Принцип подобия

Вахты удлинились вдвое — шесть часов против трех обычных. После недели подобного графика взвыла вся Цитадель, и Совету пришлось объяснять то, о чем прежде шептались. Готовность альфа, обострение и новый вид эпидемии. Одержимых, впрочем, ловили успешно и успешно же домучивали — в зловонной камере пыток и на прозекторских столах ученых. Впрочем, за неделю "строгого режима", как прозвал новый распорядок Тао, а с его легкой руки — вся Цитадель, объявились только двое безумных разрушителей, оба в порту. Одного поймали за полчаса, второй успел взорвать склад с привезенным из Южных Пределов бананами, кокосами и манго, и пол-города наполнилось приторным ароматом фруктового пепла, а когда "повара" приволокли, спеленатого найтрасетью, он причмокивал и обещал съесть всех под мандариновым соком. Разбежалась перепуганная мелюзга, но Магниты постарше и бровью не повели. Оказалось, к разумным одержимым привыкнуть проще, чем к удлиненной вахте.

А Целест думал о Вербене. О матери (что она сказала, когда отец сообщил ей про выходку сына… если сообщил!), об Элоизе, таинственном, черти бы его драли, Амбиваленте и дисках (почему сестренка молчала о них столько лет? Или просто забыла, не думала, что пригодятся?) — тоже, но в первую очередь о Вербене.

Она поймет. Еще — Рони, но Рони не считается: во-первых, эмпат, во-вторых — напарник. Целест представлял как скажет Вербене: "теперь я — как ты. Только свое имя. Но твое стало именем богини, может быть…"

Здесь его мысленная фраза прерывалась. И Целест оттягивал визит домой, отговариваясь усталостью, опасением наткнуться на отца — ворохом отговорок, бесполезных и дурно пахнущих, вроде чешуек дохлой рыбы. Он страдал бессонницей и под монотонный перестук дождя долго рассуждал, пялясь в низкий темный потолок: рано, родители должны успокоиться, а Вербена занята не менее Магнитов — она выступает во всех театрах, и кажется, сейчас вообще не в Виндикаре. Рони кутался в тощее одеяло и молчал.

Как обычно.

Были дожди и было растянутое в обыденность серое время.

В конце концов, Вербена пришла сама.

Первым ввалился почему-то Авис, встряхивая вытянутой на манер зеленой груши, головой, и объявил: "К тебе гости, рыжий". Целест только переоделся после дежурства, вывесил за окно промокшую мантию и выстиранные джинсы, а Рони любовно выгребал из карманов купленные неподалеку и еще горячие жареные каштаны и раскладывал их на кровати, подстелив лист бумаги. Гостей они не ждали.

Авис подмигнул с самым заговорщическим видом. Целест охотно выгнал бы его пинком — парочка из сплетника и Вороны надоела до зубовного скрежета на работе; следом порог переступила закутанная в темно-индиговый плащ фигура.

Потом фигура откинула капюшон, и Целесту пришлось хвататься за подоконник.

— В-вербена? Но…

"В Цитадель не пускают чужаков! Никого, кроме Гомеопатов…"

— Как ты…

Волосы Вербены были собраны в строгий конский хвост, но знакомая заколка поблескивала. Как всегда. Ничего не меняется, несмотря на "разумных одержимых" и… и дождь.

— Привет, Целест, Рони… Меня пропустили, а господин Авис согласился проводить сюда, — улыбнулась девушка. — Ты ведь не против, Белка?

— Я… нет, — "кроме Гомеопатов и богини Виндикара". Целест обогнул ухмыляющегося Ависа, и обнял Вербену.

— Прости, что пропал. Я…

Он замолк, словно захлебнувшись словами. Объяснения и длинные фразы, повторяемые еженощно, расплавились в диафрагме, как топленое масло. Вербена была холодной — замерзла на улице, хотя и надела под плащ шерстяную кофту с аляповатым желто-красным рисунком; Целест обнял ее, пытаясь согреть и уткнулся носом в пахнущие цитрусовыми духами волосы.

— Пойдем-ка, — Рони прихватил горсть каштанов, они обожгли пальцы. Большая часть осталась Целесту и гостье. Авис упирался с полсекунды, но потом подчинился коротышке-собрату.

— Мы лишние, — прокомментировал Рони уже за дверью.

— Но это же…

— Вербена-танцовщица. Я знаю.

"Я знаю ее пять лет".

— Хочешь каштанов?

— Отвали, — буркнул явно разочарованный Авис, ссутулился более обычного. Но несколько темно-коричневых плодов все же зачерпнул костистыми пальцами, прежде чем хлопнуть дверью собственной кельи.

Рони постоял немного, а потом выбрал левый фланг узкого коридора и выщербленные сотнями ног ступеньки.

Целест не заметил, как их оставили наедине. Обнимал Вербену, делясь теплом — девушка дрожала, и он окутал себя и ее облаком жара, почти спонтанно, словно мальчишка, едва научившийся контролировать дар. На смуглой коже Вербены румянец напоминал червонное золото, она с явной неохотой расцепила объятия.

— Ты такой хороший. Только глупый.

Целест не был телепатом, и уж тем более, ясновидящим, но ожидал чего-то похожего. Уставился мимо Вербены, на обшарпанную стену, где сонный осенний паук запутался в своей же паутине.

— Элоиза? Она попросила прийти ко мне, да? Мы же все обсудили…

— Не Элоиза. Госпожа Ребекка, — перебила Вербена. Целест подумал, что глаза у нее еще и оттенка паутины. Он сел на кровать, зажав ладонями голову. Он так рад, что Вербена пришла. И так… страшно? Горько?

Глупо.

— Я не глупый. Слушай, я не собираюсь. Обсуждать.

Вербена оказалась рядом, и когда обвила его — и впрямь на манер гибкого растения, Целеста продернула дрожь до позвоночника, а язык во рту стал толстым и неуклюжим. Он обругал себя: как будто впервые… с Вербеной… с девушкой… с девушкой-Вербеной.

"Она взрослая", — внезапно понял он.

— Госпожа Ребекка просто хочет поговорить с тобой, — сказала Вербена; она потерлась щекой о его щеку, а Целест со стыдом прикинул — брился в последний раз дня два назад, должно быть, Вербене неприятно царапаться о рыжую щетину. — Она не осуждает. Она понимает. Просто поговорить, потому что… потому что она твоя мать, Целест.

— А ты? — Целест обнял Вербену за талию, но оказалось неудобно, и ладонь сползла ниже. Он отдернулся, схватил каштаны (спасибо запасливому, как суслик, Рони!), будто оправдываясь.

— Что мне за дело до родовых имен? — усмехнулась Вербена. — А ты для меня просто Белка. И пришла я к тебе не по чьей-то просьбе. Я пришла… потому что хотела. Давно хотела. Прийти к тебе.

"Ко мне", — Целест моргнул. Протянул угощение.

— Я поговорю с матерью.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Вербена схватила его за плечи и по-птичьи клюнула в губы, больно стукнувшись носом. Коротко хихикнула, и Целест успел зачарованно (словно наблюдая за танцем — весь Виндикар, вся империя Эсколер зачарованы Вербеной, а она — здесь, в келье Магнита) оценить новый прилив румянца. Они одновременно рассмеялись, а по полу рассыпались всеми забытые каштаны.

Со второго раза получилось. И губы у нее оказались сладкими.

"Она ребенок!" — вскрикнул какой-то из внутренних голосов Целеста, но замолк прежде, чем досадить и все испортить.

Не ребенок. Взрослая, совсем взрослая — лунная дева, богиня; Целест ощутил собственный жар — от паха по венам, животу, рукам; он вливал его в Вербену, и девушка изогнулась, скидывая сначала свитер, потом джинсы, и…

— Ох, черт, — проговорил Целест, чувствуя себя подростком: лишь бы не опозориться. Он однажды видел ее обнаженной — только однажды: с поры притона "Кривоногого Джо" выступления Вербены приобрели не только изящество, но и целомудрие.

Она теперь другая. Груди небольшие, по-прежнему острые, с маленькими сосками. Такая тонкая кожа, такая…

— Черт.

Они ведь друзья. Вроде. Хотя Целеста и преследуют сны — двойники того, что происходит теперь. Но друзья. И вообще, она ведь… в смысле…

— Ты же… Вербена, ну…

— Девственница. И чего? — дернула плечом (когда плечи из угловатых и костлявых стали женственно-округлыми? Давно. Наверное. Целест не позволял себе замечать то, что знал весь прочий мир!).

— Ну… — Целест облизал пересохшие губы. Он хотел объяснить — так не правильно, она — лучшая из танцовщиц, она — королева Виндикара, выше Сената и уж точно выше каких-то там убийц с паранормальными способностями. Но Вербена оказалась сверху, сжимая его бедра сильными смуглыми ногами, и наклонилась, принося в дар поцелуй. Перехватив блик желтоватой лампочки, замерцала, точно расцветая, та-самая заколка. Целест подумал о символах, судьбе… а потом уже не думал вовсе.