Магистериум морум (СИ)

Образы наслаивались, путались в памяти: «Кто я сам? Моё лицо? Какое у меня лицо?»

— Кто я? — прошептал «Киник».

— Как — кто? — удивился конюх, крепко прижимавший парня к себе. — Ты маг! Самый сильный маг. Наш защитник. Гони же её! Ты сможешь, парень. Влупи ей своё заклятие!

— Я не помню… — «Киник» хотел сказать, что не помнит сейчас самого себя, но конюх понял иначе.

— Не помнишь заклятий — гони простыми словами. Ты — потомственный маг, у тебя есть сила, она сработает. Гони!

— А зачем мне её гнать?

— Иначе тварь пожрёт твою душу, — терпеливо прошептал конюх, ощущая жар, идущий от юноши и понимая, что он сейчас — не в себе. — И мою сожрёт. И моих детей. Весь её смысл — жрать. Ты не понял, кого позвал, да, чумной? Это не мать. Это — адская пакость. Она не родня тебе.

— Не родня мне… — пробормотал «Киник» и вспомнил вдруг. И на миг перед его глазами встал Ад. — Нет, ты — родня! — закричал он, задрожав и пытаясь вырваться из рук конюха. — Но ты пришла не спасти меня! Ты пришла сюда жрать! Я — никто для тебя! Всего лишь зов, дыра меж мирами! Там, где не пролёг ещё Договор — нет и обязанного сродства! Прочь, тварь! Ты лжёшь! Ты — никто для меня! Я отвергаю твою кровь!

«Киник» не знал, кто нашептал ему эти слова. Он выкрикнул их и бессильно обвис в руках конюха.

На миг вспыхнуло озарение, что и сам он ещё — вне закона. И потому он может быть пожран, но не может быть призван. И фурия не имеет над ним силы, если он сам не впустит её на остров.

Он не хотел пускать никого. За ним сгрудились те, в ком ощущал он сейчас не кровное, но иное сродство. Это было странно. Но это было здесь, сейчас: тёплое и живое.

Что-то болезненно защемило внутри, огнём побежало по жилам. Тело «Киника» не выдержало, и тьма разлилась перед его глазами, слизала, поглотила. Сознание ушло.

Фурия стояла у моста, распустив крылья. Она словно бы оцепенела и больше не пыталась сломать заклятия.

— Ты не поняла, тварь? — заорал конюх. — Пошла прочь! Он отвергает твою кровь! Убирайся!

Долгий тоскливый вой был ему ответом.

Чёрный огонь погас, и дым поплыл над Неясытью, затуманивая шевелившийся вдалеке восход.

Тьма рассеялась — и чёрная, огненная, что была наслана фурией, и тёплая, густая, что защищая, висела над островом.

Но фурия всё ещё стояла у моста. Теперь она была снова похожа на женщину.

— Ты пожалеешь, — сказала она.

Конюх показал ей неприличный жест пальцами правой руки, левой — он крепко держал юношу.

Фурия облизнулась, окидывая его хищным взглядом, но солнце прорезало за рекой краешек, и она отшатнулась с визгом, оборотилась в тварь и крылатой тенью метнулась к горам.

Как только она исчезла, слуги засуетились, окружили юношу, уложили на траву, стали бить по щекам. Конюх снял с его плеч волосяной аркан, что держал натянутым на всякий опасный случай.

«Киник» со стоном приоткрыл глаза. Заплакал.

Слёзы были необыкновенно горячими: они шипели на его лице.

Дарёнка, пронырнув между ногами взрослых, погладила «Киника» по щеке, заглянула в глаза, испуганно отшатнулась, но устыдилась и сунула ему в руку нагретую ладошкой ранетку.

Подмастерья конюха, бесстрашные в своей юной глупости, влезли на мост, разглядывая, осталось ли там чего от схватки с фурией. Заголосили, махая руками, зовя остальных.

Конюх тоже пошёл к мосту, но уже на середине дороги понял, чего развопились юнцы: они не могли перейти мост.

Растревоженный фурией остров не хотел больше никого выпускать. Или угроза всё ещё была явной, или сломалось что-то в сложной вязи магических слов, но остров сделался вдруг ловушкой для живущих на нём людей.

Петря и Мялко, всё ещё пытались перейти мост. Осмелев, добегали до середины, грудями бросались на невидимое препятствие и с хохотом отлетали назад.

Конюх пригрозил им кнутом, согнал с моста. Вернулся к лежащему на земле барчонку, вокруг которого хлопотали женщины.

Спросил коротко:

— Ну, чего он?

— Жар, — отозвалась Малица. — Горит весь. Я раньше и не видала, чтобы такой жар.

— В дом надо нести… Пусти, подыму.

Мир закачался, поплыл…

«Мама», — хотел прошептать «Киник», но из горла не вырвалось ничего.

Голоса затухали, глохли. Он ощущал, что и сам он глохнет, что мир его разламывается, гаснет и затухает.

«Я умираю? — подумал он. — А зачем? Зачем мне жить? Чего я ещё не сделал? Не разрушил? Я? Кто я?»

Жар захлестнул его, и сознание снова померкло.

— Ко мне неси, что ли…

Конюх завернул горячее тело юноши в полотенце, взвалил на плечо и понёс в каморку Малицы, а та — пошла впереди, угрожающе подняв деревянный молоток.

Было дымно, но солнце всё поднималось. Утро постепенно взрезало ночь, выпуская из неё густую дурную кровь, — и слуги приободрились.

Скамью в комнате Малицы прачки покрыли соломенным тюфяком, застелили полотенцами. Юношу раздели, обтёрли пылающее тело уксусом.

Едва уложили на постель и укрыли полотенцами, как весь лоб его покрылся каплями пота, но тут же, прямо на глазах изумлённых слуг, стал сухим, синюшным, словно пролежал тут парень положенные после смерти два дня и начался день третий.

Малица потянулась за мокрой тряпкой, но не успела сделать компресс, как многострадальный лоб опять обсела испарина.

— Лихорадит его уж больно сильно, — сказала одна из прачек. — Небось теперя помрё…

Она не договорила и испуганно зажала рот.

— Не каркай, Айса, — старенький шорник, кое-как ковыляя на негнущихся ногах, подошёл к постели и окинул взглядом синее лицо юноши, вышитые полотенца в ногах и в головах импровизированной постели…

— Душа-то на месте, — сказала Малица. — Не взяла её тварь. А остальное — даст Сатана — переболит.

Она задёрнула шторку на окне: пока возились с постелью, да обустраивали барчука, солнце разожглось не на шутку, и в его свете лицо юноши казалось ещё страшнее.

В дверь комнаты разом протиснулись оба младших конюха.

— Лучше бы во двор уже шли, дышать ему нечем, — буркнул старший конюх, Троим, косясь на подмастерьев. — И без вас — тошно.

— Сейчас уже все пойдём, скотина кричит, — отозвалась молочница, не весть когда прибившаяся к защитникам острова.

— Ой, что же будет-то, — на разные голоса запричитали прачки.

— Вот натворил! — ввернул рыжий Мялко, возбуждённый ночными приключениями, радостный и готовый теперь биться в своих снах с адскими тварями ещё неделю. — Отец вернётся — убьёт!

— Да он и сам помрёт, — фыркнул чернявый подмастерье. — Синий уже.

По общему коридору застучали деревянные подошвы мажордома, проспавшего весь ночной ужас.

Слуги тихонечко потянулись на двор. Прачки плакали и оглядывались.

Малица осталась одна. Она склонилась к лицу юноши снова покрытому испариной, пристроила ему на лоб мокрую тряпку.

— Не жилец, — пробормотала она. — Не уберегли.

Глава 10. Картина, написанная слепым

«Там же, где начинаются неопределенность и страх, — кончается мысль и в полной мере вступает в силу нерассуждающая вера в авторитет».

Г. Райт, «Свидетель колдовства»

Первый круг Ада Великой Лестницы Геенны Огненной.

Тронный зал правителя Первого круга Ада и его же темница.

3 день.

Альфонсо де Спина в своей книге «Крепость веры» установил 10 разновидностей демонов:

*парки, что вмешиваются в судьбу человека,

*полтергейсты, что не дают ему спать по ночам шумом,

*инкубы и суккубы, вступающие с ним в половую связь,

*кошмары, вызывающие у него ужасные видения во сне,

*демоны из семени человека, которые наводят на него фантазии о женщинах с целью получения этого семени, для создания других демонов,