

Он подошел ко мне. Сперва он был зыбкой тенью в полумраке коридора. Тень увеличивалась, она плыла с настороженностью молодого шнырька или акулы. Я даже не столько видел ее, сколько чувствовал приближение кожей, от нее шла ощутимо уловимая вибрация.

Линус-Линус…

Потом что-то коснулось моей щеки и, едва разлепив липкие веки, я увидел перед собой чье-то лицо. Наверно, оно должно было показаться мне знакомым. Чья-то бледная маска с блестящими в темноте глазами… Дух заброшенного замка… Линус-Линус… Вроде я пытался пошевелиться, в кончиках пальцев осталось такое воспоминание. Запах вина и пыли… Вибрация — кожей чую! — тень стала еще ближе. Заблудший призрак, бродящий в полночь по маяку, душа утопленника.

Лицо приблизилось. Щеку защекотало — будто слабый сквозняк прошел у самого пола. Я захрипел, пытаясь приподнять голову. Перед глазами звенели разноцветные полосы, под висками заныло.

И тут я увидел глаза. Две зеленые луны, горящие в ночном небе.

— К-ко…

Рывок. Вырваться. Вытряхнуть из головы звенящий мусор.

Но я понял, что не смогу. Бесконечная тяжесть превратила тело в неровный свинцовый сгусток.

— Стой…

Скрипя зубами, я оторвал голову от пола. Оказывается, я уже лежал на полу, давно съехав со ступеней — «Дешевка, — сказал Линус-Два, такой же хмельной, как и я — Пьянь.» — и ночь плыла вокруг меня, немощная, предрассветная, уродливая в своей серой ветоши.

Встать. Увидеть.

Коридор был пуст. Дверь комнаты закрыта. Тишина.

Ушел?.. Холодная молния ужалила мозг — его тут не было. Галлюцинация. Сон. Дар винного царства.

Я забормотал что-то, опять уронив голову. Кажется, я просил у кого-то прощения.

А потом я провалился в глухое и черное ущелье сна.

ГЛАВА 8

Проснулся я от того, что моего лица что-то коснулось.

Нет, не так. Из такого состояния не просыпаются, из него выплывают, как может выплывать судно из утреннего густого тумана. Тело чувствуешь не сразу, оно ощущается как сухой корень какого-то огромного дерева, не имеющий никакого отношения к голове.

Я не проснулся, просто осознал, что лежу, и лежу давно потому что яркий свет, врывающийся через круглое окно, уже не слепит глаз. Изнутри, из глубин моего мертвого тела, тухло несло вчерашним вином, во рту было солоно. Напился по-графски — я натянул сухие губы в улыбке.

Я лежал, чувствуя, как новый день по капле просачивается в мою голову. Линус-бревно. Забулдыга ван-Ворт.

Осколки вчерашних воспоминаний дребезжали, когда я пытался сложить их в единую картину. Вечер, вино, Котенок… Космос, не дай моей голове развалиться на части!

А потом что-то стало литься на мое лицо сверху. Похмельный мозг соображал не сразу, я попытался вскочить, но в голове ухнуло и я ограничился тем, что перекатился на бок. Непонятный дождь хлынул потоком на мою спину, пробрал ледяными иголочками вдоль позвоночника, растекся кляксой между лопатками. С тихим стоном разлепив окончательно глаза, я увидел в полуметре от собственного носа пару хорошо знакомых мне тапок. Выше тапок начинались ноги. У этих ног были тонкие лодыжки с выпиравшими косточками. Выше лодыжек я разглядеть ничего не успел.

На голову снова полилась вода, я губами чувствовал, как она разливается по полу. Зарычав, я вскинул голову.

Конечно же, это был Котенок. Кто еще мог бы устроить мне этот ранний душ? Я даже не удивился, увидев его все в том же халате, стоящим на пару ступеней выше меня и со сосредоточенным лицом льющим на меня ледяную воду из огромной кружки. Вода со звоном разбивалась о мою голову и веселыми жемчужинками прыгала по плитке пола, растекаясь лужей.

— С ума сошел? — процедил я, прикрывая рукой лицо от брызг.

Котенок вылил на меня остатки, презрительно искривил верхнюю губу.

— Ты валяться здесь как кусок прошлогоднего дерьма.

— Просто устал, хх-ха… — я закашлялся и поднялся на четвереньки, — Убирайся отсюда. Ты решил утопить меня во сне?

Еще раз смерив меня презрительным взглядом, в котором читалось отвращение к валяющемуся на полу графу, Котенок с кружкой в руке пошел в сторону своей комнаты.

— В тебе вина больше, чем в бочка, — бросил он напоследок, — Имперская облеванная тряпка.

— Ты самый пакостный, дерзкий и отвратительный зверек на этой планете, — я провел мокрой рукой по лицу.

Осторожно передвигая ноги, я спустился на нижний уровень, достал аптечку. В ней обнаружилось с десяток маленький капсул коричневато-синего цвета. Я выщелкнул пару из упаковки, кинул в глотку. Не панацея, но за час сможет сделать из меня что-то напоминающее человека. Я разблокировал дверь, вышел наружу.

Море ластилось к моим ногам, подбирало ракушки на песке чтобы, утянув их с собой, снова положить обратно. Море никогда не задумывается о целесообразности, у него нет ни достоинства ни стыда. Весьма полезные свойства для любого гуманоида. Оно просто живет и, кажется, вполне этим довольно. А у меня не получается. Наверно, я уже стар.

Метрах в двадцати от косы на воду села птица. Мелкий, не больше года, гребешок. Самого гребешка у него не было, лишь намечалась вдоль головы длинная алая полоска; отливающие серым и синим перья были уложены одно к другому, с такой тщательностью, как офицерские аксельбанты на параде. Гребешок изумленно-придирчиво глянул на воду сперва одним глазом, потом другим. Он выслеживал мелкую рыбу. Я нагнулся, поднял маленький обломок раковины кусачки, примерился и кинул его. Он приземлился точно у бока птицы, расстояние я прикинул верно. Гребешок хлестнул крыльями по воде от неожиданности, голова молниеносно развернулась в мою сторону. Немигающие птичьи глаза удивленно уставились на меня.

— Лети давай… — сказал я гребешку, — Нет тут еще рыбы для тебя.

Он мотнул головой, точно отвешивая мне неловкий поклон, пару раз махнул крыльями и, тяжело поднявшись, полетел над самой водой куда-то вдаль. Видно, решил попытать удачи вдалеке от странного сооружения и его сумасшедших обитателей. Я его понимал. Иногда мне самому хотелось набрать полный бак и вести «Мурену» до тех пор, пока не встанет двигатель, А потом? Я не знал. Просто сидеть и смотреть на море, искать край у этой бесконечной лазуревой плоскости, наполненной плеском ленивых волн.

Я вернулся на маяк. Котенка не было слышно, но я по привычке шел нарочито громко чтоб у него было время шмыгнуть в свою нору.

«Облеванная тряпка — сказал он — имперская облеванная тряпка». Ненависть, презрение.

Отвращение. Я даже не пытался посмотреть на себя его глазами — меня бы точно стошнило. Убийца, лжец, насильник. Портрет настоящего герханца. «Что ж, — флегматично пожал плечами я, — Врядли до своего визита сюда он представлял герханцев иначе».