Извек

Правда потом, когда понурый хан собрался уезжать, сжалилась. Предложила на время превратить коня в человека, дабы тот речь людскую понимать научился. Юсуф тут же согласился и, оставив скакуна, воротился домой…

Челюсть Извека отвисла, брови скакнули к потолку, волосы и борода стали дыбом. Старуха, не замечая его оторопи, неспешно продолжала:

— Целый год в услужении сестрицы был здоровенный детина с разумом ребёнка. Дрова колол, сено косил, помаленьку учился говорить. Перед приездом хана — уже всё понимал, но слова складывал худо и лопотал как двухлетка. Я тогда заезжала на денёк. Помню, Наина даже прослезилась, перекидывая парня обратно в коня. Однако, деваться некуда, обещала — надо отдавать.

— А потом? — еле вымолвил Сотник.

— Потом приехал Юсуф, забрал поумневшего скакуна и распрощался, а вскоре после этого погиб. Теперь ученик моей сестрицы у тебя.

— Так я что, на человеке езжу?

— Да нет, — хихикнула бабка. — Конь он! Простой конь, только гораздо понятливей других. Так что радуйся, таких лошадей по всему свету не сыщешь.

Сотник недоверчиво посмотрел в окно, где виднелся чёрный хвост, пригладил бороду, поднялся.

— Ну, бабуля, спасибо тебе за угощение, а мне пора и честь знать. Поеду наверное, дорога не близкая, раньше поедешь — раньше доедешь. А то, боюсь, ещё маленько поговорим, и выяснится, что я раньше конём был.

Старуха помолчала, вспоминая, отрицательно покачала головой.

— Нет, про тебя Наина не говорила. А если решил ехать, то так тому и быть, неволить не буду, езжай. Разве что гостинцев тебе на дорогу соберу. Конь твой и так пропитание отыщет, а твоя сумка у седла — совсем пустая, тоньше попоны висит. На ко, захвати! До ближайшей веси два дня шагом, скоком — день, всё одно проголодаешься.

Её сухие морщинистые руки уложили оставшиеся пирожки на чистую тряпицу и ловко скрутили узелок.

— Кушай на здоровье, — улыбнулась она. — И погодь, ещё кой — чего принесу, пригодится.

Старуха взяла корзинку и направилась к двери. Извек с опасением глянул вслед, в голове мелькнула мысль: кругом, кроме леса, ничего, уж не поганок ли с мухоморами решила набрать.

Ухватив узелок, неторопливо двинулся из избы. Ворон уже топтался у крыльца. Осоловевшие глаза говорили, что ни одного пучка под навесом не осталось, да и не известно, цел ли сам навес. Проскрипев по ступеням, Извек запихал пироги в сумку, огляделся. Хозяйку заметил на краю поляны, возле неказистого деревца. Расторопная бабуля накладывала в корзину жёлтые плоды, то ли груши, то ли яблоки — не разобрать. Пока одевал уздечку, та вернулась, протянула корзину с наливными яблоками.

— Возьми вот. Правда одичали, но кое — какая сила ещё осталась, хоть и не такая как прежде. Наина забросила совсем, вот и выродились, а может перероднились с лесными дичками, леший их знает. Но, чем богаты — тем и рады.

— А что, — не понял Извек. — Раньше какие—нибудь непростые были?

— Были, милок, были. Очень непростые, можно сказать особенные, молодильные, слыхал про такие? Теперь, конечно, не молодят. Хотя сил прибавляют впятеро, а то и всемеро, но ненадолго.

Извек скрыл в бороде улыбку, молодильные только в сказках бывают. Чудит бабка на старости лет, но и на том спасибо. Натощак и дичка в радость.

— Спасибо, бабушка, бывай здорова, может ещё свидимся.

Он вскочил в седло и тронул повод. Ворон пошёл лёгкой грунью. Когда выехали на край леса, Сотник вынырнул из задумчивости и огляделся:

— Ну, умник, ищи дорожку, по которой прежде ехали.

Ворон зацокал чаще и, скоро, под ногами опять потянулась тропка, заросшая пятнами высохшего мха. Извек глянул на небо, присвистнул, брови поползли вверх: солнце даже не начало сползать с зенита, хотя на поляне погостили изрядно. Не иначе как бабуля начудила, хотя, вроде и не колдовала…

Вечер застал у неширокой речушки. Мосток, соединявший оба берега, давно развалился и Сотник решил перейти вброд, благо неглубокое дно хорошо просматривалось. Почему—то после встречи с бабкой, на душе стало легче. Рассеянный взгляд свободно скользил по дороге, на языке вертелись смешные слова плясовой, слышанной недавно от Ревяки. Ворон, побывав в знакомых местах, кажется тоже оживился.

Глава 10

Пунцовое яблоко солнца сплющилось и придавило полоску холмов, еле заметную у виднокрая. Пора было становиться на ночлег, но Извек всё ехал в поисках подходящего места. Ровный, безо всякого подлеска, сосновый бор, идущий вдоль дороги, просматривался вглубь на полёт стрелы. Стройные стволы взметались к темнеющему небу и, лишь на самом верху вспучивались густой зеленью.

Ворон шёл монотонным шагом и Сотник чувствовал, что скоро начнёт клевать носом, однако навстречу попадались только редкие островки кустов. В закатных лучах они казались маленькими тучками, не способными ни улететь, ни растаять. Расположиться в таких на ночь — то же, что лечь в чистом поле. Даже слепой от самого небозёма [36] увидит и огонь, и могучую фигуру коня.

Понося Ящера и всё его царство, Извек протёр глаза и вгляделся вперёд. Справа от дороги, в вечернем тумане вился еле заметный дымок. В обе стороны от дыма тянулась тёмная полоска. Один её край почти упирался в дорогу, другой — уходил в поле.

— Дыма без огня не бывает. — задумчиво проговорил Извек. — Видать кто—то в ложбинке костерком балуется.

Он проехал ещё чуть—чуть, а когда до дыма осталось совсем немного, спешился, похлопал коня по шее и, крадучись, двинулся вперёд. В сумерках стали видны взлетающие к небу искры. Дружинник пригнулся и почти ползком подобрался к краю мелкого овражка. В поросшей травой низине весело потрескивал костёр. Вокруг огня тёмными грудами возвышались человек пять, все как один, откормленные, в широких суконных одеждах.

— Монахи новой заморской веры, — определил Извек. — На Руси в таких чёрных балахонах отродясь никто не ходил.

Неподалёку маячила большая телега, видимо купленная в какой—нибудь веси. Рядом пара лошадей щипала траву. Чернецы беседовали, перемежая разговор возлияниями из пузатого кувшина. Судя по лоснящимся от жира губам, и догорающим в огне костям, трапеза подходила к концу. На тряпице возлежали недоеденные куски мяса, и пара караваев хлеба. Кое—где белели богатые россыпи яичной скорлупы. Не удивительно, в каждого из дородных носителей культа, мог войти не один десяток.

Сотник вернулся к коню, громко кашлянул и повёл Ворона к ложбине. Подходя, заметил, что тряпица со снедью исчезла. На краю ложбины остановился, кашлянул ещё раз и жестом поприветствовал сидящих.

— Будьте здравы, уважаемые.

Наспех утерев хари, все с невинным видом воззрились на дружинника. Самый объёмный, судя по всему глава, прокашлялся и зычным голосом ответил:

— И ты здравствуй, во славу господа.

Сняв с коня поклажу, Извек двинулся вниз, приглядел у костра свободный камень, устало сел. Поглядывая на встревоженные лица, стал неторопливо расстёгивать перемётную суму.

— Доброй трапезы вам.

— Так пост ноне! — отозвался чернец поменьше. — Приспело время о душе думать, скоромное вкушать грех…

— Тото у вас лица салом лоснятся, — улыбнулся Извек.

Все повторно утёрлись широкими рукавами, один быстро нашёлся:

— То не сало! — величественно произнёс он. — То всеблагие слёзы!

— Что так? — встревожился Сотник.

— Слёзы вселенской скорби о мире нашем, — пояснил глава и, обратив лик к спутникам, истово взревел: — Восплачем, братья, о грехах человеческих, горько восплачем, хлебнём слёз греха…

Наскоро скроив постные рожи, все усердно перекрестились и, творя горячую молитву, задвигали губами.

Извек покосился на усыпавшую землю скорлупу и темнеющие в огне рёбра, усмехнулся неуклюжей хитрости:

— Пост дело доброе, а овечьими мослами костёр растапливали, чтобы, значитца, горело лучше. Пост это да, это конечно. Даже скорее всего. Знамо дело пост, пост — всему голова.