Владигор. Князь-призрак

— Сейчас нет, — сказал Владигор, глянув на край скатерти, сквозь который просвечивало алое сияние аметиста.

— Эти мошенники отлично видят в темноте! — усмехнулся Ракел, дергая конец жилы и поправляя петлю на запястье.

— Дурак! Идиот! — пробормотал Урсул, когда петля на его запястье резким сжатием отозвалась на рывок Ракела.

— Но-но, побалуй еще у меня! — строго прикрикнул на него Ракел.

— Только и знаешь, что глотку драть! — буркнул Урсул. — Ты хоть понял, балда, на что они играют?

— На что бы ни играли, нам-то что с того? — усмехнулся Ракел. — Я с ними кости бросать не собираюсь!

— Не больно-то ты им нужен, костолом! — угрюмо проворчал Урсул, сверкнув глазами из-под выгоревших на солнце бровей. — Они на князя играют!

— На меня?! — опешил Владигор. — Как это?

— А так! — воскликнул Урсул, с неожиданной силой опрокидывая на него стол.

Скамья под князем и Берсенем откачнулась назад, столешница придавила их к бревенчатой стене, багровая вспышка аметиста озарила закопченный потолок, а затем в стену, как раз над левой ключицей Владигора, вонзился острый трехгранный стилет.

Князь вскочил на скамью, взглянул через край столешницы и едва различил во мраке безногое, распластанное на полу тело. Стилет по-прежнему торчал в доске, пальцы калеки крепко сплетались на его рукоятке, но белые, как куриные яйца, глазные яблоки были выбиты из глазниц и свисали на жилах по обе стороны лица. Сперва князь решил, что нищего покалечил Ракел, но, увидев, что бывший наемник крепко удерживает заломленную руку Урсула, усомнился в своих подозрениях и поискал глазами второго нищего. Тот, однако, как сквозь землю провалился. Под столом все было усыпано дочиста обглоданными костями и прочим мусором, не обнаруживавшим никаких следов поспешного бегства неуклюжего калеки.

Странно было и другое — кровавый свет аметиста погас, и теперь камень горел ровным голубым огнем, едва освещавшим тыл княжеской ладони.

— Доигрался, рвань! — Ракел, отпустив руку Урсула, кивнул на бесчувственное тело. — А второй-то каков ловкач! Я моргнуть не успел, как он его двумя пальцами в глаза ткнул, и готово дело! Где он, кстати?

Ракел прищурил глаза, обернулся и посмотрел в слабо освещенный проход между скамьями.

— Бог с ним! — сказал Владигор, склоняясь над ослепленным калекой.

Тот понемногу приходил в чувство: слабо вздохнул, провел свободной рукой от живота к подбородку, взъерошил пальцами клочковатую бороду и, вывернув ноздри, добрался до пустых окровавленных глазниц.

— Ох ты, нечистый дух! — пробормотал калека. — Опять зенки вышибли!

Он поводил пальцами вокруг левой глазницы, нашарил у виска свисающее глазное яблоко и, весьма ловко вправив его под отвернутое веко, посмотрел на склонившегося над ним князя.

— Дай, дай сольцы щепотку! — тут же запричитал нищий, загоняя второй глаз под рассеченную бровь.

Владигор, пораженный живучестью профессионального попрошайки, встал с колен и стал машинально развязывать висящий на поясе узелок с солью. Он даже не обратил внимания на то, что, как только нищий протянул к нему руку, голубой туман вокруг перстня вновь окрасился в кровавые тона, и уже готов был высыпать в раскрытую ладонь калеки содержимое своего мешочка, но тут вторая рука нищего выдернула из столешницы застрявший стилет, и если бы не Ракел, то острый трехгранный клинок не разминулся бы с княжеским животом. Бывший наемник внимательно следил за всей этой сценкой, и как только калека высвободил клинок из заточения, вновь обезоружил его ударом ноги в запястье. Ладонь нищего повисла плетью, а острие выпавшего стилета угодило в прореху на его груди.

Удар был слаб, это был даже и не удар, а, скорее, укол, оставивший на коже лишь неглубокий разрез. Но это незначительное повреждение почему-то привело нищего в совершеннейший ужас: он привстал, упираясь локтями в пол, и так вытаращился на каплю крови, выступившую из ранки, что его глаза, как показалось Владигору, вот-вот вновь выскочат из глазниц.

— Ы-и! Ы-и! — стонал он, вытягивая губы по направлению к ранке.

— Что? Что с ним? — забеспокоился Владигор, оглядываясь на Ракела и Урсула.

— Яд, князь, — холодно усмехнулся Урсул. — Скажи спасибо этому костолому, а то предстал бы ты уже перед праотцами. — И он кивнул на Ракела, который поднял с полу стилет и, повернувшись к свету, внимательно разглядывал узор на его рукоятке. Высмотрев, по-видимому, нечто существенное, бывший наемник перевел глаза на нищего и, увидев, что тот уже заходится в предсмертных судорогах, удовлетворенно покачал головой.

— Мизандары! — пробормотал он. — И сюда пролезли, сволочи!

Владигор тем временем успел извлечь из складок тулупа огниво, высечь сноп искр и раздуть лохматый конец просмоленного пенькового трута, который отыскался в кармане по соседству с огнивом. Но прежде, чем прижечь ранку, князь припал к груди калеки и, отсосав кровь, сплюнул в сторону темный сгусток.

— Оставь, князь! Собаке собачья смерть! — крикнул Ракел, когда Владигор поднес дымящийся багровый трут к бледному надрезу.

— Чай, не собака, — пробормотал Владигор, продолжая хлопотать над нищим, — да и собаку жалко, тоже живая тварь, тоже жить хочет!

— Так потому и брось его, князь! — воскликнул Ракел. — Он из мизандаров! Они ненавидят все живое!

— Не слушай его, князь! Брешет он, все брешет! — оживился калека.

Действия Владигора, по-видимому, принесли ему некоторое облегчение: стоны смолкли, судороги утихли, и даже пена, выступившая по углам рта, исчезла в чаще бороды. Но на этом процесс остановился и, вопреки всем усилиям князя, пошел вспять: глаза бедняги подернулись молочной пленкой, руки стали вдруг быстро и беспорядочно шарить по груди и животу и в конце концов упали и одеревенело вытянулись вдоль тела.

— Отмучился, бедняга! — вздохнул Владигор, прикрывая остекленевшие глаза нищего вывороченными красными веками.

— О себе подумай, князь! — угрюмо буркнул Берсень.

С момента, когда Урсул опрокинул стол, все потекло так стремительно, что к тому времени, когда неудачливый убийца испустил последний вздох, старый тысяцкий едва успел выбраться из-за столешницы и взобраться на скамью.

— Я думаю, — сказал князь, поглядев на аметист, испускавший ровный голубой свет.

Кто-то тронул Владигора за локоть. Князь повернул голову и увидел длинного полового, державшего перед собой глиняный кувшин с широким горлом и желтое льняное полотенце, окантованное по всему краю вышитой черной елочкой. Из-под локтя верзилы выглядывал его коротышка-напарник с медным тазом в руках. Коротышка беспрестанно вертел головой, стараясь заглянуть Владигору в лицо, а когда ему это удалось, тут же выдернул из-за уха длинное гусиное перо и протянул его князю.

— Ну, давай! Живо! — строго крикнул он, тыча пером в лицо Владигора и приставляя к его груди край таза. — Хватит нам на вечер одного жмурика, второго не заказывали!

— Не понял, — сказал князь, отбрасывая от себя его руку.

— Не тяни, дурила! — угрожающе прогудел над его ухом низкий бас долговязого. — Кидай харч в посуду, а то загнешься!

— Коня кинешь! Дуба врежешь! — поддакивал коротышка.

— С чего мне харчи кидать? — усмехнулся Владигор. — Сутки маковой росинки во рту не держал…

— Брюхо к спине прилипло! — подхватил Ракел.

— Накормили бы сперва, обормоты, — проворчал в бороду Берсепь, — а то сразу: «Харч! харч!».

— Заткнись, вша! — резко прикрикнул на него коротышка. — Жди, когда спросят!

— Да мы весь вечер ждем, когда спросят, — сказал Владигор, сворачивая край таза в узкую, как камышинка, трубочку.

— Эй, ты! Кончай посуду портить! — забеспокоился долговязый, глядя, как пальцы князя без всякого видимого напряжения скручивают помятый тазик.

— Какая же это посуда? — сказал князь, когда таз обратился в некое подобие короткой медной дубинки. — Из такой разве что свиней кормить.

— А чем ты лучше свиньи, оборванец? — подступил к нему коротышка. — Убил, понимаешь, калеку убогого и куражится!