Черные боги, красные сны

Музыка шла прямо из земли, и было видно, как она растет: отдельные мелодии, словно ветви, раскачиваясь, поднимались вверх, пронзая неподвижный воздух. Словами было не описать это зрелище, нет в человеческом языке таких слов. Несмотря на бессвязность звуков, никакой дисгармонии, никакого диссонанса не слышалось. Сумасшедшая мысль пришла ей в голову: а что, если зайти в заросли этой музыки и нарвать букет, причем, если правильно подобрать звуки, получился бы неплохой концерт.

Она стояла и слушала... но слушала уже не столько музыку, сколько некий странный, неразборчивый шум, который все нарастал, становился громче и пронзал ее сознание коротеньким мерзким хихиканьем. Джирел вдруг поймала себя на том, что и она хихикает, сама не зная над чем. Она испугалась и снова стала прислушиваться, стараясь услышать голос Гийома. И наконец она услышала его в этом море сумасшедшего многоголосья, и ужас охватил ее. Голос его стал ниже и громче, он уже заглушал остальные звуки, все пространство наполнилось мощным ревом безумного смеха, волны которого накатывали на нее и беспощадно терзали ей душу. Смех звучал так резко, что ей казалось, будто мозг ее сейчас превратится в желе.

— Гийом! — вновь крикнула Джирел из пучины своих страданий.— О Гийом!

Как ни странно, звук ее голоса заглушил этот смех: он умолк, И во всем этом мрачном мире наступила долгая, мертвая тишина. В тишине раздалось едва различимое стенание, подобное печальному звуку дудочки.

— Джирел...

Затем снова зазвучали все остальные звуки, подул ветер и голос Гийома стал отдаляться. И вновь продолжилась погоня.

Луна уже не освещала окрестности, ее наводящее ужас лицо почти ушло за линию горизонта, и длинные тени лежали на земле. Джирел показалось, будто на горизонте светает. Она была столь измотана, ее охватило такое отчаяние, что теперь ей было все равно. Она лишь знала, что будет продолжать преследование, даже если ее застанет рассвет и принесет с собой смерть более ужасную, чем самая страшная смерть на земле, и, возможно, бесконечное страдание в образе одного из тех чудовищ, которых она видела: нетрудно было догадаться, что так страдают проклятые души. И живое, извивающееся дерево, и идол, олицетворяющий грехи Гийома, и тень, скитающаяся по этим бесприютным местам, и жалобный плач, носимый ветром во мраке,— все это души грешников. Но Джирел уже слишком устала, чтобы много думать обо всем этом. У нее осталось лишь немного сил, чтобы, спотыкаясь, брести за голосом. А голос все звал ее по имени, то вспыхивая, то угасая где-то во мраке.

Погоня окончилась внезапно. Джирел подошла к ручью, тихо несущему воды. Через него был перекинут мостик. Она пошла по нему, остановилась на середине и посмотрела в воду. Боже, отражение смотрит на нее, отчаянно разинув рот, словно кричит без звука, а у нее самой губы были плотно сжаты. Джирел заглянула в глаза отражению и прочла в их глубине предупреждение, отчаяние и страшную боль; лицо ее до неузнаваемости исказила тоска и безнадежность. Жуткое было зрелище, но ей было уже не до этого, она поплелась дальше, ей было уже все равно, пускай ручей отражает ее отчаяние, пускай ее окружают мрачные пейзажи, а на горизонте ширится зловещая полоска зари.

Вдруг жалобный голос, который она так отчаянно преследовала, раздался совсем рядом. Джирел внимательно огляделась. Мост, оказывается, не заканчивался на противоположной стороне ручья. Расширяясь и поднимаясь все выше, он вел к темному храму, под сводами которого были расставлены такие жуткие изваяния, какие Джирел не снились даже в страшных кошмарах. В этом здании, украшенном резьбой и колоннадой, перед Джирел в миниатюре предстал весь мрачный ад, который она только что прошла. Там стояли скульптуры, воплотившие в себе всю жуть, все человеческие страдания, все отчаяние и безнадежность, которые слышались в завываниях ветра, в злобном бормотании воды, в том, на что намекали тени. В резных узорах Джирел разглядела плененные и страдающие от невыносимых мук души людей и зверей; кое-что Джирел уже видела раньше, но большую часть, к счастью, ей видеть не довелось, и она не понимала их отвратительного смысла. За что они наказаны, Джирел не знала, но было очевидно, что наказание справедливо, хотя чудовищность его и нечеловеческая жестокость упраздняли саму возможность говорить о справедливости. Джирел закрыла глаза и стояла, слегка покачиваясь, чувствуя, как торжествующее зло, заполонившее храм, вьется вокруг нее, но она была так потрясена и измождена, что даже не думала о том, что будет дальше.

Но вот знакомый голос зазвучал совсем рядом, чуть ли не над самым ухом. Ей даже показалось, будто над ее головой трепещет крыльями маленькая испуганная птичка.

— Джирел! Джирел! — кричал голос в страшной муке, вновь и вновь он взывал к ней, полный исступленного отчаяния.

А она лишь стояла, беспомощно опустив руки, чувствуя, как с головы до ног ее пронизывает торжествующее грубое зло.

И в третий раз, так же внезапно, как и раньше, Черный бог окутал ее, словно плащом, и Джирел это даже до некоторой степени обрадовало. По крайней мере, она теперь знала, как с ним бороться. Откуда-то издалека до нее донеслось едва различимое эхо плачущего голоса, холодные сумерки окружили ее, и серый лед сковал душу. Джирел призвала воспоминания о ненависти, любви, гневе, чтобы направить их против Черного бога. В голове у нее мелькнула мысль, что человек, живущий не столь бурной жизнью, не столь часто влюблявшийся, как она, может, и не смог бы побороть мертвящий холод Черного бога. Джирел вспомнила, как она смеялась, пела и веселилась; она вспомнила кровавые битвы и бешеный скрежет металлических доспехов; она вспомнила поцелуи в темноте и как крепко обнимали ее мужские руки.

Но она была слишком измотана, и рассвет вот-вот должен был осветить все небо, а Черный бог черпал свои силы в забвении, настигающем его жертву, и это никогда его не подводило. И Джирел подумала, что на этот раз она будет побеждена. Воспоминания, которые она направляла против Черного бога, оказались бессильны против серой обволакивающей пелены этого сумеречного места — он был у себя дома, в своем логове. Джирел почувствовала, как ее охватывает безысходное отчаяние. Постепенно воля к борьбе цепенела вместе с ее телом, и вот она уже не та теплая, полная жизни женщина из плоти и крови, а некий неподвижный, оледеневший обрубок.

Но внутри этого нового существа сохранилась все-таки одна искорка Джирел, которую Черному богу заморозить так не удалось. Джирел чувствовала, как он все свои силы бросил против этой искорки, как он пытается изгнать ее из ледяной глыбы, в которую превратилось ее тело,— изгнать наружу, во мглу. И вот уже Джирел превратилась в тоненький голосок, рыдающий во мраке... Она беспомощно кувыркалась в потоках воздуха, которых раньше никогда не замечала, билась о невидимые преграды, стонала и рыдала без слов. У Джирел больше не было тела, и мир вокруг нее тоже исчез. Теперь ей стали видны и другие существа, такие как и она — слабые, неясные и нечеткие; как едва уловимое биение пульса, они кружились is темноте, крохотные потерянные создания, бестелесные, беззащитные, как и она, подвластные малейшему дуновению ветерка, отчаянно плачущие во мраке.

Одно из этих едва уловимых созданий наткнулось на нее и прошло насквозь. И в тот момент Джирел уловила слабую вибрацию, так могло звучать только ее имя, и она сразу узнала голос, который призывал ее сюда во сне, это был тот самый голос, за которым она бежала по этой мрачной земле: это был Гийом. И едва они на миг соединились, как нечто непобедимое, как сама жизнь, вспыхнуло в ней, искорка стала расти, становясь все больше и ярче, и вдруг...

Джирел вернулась в свое тело: она стояла в храме, вокруг нее были все те же жуткие изваяния, а ее тело наливалось теплом, и ледяная корка молчания, сковывавшая ее, легко отваливалась кусок за куском. Горячее пламя все росло и росло, пока все ее существо не наполнилось жаром и огненный поток не распространился по всем ее жилам, ледяная пелена мрака растаяла, уступив горячему, победоносному огню, пылающему в сердце Джирел.