Чужая корона

Вид у меня был достаточно грозный, Ярома даже пикнуть не посмел. И сделал все именно так, как я ему велел. Иными словами, я сперва поел, потом соснул, а потом мы с Яромой сели на коней и поехали на старые вырубки. А гайдукам, чтоб не болтались без дела, я приказал спрятаться в засаде и караулить, не появится ли здесь тот, за кем мы гнались всю прошедшую ночь. Хотя я ничуть не сомневался, что на самом деле пан Юзаф сейчас во весь опор подъезжает к своим нищим Купинкам, откуда его прекрасная Анелька его ох не скоро отпустит! И это хорошо — и им, и следствию. Потому что…

Но я отвлекаюсь. Итак, гайдуки остались на месте, а мы с Яромой поехали к Цмоку. Не стану от вас, Панове, скрывать, я тогда очень сильно волновался. Но еще больше меня прямо-таки распирало от радости. Ну еще бы! Наконец-то я доберусь до места гибели пана Михала! А это моя давняя мечта. Когда это с ним еще только случилось, я хотел немедленно побывать на месте преступления и все как следует расследовать. Но княжьи гайдуки (между прочим, были тогда среди них и Гришка с Сенькой) перехватили меня на полдороге. А заправлял ими тогда эта ядовитая жаба Якуб-каштелян. Потеряв всякий страх и совесть, эти негодяи продержали меня на одном месте до того самого времени, когда к нам прибыл сам старый князь. Всего, что он тогда там на меня кричал, я сейчас повторять не стану, бумага не выдержит. Скажу только вкратце, что он настоятельно посоветовал мне не соваться (он именно так и сказал: «не соваться») в его семейные дела, если мне дорога моя голова. Моя голова была мне тогда не очень дорога, то же самое я могу сказать о ней и сейчас. А отступился я тогда только потому, что подумал: если наш повет лишится последнего честного и строгого защитника правопорядка, то старый Сымон здесь тогда всех и вообще в бараний рог скрутит.

То были вовсе не пустые опасения. Покойный князь Сымон ни во что не ставил наш добрый Статут, нисколько этого не стеснялся, а даже, наоборот, выхвалялся этим где только мог. Кроме того, он постоянно вмешивался в мои служебные дела, отпускал на волю виноватых и заковывал в цепи невинных, а потом уезжал к себе на остров, а мне каково было оставаться? Вот мне и приходилось — и по сей день еще приходится — выезжать в город не иначе как на пару с двухсаженным кнутом. Так что, может быть, и грех такое говорить, но я все же скажу: великое благо для нашего повета, что наш славный пан Сымон столь поспешно отошел в мир иной. Конечно, чисто по-человечески мне его искренне жаль. Но если рассуждать державно, то чем меньше вот таких вот своевольных магнатов останется в нашей родной пуще, тем больше у нас станет порядка.

Примерно то же самое мне хочется сказать и о той славной хоругве панов, безвременно потонувших на озере. Ибо, скажите мне на милость, кто пошел за паном князем Мартыном на пана князя Федора? А кто прибился к пану князю Федору, который самым беззаконным образом захватил чужой маенток? Одни только разбойники, и только! А тихие и законобоязненные паны все остались по домам, все они и по сей день живы и здоровы.

Так что если рассуждать по уму, а не по сердцу, то получается, что Цмок не столько лютовал, сколько — один за другим — совершал акты высокого правосудия, карая зарвавшихся, потерявших всякий стыд злодеев. А посему, если хорошенько подумать, мы с Цмоком в некоторой степени коллеги. Только, в отличие от меня, он не связан по рукам и ногам всяческими мелочными, надуманными обязательствами, а может не только выносить приговоры, но и приводить их в исполнение — жрать негодяев, жрать, жрать, жрать!

— Что-что? — спросил Ярома. — Вы голодны, пан судья?

Из этого я тут же сделал вывод, что, крепко задумавшись, слово «жрать» я произнес вслух. Ну да с кем не бывает!

— Знать! — строго сказал я. — Знать, а не жрать, вот чего всегда желает настоящий судья.

Ярома смутился. А я тем временем осмотрелся по сторонам и увидел, что, пока я размышлял, мы уже почти что приехали. Оставалась какая-нибудь последняя сотня шагов, и мы будем на старых вырубках. Я поинтересовался, не забыл ли Ярома веревку. Ярома успокоил меня, сказав, что веревку он не забыл и она столь длинна и крепка, что в случае надобности достанет до самого пекла. На что я ему ответил, что это очень хорошо, потому что теперь от меня никто даже в пекле не скроется.

Однако дальнейшие события показали, что я несколько переоценил свои возможности.

Но не будем забегать вперед. Итак, мы выехали на старые вырубки. Вдалеке я сразу увидел эту знаменитую покосившуюся ольху, а рядом с ней огромное черное пятно свежевзрытой земли. Наши кони стали взбрыкивать, да и нам самим, скажу по совести, было тогда весьма не по себе. Но мы продолжали ехать дальше.

Шагов за сто до того приметного места я уже четко различил, что никакой ямы там нет и в помине. Да, там и действительно среди ослепительно белой равнины чернел огромный, саженей в двадцать, круг сильно взрыхленной земли. Наши кони встали. Гнать их дальше вперед не было никакой возможности.

— Ну что, Ярома, — сказал я. — Закопал Цмок свою яму? — с этими словами я сошел на снег и шутливо продолжил: — Значит, зря мы веревку брали, нужно было брать лопату.

— Так, может, я, пан судья, съезжу за ней, возьму? — с надеждой спросил Ярома.

— Нет, хам, не виляй! — строго оборвал его я. — Давай слезай.

Ярома тоже спешился, навесил на согнутую в локте руку связку веревки (она была действительно очень крепкая и длинная), а я обнажил саблю, и мы, уже пешком, оставив коней позади, двинулись дальше.

Когда мы подошли уже почти к самой земле, я увидел, что там в одном месте, примерно в самой середине, есть довольно-таки широкая нора, в сажень, никак не меньше.

Но это еще что!

— Пан, посмотри! — тихо сказал Ярома.

Я посмотрел туда, куда он указывал, и увидел следы. Много следов! Часть из них была на земле, а некоторые выходили и на снег. По своему виду они напоминали гусиные, с такими же перепонками, только были они пятипалые и размером примерно с локоть в длину. Четыре пальца вперед, один назад. Когти длиною в пядь, и очень острые. Существо, оставившее эти следы, было здесь совсем недавно — следы были совершенно четкие. Какая мощь, подумал я. А Ярома сказал:

— Ну что, пан, дальше пойдем?

Я ничего ему на это не ответил, а просто поправил шапку и пошел прямо к норе. Ярома глухо охнул от страха, но все-таки последовал за мной. Сказать по совести, мне тогда было очень страшно. Но я прекрасно понимал, что спасаться бегством уже бесполезно. Чудовище где-то совсем рядом. Если оно захочет нас сожрать, то оно так и сделает. Так что если побежишь, так только себя опозоришь, потом будет противно помирать. А если зверь считает, что нам можно сохранить жизнь (как в свое время Цимоху, грабарю или совсем недавно пану Задробе), то почему бы не подойти к нему поближе? И вот, рассуждая подобным образом, я все подходил и подходил ближе к норе, ближе, ближе.

А когда я совсем уже к ней подошел, то вдруг подумал: а ведь и покойный пан Михал, он тоже поначалу долго гонялся за Цмоком, а потом вон как оно все обернулось. Ну да чего уже теперь!

А тут еще Ярома говорит:

— Как тебя, пан, лучше обвязывать? — и уже начинает раскручивать свою поганую веревку.

Ну что ты скажешь, а?! Я и сказал:

— Вот так вот, здесь вяжи, под мышками. А узел на спине. Как три раза дерну, так сразу тащи меня обратно. Понял?

Он сказал, что понял. Я поднял руки, он обвязал меня так, как я ему велел, я проверил узел на крепость, потом прижал обнаженную саблю к груди и полез в эту гадкую, черную, вонючую нору.

Вонючую, вот это точно! Ярома понемногу стравливал веревку, и я опускался все ниже и ниже. Темно там было так, что даже не нужно глаза выкалывать, и так ведь ничего не было видно. Только было слышно, как где-то далеко внизу кто-то сипло, натужно дышал, и, наверное, от этого дыхания в норе и стояла такая невыносимая вонь, что у меня просто голова шла кругом.

А Ярома все стравливал и стравливал веревку, а я никак не мог изловчиться и трижды дернуть за нее, и потому я опускался все ниже и ниже, бился боками о стены норы, старался не выронить саблю, слушал поганое дыхание, нюхал невыносимый смрад и думал, что это будет продолжаться очень долго, потому что, говорят, если кого-нибудь отправляют в пекло, так он тогда летит, точнее, проваливается туда целых три дня и три ночи подряд, а я же не лечу, не проваливаюсь, а это Ярома веревку стравливает, не может того быть, чтоб у него была такая длинная веревка, чтоб ее до самого пекла хватило, хотя, с другой стороны, он же, этот Ярома, ведьмак, у меня на него уже три доноса лежит, и в каждом говорится, что он лютый ведьмак, он с Цмоком снюхался, но как это можно было снюхаться, когда это такая невыносимая вонища?! А еще…